Он замер сидя, сидел один неподвижно

Он замер сидя, сидел один неподвижно.
Лицо смотрело вдаль, а взгляд его слушал.
Он слушал Баха, глаза его не моргали…
Не знал он тогда, что, видимо, слушает детство…

Труба летала, орган подставлял ладони,
Труба пролетала в тоске над грустью органа.
Орган, – как грустное море, откуда – рожденье,
Труба, – как Русалочки бедной Душа, летала над морем…

Те, кто пришел к нему, – они испугались.
Они испугались его неподвижности в жизни,
Во время того, как сидел он и музыку слушал.
Но потом они улыбнулись – он музыку слушал –

Дышали плечи и грудь, и сердце тихонько,
Стучало в ушах у тех, кто смотрел, испугавшись.
И не было рядом остылости бывшего в жизни,
Тепло здесь хранило тепло и место для Жизни…

Потом, как то раз, он умер, сидел себе так же,
Играл тот же Бах, но взгляд внимательно слушал,
Не музыку Баха, а тихую музыку жизни.
Сидел, как живой, слухом в жизнь проникая…

Он вспомнил – Русалочка не умерла…