Последняя осень

Последняя осень. Невзрачные крыши...
Туман даль зарезал, на ладан всё дышит.
И ветви деревьев стекают как звуки,
Внахлёст серых улиц их черные руки.
Как после пожарищ, все в  пепле великом,
На фоне ристалищ — загробные лики.
Туман познает, словно аспид, все щели.
Как-будто дорогу открыл для метели,
Как-будто от Стикса дыханье, удавка.
Всё стёрто — от дома, до маленькой травки.
И смысл блуждает в потёмках бездомный,
Теперь он карманный, до жалости скромный,
В пределах руки, что туман позволяет.
Секунда, другая... виденье сбегает.
Так где же черпать для души откровенья,
Коль стерты, и скомканы мысли, виденья?
Увидят ли четко на белом экране
Те лица, покинувших мир этот ране?
Иль, крылья не пачкая саваном серым,
К нам ангелы с неба слетят вместо серы?
Последняя осень. Невзрачные крыши
Туман даль зарезал, на ладан всё дышит,
Кадит, как дьячок, пред святым аналоем...
Конец — это разве начало большое?
А может усталостью всё объясниться,
И это уже никогда не приснится?
— Но твердь и туман разве тайна большая?
— Нет, здесь всё в порядке, боль — смерть укрощает.
Взирая Голгофу в ней ищут ответа,
Не что надо делать, не как, или где-то...
Она лишь даёт облегчение мученьям.
Вдруг там, за туманом нас встретит прощенье.
В туманы упрятаны детские сказки,
Герои, гонители, разные краски.
И мы в восхищеньи там прячем желанья
А если их нет, то волну оправданий.
Мы лучшего, большего в жизни достойны,
Кто нам не поверил — всегда непристойны.
— А может быть зло родилось из тумана?
Да, в Англии может, в Алжире же странно.
Последняя осень, последние грёзы...
Потом немота, лед, страданье, морозы.
В забвении больше кровь стынет в печали.
Последняя осень в тумане отчалит.