Мы ошибаемся, полагая, что враги не умеют плакать

От грая до края Вселенной искрится шарф голубой чешуи.
Всё размыто и все оползает в опоздание всех опозданий.
Симпозиумы созвездий соединяя точки делят небо на схему.
Перламутр перевернутый на другой бок вызывает мираж Перл Харбина
с десятком заводских труб и промышленной пятернёй,
погруженной в стряпню до упора.
Они не смогли подождать милости от Природы.

На дне наших очей - сухие жаровни опустевшего праздника,
немного осенних листьев и легкая поступь лапы в шорохе сухостоя.
Секундант в ласкающем солнце пенсне мотает на ус сухое кольцо сентября.
Стекла расплескивают лучи солнца и распластывают на оползающие куски.
Мне предстоит начистить монеты и послать вечерние блюдца
в зеркальную пастораль плейстоцена.

Каждый преступник ищет лязгающую тюрьму,
кузницу экзекуции, Варфоломеевскую казнь.
В пробитую ядром дыру врывается свежий бриз каверзной ночи.
Он не замечает твоей дырявой смерти, ему нечем заметить ее,
строго говоря, его нет вообще, как и тебя.
Но кто же тогда есть, черт тебя побери?
Почему крайним обязательно должен быть я?!

В белое небо будет выпущен черный фейерверк,
он опустится сверлами траурных лент в иносказание замка Писателя.
Встревоженная вода успокоится в равелин ртути.
В этих силуэтах стихов спящей Людмилы,
и грехов, граничащих с шизофренией,
мы ходим ощупью, удивляясь, как месяц назад мы были другими людьми,
да и людьми ли?
Милосердные боги не знают, кто мы, они любуются углами поклонов
в разных ракурсах и под разным углом.
Они говорят нам: нет ничего зазорного в том,
что честные люди желают устроить жизнь за чужой счет.

Тюрьму наиболее часто каждый находит в браке.
Алёна была наказана за мечты о букетах купюр,
закрученных финтифлюшек, золотых дождях из цукатов,
о празднике резиновой проституции и оплодотворения Перемышля,
но продувные ветра приносят проливные дожди.
Ну вот и тюрьма беременности, вот и карцеры брака,
канцерогенные створы задраены, последний луч перекушен.
Теперь не будет ни пространства, ни времени, ни материи.
Теперь у тебя будет сплошной мрак любви,
наркотические поцелуи, ускользающие луидоры реликтовых излучений,
и сибирский сугробус огромного сна.

Порой смотришь на полую голову – а внутри одеревенела кукушка.
Журчит целлофан. Кто-то сминает ручей.
Красавица пьёт соломинкой вещество кинозалов и соли нейтронных звезд.

Балаклава расплавлена и ждет вас в витринах
антикварного столбняка. Нумерация карточек всегда начинается с середины.
Заочники плачут, когда архангелы Михаилы приносят Петру шарлотку
с мерцающими марципанами и раскатистыми шарлатанами.
Мне будет слишком много чести, если вы станете читать сначала,
и даже с конца, я вообще недостоин чести.

На Глизе ноль девять, только окликни, расползается стеклянной кашей
истекающий алкоголизм.
Разноцветный Свердловск в честь событий украшен гирляндами иллюминаций.
Когда заживо погребенного откопали, он потерял смысл жизни.
Одиночество – не поражение, одиночество – это триумф.
Турмалиновое тремоло пересекающейся трембиты бухгалтеров,
катящихся на скейтбордах архаических счетов.
Открой окно, посмотри – они едут с горы, их тысячи миллионов.
В подземных переходах Москвы они купят дипломы медицинских училищ
и откупятся от 235-ой статьи.

Простила ли нас пастила, Атлас? И что ты постелешь
завывающей вьюге переливающихся радиоволн?
Анадырь этой полярной ночью как никогда сугробист.
Тихие зеленые ленты будут вспыхивать и трепетать
как флаги на солнечном ветре.
Спрессованные снегопады образовали слоистый бруствер.
Мы ошибаемся, полагая, что враги не умеют плакать.