Рассказы о войне ветерана 253

                ОНИ КОВАЛИ ПОБЕДУ

                ЗАЩИТНИКИ ОДЕССЫ И СЕВАСТОПОЛЯ

                ИНОЗЕМЦЕВ И РЫНДИН               

                Повесть
                Автор Константин Симонов.

Продолжение 3 повести.
Продолжение 2 http://www.stihi.ru/2019/11/11/3851

                ИНЗАРЦЕВ
 ЛЮДЕН  МОТОВИЛИН

  «А теперь ещё хотя бы по полстранички из архивных данных о трёх людях, вместе с которыми я высаживался на мысе Пикшуев.
Командир ОДРО, а если расшифровать, Особого добровольческого разведывательного отряда Северного флота, Николай Аркадьевич Инзарцев пришёл во флот добровольно, по комсомольскому призыву с Горьковского судостроительного завода. Кончил электро-минную школу, плавал на подводных лодках, а с первых же дней войны, снова добровольцем, пошёл в разведывательный отряд. Оттуда в сорок втором году перешёл в 82-ю отдельную бригаду морской пехоты командиром батальона автоматчиков. После тяжёлого ранения в голову осколком гранаты почти совершенно потерял речь, но всё-таки добился назначения в Тихоокеанский флот и в конце концов, вернувшись в разведку, осенью сорок пятого года опять участвовал в десантах и предъявлял ультиматум о капитуляции командиру японской военно-морской базы в Северной Корее. После войны ушёл в отставку в звании полковника.

  Командир десантной группы майор Марк Юрьевич Люден, казавшийся мне тогда, в сорок первом году, уже немолодым человеком, и в самом деле был старше меня на двенадцать лет. Уроженец города Замостье в Польше, сын еврейского бедняка, ткача, уехавшего ещё в начале века искать счастья в Америку и умершего там, Люден ребёнком уехал с матерью в Мариуполь, там потерял мать и остался один как перст. В одиннадцать лет стал учеником столяра, а в шестнадцать – телефонистом 16-й стрелковой дивизии. Воевал против банд Махно и Антонова, был политруком роты связи и в двадцать втором году, как он сам пишет в своей биографии, «в связи с моей абсолютной малограмотностью» был направлен на учёбу на рабфак Ленинградского технологического института.

  В тридцать шестом году окончил Академию Фрунзе с дипломом первой степени, перешёл в разведку и, как это сформулировано в документах, «убыл в специальную заграничную командировку». С начала войны работал в разведке Северного морского флота, в сорок втором году перешёл в морскую пехоту, в ту же самую 82-ю морскую стрелковую бригаду, что и Инзарцев, заместителем её командира.
Последняя запись в личном деле: «В составе бригады передан в Красную Армию 14.1.1943». Дальнейших сведений о нём в морском архиве нет. Не нашёл я этих сведений пока что и в других местах. Будь он жив, думаю, что этот человек откликнулся бы на журнальные публикации моих дневников, в которых упоминалась его фамилия. Остаётся предполагать, что он погиб на войне при неизвестных мне пока обстоятельствах.

  В хранящихся в морском архиве толстых томах с подшитыми в них наградными листами я нашёл датированный 1944 годом наградной лист на представленного к ордену Отечественной войны старшину первой статьи Степана Максимовича Мотовилина. В наградном листе упоминалось, что Мотовилин, много раз участвовавший в операциях в тылу противника, уже до этого был награждён Красным Знаменем и Красной Звездой. Затем излагалась мотивировка представления к новому ордену:
«...За это время товарищ Мотовилин принимал участие... в операциях по заброске агентов в глубокий тыл противника в качестве переправщика. Участвуя в операции по высадке группы с подводной лодки, товарищ Мотовилин С.М. вдвоем с товарищем Нечаевым при тяжлых условиях – сильная волна и большое расстояние до берега – благополучно высадили группу и выгрузили груз, не замочив его.

  Во время операции по высадке группы с торпедных катеров товарищ Мотовилин С.М. на маленькой резиновой шлюпке, несмотря на сильный ветер с берега, и большое расстояние, и опасные рифы, сделал пять рейсов, благополучно доставив весь груз на берег сухим и отлично выполнив всё задание». После изложения обстоятельств в наградном листе стояли резолюции вышестоящих: «Достоин», «Достоин», «Достоин». И окончательное решение: «Наградить орденом Отечественной войны II степени, командующий Северным флотом, адмирал Головко».

Сейчас морской разведчик Степан Максимович Мотовилин работает в Урюпинске в скромнейшем из скромных районных заведений – в комбинате бытового обслуживания. Увлекшись после войны фотографией, он стал профессиональным фотографом. А войну кончил на три дня позже большинства других воевавших людей. Его пятидесятая за войну дальняя разведка на этот раз оказалась очень дальней. Подводная лодка, в которой шел на свое последнее задание Мотовилин, получила известие о безоговорочной капитуляции и приказ вернуться, находясь далеко в море, и Мотовилин ступил на берег только через трое суток после конца войны.

  Вот что записал Лопатин в своём дневнике уже потом, в поезде, на обратном пути из Мурманска в Москву:
«Я редко думал о своей жизни так много, как в ту ночь. Сборы остались позади, разведчики, построившись на пирсе, в последний раз осмотрели свое снаряжение, а радист проверил на слышимость рацию. В морозном тумане слабо пискнули позывные. Потом белые маскхалаты один за другим, как в преисподнюю, стали проваливаться со стенки пирса. «Морской охотник» тихо шлепал внизу на мелкой волне. Мы с Иноземцевым и Рындиным опустились по сходням последними. «Охотник» отвалил и пошел к выходу из Кольского залива. Волна понемногу прибавлялась. Разведчики и Иноземцев сошли вниз, в кубрик, а мы с Рындиным остались на палубе.
– А верно, какое-то чудное чувство, когда перед операцией сдаёшь на хранение партбилет? – вдруг спросил меня Рындин с такой уверенностью, что я так же, как и он, коммунист, что я чуть не промолчал. Мне пришлось сделать усилие над собой, чтобы ответить ему, что я беспартийный.

  Он почему-то очень удивился.
– Что ж это вы так! – брякнул он со своей обычной грубой откровенностью. – Социальное происхождение, что ли, подвело?
Я сказал, что нет, социальное происхождение не подвело, а просто как-то уж вышло: в молодости не вступил, а потом с годами привык к тому, что беспартийный.
– Наверное, ваша литературная среда заела, – сказал он, помолчав. – Но теперь-то вы наш, военный, здесь ребята свои! Жалко, что я уезжаю.
Это он, положим, врал, ему вовсе не жаль, что он уезжает. Наоборот, он сегодня с утра всем уши прожужжал, что его рапорт удовлетворён и послезавтра он улетает воевать под Москву, в бригаду морской пехоты.

  Под Москву просился не он один. Но согласие пока дали только ему, то ли потому, что он коренной москвич и нажал на это в своём рапорте, то ли просто ему, как всегда, повезло.
– А погода, по-моему, сегодня даже хуже, чем вчера, – сказал я после того, как, оторвав руку от поручня, чтобы вытереть мокрое лицо, чуть не вылетел за борт. Мне хотелось узнать, почему нас четыре дня каждый вечер в последний момент не выпускали из-за погоды, а сегодня вдруг выпустили. Каждое утро, сдавая в сейф свои документы, вечером я брал их обратно, и эти ежедневные приготовления здорово измотали мне нервы.
– Да разве в погоде было дело? – рассмеялся Рындин. – Это вам так травили, для порядка. «Добро» не из-за погоды не давали, а потому что агентурная не подтверждала смены гарнизона. А сегодня подтвердила. Там, на мысу, у них батарея и рота прикрытия. Агентурная сообщила, что вчера они всех вывели, кроме патрулей. Вот и ловим момент, пока смена не пришла. Застать там сто человек или пятнадцать – большая разница!
«Черт бы вас драл, – подумал я, – или бы уже не брали, или с самого начала говорили все как есть!» И Рындин, хотя я и смолчал, почувствовал мою досаду.
Он вообще странный человек – то чурбан чурбаном, а то сверхчуткая мембрана.
– Я уже шумел насчет вас начальнику, – сказал он, приблизив ко мне свое толстое мокрое лицо и круглым жестом, как кошка лапой, стирая с него брызги. – Зачем человеку голову морочите с погодой – введите в курс дела! Но он разве послушает?

  Речь шла о начальнике морской разведки капитане первого ранга Сидорине, человеке таком спокойном и вежливом и до такой степени застегнутом на все пуговицы морских уставов, что шуметь в его присутствии было все равно, что кричать в церкви. Даже Рындин при нем умерял босяцкий характер и говорил в половину своего голоса, то есть как все остальные люди.
– Он у нас сам себя на ночь запечатывает! – переборов крепчайший ветер, крикнул мне в самое ухо Рындин. – А вы хотите, чтоб он вам заранее всю подноготную! Тем более вы, оказывается, беспартийный. – Он не хотел меня обидеть, а просто дразнил меня. – А почему вы беспартийный? Можете мне все-таки сказать, но только без интеллигентских штучек? Как-никак на диверсию идем!
– А чего вы ко мне пристали? – разозлился я. – Будете мне рекомендацию писать, тогда расскажу.
Он расхохотался. Он любил, когда ему давали отпор.
– Я вижу, вы в хорошем настроении. А всё потому, что едете под Москву, да? – крикнул я.
– В замечательном! – весело заорал он и попробовал даже заголосить одну из своих фальшивых арий, но волна вовремя влепила ему с пол-литра соленой воды прямо в открытый рот, и он долго отплевывался, хохоча и ругаясь».

 Продолжение повести в следующей публикации.