Баллада о русском

      Его звали Марк. А мы в разговорах между собой величали его Изнасилыч.
Вредная и очень умная зверюга, получить у него зачет сравнимо было с чудом. Выползая из аудитории без сил, ругались и бурчали: ну зачем нам, физикам, его медицина? Ругались-то ругались, а случись приболеть, бежали не в медпункт, а к нему. Он влет ставил диагнозы, назначал лечение и стал любимцем всего универа.
      До сих пор помню, как на лекции он подошел к девчонке с параллели и тихо сказал: «Я тебя отпускаю, деканат поставлю в известность, езжай вот сюда», - и протянул бумажку с адресом. Как потом выяснилось, он успел предупредить не только деканат, но и приемный покой больницы, где уже приехавшая туда студентка успела-таки получить помощь. Не распространяясь о диагнозе, скажу, что еще несколько часов, и девочку было бы не спасти.
      Марк Иезекилович. Как его любили и ненавидели за его придирчивость и бескомпромиссность.  Семь(!) раз я сдавала ему один единственный хвост, и сто раз сказала тихое спасибо потом, через пять, десять, пятнадцать лет. Сказала, когда случилась беда с мужем, когда задыхался ребенок, когда случился инсульт у отца. А я знала, знала что делать. Спасибо. Спасибо тому, что ты выжил тогда, в сорок первом.
      Сорок первый год. Минск. Крики и вой. Их, минских евреев загоняли в гетто. Мать, когда во двор подъехали автомобили с фашистами, успела оттащить пацана за куст сирени и завалить дровами из поленницы. Там он и пролежал двое суток, боясь пошевелиться. Потом выполз, напился воды из лужи и пошел. По солнышку на восток. Через разоренную Белоруссию, прячась, ночуя в пустых сараях и собачьих будках. Питаясь картошкой с неубранных полей, выгребая опавшее зерно из раскисшей земли. Боялся каждого шороха, не подходил к людям.
      Ему было одиннадцать лет. Только уже под Калугой, совсем обессилев, он постучался в один из домов. Ему повезло. Там жила семья армян. Такие же черные и горбоносые, с кучей детей, они приняли его, объявив своим. Кто их там считал тогда-то.  Три  недели Марк отлеживался на печке, отогревался, а потом ушел. К нашим. Он дошел к своей цели аккурат к моменту битвы под Москвой.  Вышел на  позиции советских войск, сумев перейти линию фронта. Его отправили в госпиталь, где мальчик и прижился. Он наотрез, с истериками и воплями отказался отправляться в тыл, в детский дом. Работал наравне со взрослыми санитарками, таскал утки, мыл раненых, освоил техники перевязок.
     Так и прошел  с этим полевым госпиталем до Кенигсберга. Потом это подразделение расформировали, врачей раскидали по другим местам службы, а Марка отправили в Москву. Короткий период учебы в ШРМ* и работа на заводе, а потом он поступил в мединститут. Приняли его без экзаменов и это опять, наверное, судьба. Ворожил ему бог Асклепий. В приемной комиссии был полковник медицинской службы, когда-то инспектировавший их госпиталь и знавший историю Марка.
      А после учебы Сибирь. Участок в пятьсот квадратных километров. Один врач и дедок фельдшер. И «скорая помощь»  в одну лошадиную силу.
Пациенты  -  лесозаготовители, охотники, бывшие зеки. И местные колхозники, в жизни не видевшие медицинской помощи. Один за хирурга, гинеколога, терапевта…
      Пьяные драки, роды, травмы, огнестрел. Вот и фронтовой опыт пригодился. Другой бы не выдержал, и после окончания срока распределения убежал бы в город, а Марк проработал там больше сорока лет. Лишь когда стал совсем стар, переехал к нам, в среднюю полосу и устроился вести этот необязательный, ненужный никому курс, по которому надо сдавать только зачет. Хотя почему ненужный? Именно сейчас я понимаю, что  лекции Изнасилыча оказались самыми нужными в жизни. Ну на фига мне квантовая физика-то? И тот курс мудрости, которой он делился со студентами – пожалуй самый главный курс, который я прошла.
       А почему я назвала этот маленький рассказ «Баллада о русском»?
Как-то Марк сказал, что он русский. Русский еврей. Потому что русский  -  это не существительное, это прилагательное. Прилагательное к человеку, который любит свою страну и ее народ. А национальность может быть любая, в том числе и мудак.
      Марк Иезекилович тихо и спокойно умер в середине нулевых. Он был коммунистом и атеистом, просил его кремировать и не хоронить по религиозным обрядам. Но я знаю много людей, которые поминают его и в православных храмах, и в мечетях и в синагогах.

ШРМ* - школа рабочей молодежи, так тогда вечерки назывались.