Рассказы о Дне Победы 3

                ДЕНЬ ПОБЕДЫ

                Рассказ
                Автор Герман Садулаев

  Герман Умаралиевич Садулаев(род.1973, Чечено-Ингушская АССР).
Российский писатель, публицист и политик.

  «Старые люди спят мало. В молодости время кажется неразменным рублём, время пожилого человека – медная мелочь. Морщинистые руки бережно складывают в стопочки минуту к минуте, час к часу, день ко дню: сколько ещё осталось? Жаль каждой ночи.
Он проснулся в половине шестого. Не было нужды вставать так рано. Если бы даже он совсем не встал со своей постели, а рано или поздно так и должно было случиться, этого никто не заметил бы. Он мог совсем не вставать. Тем более, так рано. В последние годы ему всё чаще хотелось однажды не проснуться. Но не сегодня. Сегодня был особенный день.

  Алексей Павлович Родин поднялся со старой скрипящей кровати в однокомнатной квартире на улице … в старом Таллинне, сходил в туалет, облегчил мочевой пузырь. В ванной комнате стал приводить себя в порядок. Умылся, почистил зубы и долго соскребал щетину с подбородка и щек видавшим виды бритвенным станком. Затем ещё раз умылся, смывая остатки мыльной пены, и освежил лицо лосьоном после бритья.
Пройдя в комнату, Родин встал перед платяным шкафом с треснутым зеркалом. Зеркало отразило его поношенное тело в застарелых рубцах, одетое в выцветшие трусы и майку. Родин открыл дверцу шкафа и сменил белье. Еще пару минут он смотрел на свой парадный китель с орденами и медалями. Затем достал выглаженную накануне сорочку и облачился в форму.  Сразу как будто бы двадцать лет спало с плеч. В тусклом свете помутневшей от времени люстры ярко горели капитанские погоны.

  Уже в восемь часов Родин встретился у парадной своего дома с другим ветераном, Вахой Султановичем Аслановым. Вместе с Вахой они прошли полвойны, в одной разведроте Первого Белорусского фронта. К 1944-му году Ваха был уже старшим сержантом, имел медаль «За отвагу». Когда пришло известие о выселении чеченцев, Ваха был в госпитале, после ранения. Сразу из госпиталя его перевели в штрафбат. Без вины, по национальному признаку. Родин, тогда старший лейтенант, ходил к начальству, просил вернуть Ваху. Заступничество комроты не помогло. Ваха закончил войну в штрафбате и сразу после демобилизации был отправлен на поселение в Казахстан.

  Родин демобилизовался в 1946-м, в звании капитана, и был определён на службу в Таллинн, инструктором в горком партии. Тогда в названии этого города было только одно «н», но у моего компьютера новая система проверки орфографии, я буду писать Таллинн с двумя «л» и с двумя «н», чтобы текстовый редактор не ругался и не подчёркивал это слово красной волнистой линией.

  После реабилитации чеченцев в 1957 году Родин отыскал своего фронтового товарища. Сделал запросы, воспользовавшись своим служебным положением – к этому времени Родин уже был завотделом. Родину удалось даже больше, чем просто найти Ваху, он выхлопотал его вызов в Таллинн, нашёл ему работу, помог с квартирой и пропиской. Ваха приехал. Родин, начиная свои хлопоты, опасался, что Ваха не захочет покидать родную землю. Он позаботился о том, чтобы Ваха смог перевезти свою семью.
Но Ваха приехал один. Ему некого было перевозить. Жена и ребёнок умерли во время выселения. Они заболели тифом в товарном вагоне и скоропостижно скончались. Родители умерли в Казахстане. У Вахи не осталось близких родственников. Наверное, поэтому ему было легко уехать из Чечни.

  Потом была… жизнь. Жизнь?.. наверное, потом была вся жизнь. В ней было хорошее и плохое. Правда, целая жизнь. Ведь шестьдесят лет прошло. Целых шестьдесят лет прошло с окончания той войны.  Да, это был особенный день. Шестидесятая годовщина победы.  Шестьдесят лет – это вся жизнь. Даже больше. Для тех, кто не вернулся с войны, кто остался двадцатилетним, это три жизни. Родину казалось, что он живёт эти жизни за тех, кто не вернулся. Нет, это не просто метафора. Иногда он думал: вот эти двадцать лет я живу за сержанта Савельева, который подорвался на мине. Следующие двадцать лет я буду жить за рядового Талгатова, погибшего в первом бою. Потом Родин думал: нет, так я не много успею. Пусть лучше по десять лет. Ведь дожить до тридцати – это уже не так плохо. Тогда я успею пожить ещё за трёх своих погибших бойцов.

  Да, шестьдесят лет – это много! Целая жизнь или шесть довесков к оборванным жизням мёртвых солдат. И всё же это… если не меньше, то, наверное, столько же, сколько четыре года войны.
Я не знаю, как это объяснить, другие до меня уже объясняли это гораздо лучше. Человек живёт четыре года на войне, или полгода на арктической зимовке, или год в буддистском монастыре, потом он живёт ещё долго, ещё целую жизнь, но тот отрезок времени остаётся для него самым длинным, самым важным. Может, из-за эмоционального напряжения, из-за простоты и яркости ощущений, может, это называется как-то иначе. Может, наша жизнь измеряется не временем, а движением сердца.

  Он будет всегда вспоминать, будет сверять своё настоящее с тем временем, которое никогда не превратится для него в прошлое. И товарищи, которые были рядом с ним тогда, останутся самыми близкими, самыми верными.
И не потому, что хорошие люди больше не встретятся. Просто те, другие… они многого не поймут, как ни объясняй. А со своими, с ними можно даже просто помолчать.  Как с Вахой. Иногда Родин с Вахой вместе пили, иногда спорили и даже ссорились, иногда просто молчали. Жизнь была разной, да…
Родин женился и прожил в браке двенадцать лет. Его жена получила развод и уехала в Свердловск, к родителям. Детей у Родина не было. Зато у Вахи было, наверное, много детей. Он и сам не знал, сколько. А жениться Ваха не стал. Ваха был ещё тот гуляка.

  Большой карьеры ни один, ни другой не сделали. Но в советское время ушли на приличную пенсию уважаемыми людьми. Они остались в Таллинне. Куда им было ехать?  Потом всё стало меняться. Родин не хотел об этом думать. Просто всё изменилось. И он оказался в чужой стране, где запретили носить советские ордена и медали, где их, напитавших своей кровью землю от Бреста до Москвы и обратно до Берлина, назвали оккупантами.
Они не были оккупантами. Лучше многих других Родин знал обо всём неправильном, что творилось в той, канувшей в лету стране. Но тогда, те четыре года… нет, они не были оккупантами. Родин не понимал этой злости благополучных эстонцев, которые и при советской власти жили лучше, чем русские люди где-нибудь на Урале.

  Ведь даже Ваха, Родин был готов, что после выселения, после той чудовищной несправедливости, трагедии своего народа, Ваха станет ненавидеть Советский Союз и особенно русских. Но оказалось, что это не так. Ваха слишком много видел. В штрафбате русские офицеры, героически вырвавшиеся из плена и за это разжалованные в рядовые, переполненные зоны и тюрьмы. Однажды Родин прямо спросил – не винит ли Ваха русских в том, что произошло. Ваха сказал, что русские от всего этого пострадали больше остальных народов. А Сталин был вообще грузин, хотя это не важно.
А ещё Ваха сказал, что вместе, вместе не только сидели на зонах. Вместе победили фашистов, отправили человека в космос, построили социализм в нищей и разоренной стране. Всё это делали вместе и всё это – а не только лагеря – называлось: Советский Союз.

  И сегодня они надели фронтовые ордена и медали. Сегодня был их день. Они даже зашли в бар и приняли по сто грамм фронтовых, да. И там, в баре, юноши в модном милитари со стилизованными под символику «СС» нашивками назвали их русскими свиньями, старыми пьяницами и сорвали с них награды. Ваху они тоже назвали русской свиньёй. Нож, он просто лежал на стойке, наверное, бармен колол им лёд. Ваха точным ударом всадил его между рёбер юному эстонцу. А ещё на стойке стоял телефон, и Родин накинул его шнур как удавку на шею другого эсэсовца. Нет уже той силы в руках, но её и не нужно, каждое движение старого разведчика отработано до автоматизма. Тщедушный мальчик захрипел и свалился на пол.

  Они вернулись в то, настоящее время. Они снова были советскими разведчиками, а вокруг были враги. И всё было правильно и просто.
Ещё пять минут они были молодыми.  Пока их забивали насмерть ногами на деревянном полу.  Они добавили ещё пять минут к тем четырём годам своей настоящей жизни. И это было больше, чем несколько лет, которые они могли ещё прожить, если бы не вышли в орденах и медалях в день Великой Победы.
  И мне их совсем не жаль. Я просто не смею унизить их своей жалостью».