II. II. Мне колыбельные не пела глубина...

Мне колыбельные не пела глубина -
Была как ты я - человеком рождена.
И мир встречал меня, как всех, притворно рад,
Уродства спрятав под пышнейший свой наряд.
В нём мать была, светлее солнечного дня,
Что сохранила все ответы для меня.
Лишь с нею вместе не дотронет сердца грусть,
Лишь с нею связь прочнее всех притворных уз.
В нем был отец, кому охота грела кровь,
Чутьём и силою - со зверем диким вровень.
Он был молчанием - мудрее тысяч книг,
Был телом твёрд, и гордым духом был велик.
В нём был очаг, что нас стерёг от темноты,
Чьё пламя, знаю, против столького светило.
Сиренью пахли пробужденья в ранний час,
Когда цветы, воспряв, росы напились всласть,
Когда вторгается лишь редкий звук во грёзы,
И к телу тёплому ласкается морозец.
Когда мечтам парилось в небе без преград,
Так, как теперь мне не достанет сил мечтать…

Пришла зима, что милосердия не знала,
И Солнца свет, и трели птиц предав опале.
И злое пение гонимых всюду вьюг
В наш дом накликало неведомый недуг.
Мать стала кожей - снега первого белей,
И станом - тоньше благородных лебедей.
Лишилась радости и всякого покоя,
А её тело пил невидимый огонь.
Она металась и стонала в своём ложе,
Блуждая в тёмных лабиринтах снов тревожных.
А поутру, спеша развеять и забыть,
Она ткала, сплетав тихонько с нитью нить,
То застывала, взором вдали утекая,
То засыпала у прядильного станка...
Голодной стаею нас окружали ночи,
Дни кротко таяли, и делались короче.
Небесный свод слепили лютые метели...
Слабела мать, не покидала уж постели.
Отец над нею хлопотал, сбиваясь с сил,
Её дни тлели, день его - не заходил…

Морозным утром, чуть восток засиневел,
Отец оставил дом, взяв лук и стаю стрел.
Как затворились двери, час минул едва ли,
И вот несчастная стонать от хвори стала -
Плутать в словах пустых и пляс безвольный плесть,
В небрежных лапах безнаказанной болезни.
Былинки меньше, я сидела подле ней,
Дыханьем робким подгонять часы не смея,
Надеясь лишь, в ладонях стиснув её пальцы -
Мне из кошмаров её вывести удастся.
Но были дебри их мрачны и беспробудны.
Страшась их, слова не рождала моя грудь.
Лишь жалкий звук, в каком схлестнулись волны чувств,
Лишь тишину, когда внутри ставало пусто.
Меня там не было, то морок лишь напрасный,
Но все истории, осколки давних фраз -
Перед глазами, что застлали слёзы сплошь,
Несли видения, видения о прошлом.
Она - дитя, она купается в любви,
И небеса - её мечтами голубы.
Чем дорожит она, чем дышит её память?
Что ей отрадою во дне грядущем станет?
Что станет в сердце ей сокровищем заветным?
Что пронесёт она сквозь ураганы лет?
Она - в цвету, готова звёзды вслед вести,
Не покориться, коль с судьбой не по пути.
Он - цвету, и этот мир веками ждал
Её для встречи и беседы по душам...
Как может всё перечеркнуть один момент,
Как мог над нею тяготеть он с первых лет?
Куда исчезнут запоздалые мечты?
Какая сила их посмеет запретить?
Куда исчезнет то, что ей дарило смех,
Когда утонет он во звонкой тишине?
И часть особой красоты, что только ей,
Себя являла ясно средь полёта дней?
Как может чудо, что сияло солнцем свыше,
Погаснуть вдруг, приняв удел случайной вспышки?
Оставив вечность для печали и тоски...
Так не бывает, мир не может быть таким!
Так я сидела, когда белая метель
Сорвала двери и в покои к нам влетела,
Сметая утварь, свист победный зазвучала,
И в нашем доме навсегда погас очаг…

Отец с тех пор пил реками вино,
Как будто был один во всём виновен,
Как будто рухнул мир в тот страшный день,
Его рукам самим творцом доверен,
И непреклонный дух, каким он был богат,
За каплей капля, подменился мутным ядом.
Его он выбрал для служенья и любви,
И дурней хохот - в провожатые свои.
За жалость и прощенья полный взгляд -
Теперь лишь ненависть могла мне стать наградой.
Мне дом зари моей стал более не рад,
Дни стала чаще я в скитаньях провожать.
Трудилась в тех домах, где открывали двери,
Скорбь непосильную чужим сердцам доверив,
В саду и по хозяйству хлопоча,
За тёплый ужин и тепло в людских речах…

Когда устав, румянец сеяло светило,
Я по лесам тропой безлюдною бродила.
И чтобы день с заходом солнца не пропал,
Себе придумала нехитрый ритуал:
В лучах последних, я легчайшею рукою
Ныряла в землю, где пустил ростки шиповник.
Шепча, что стану я заботиться о нём,
И что найду ему чудесный новый дом.
Дорогой той, что мне ясна в кромешной мгле,
Несла цветок, теплом груди своей согрев,
И на поляне с одинокою могилой,
Помалу-мало я цветущий сад разбила…

Раз путь держала я назад порою тёмной,
Как ливнем хлынул на меня небесный омут.
Я под мостом дрожала, кутаясь плащом.
Меня приметил там во тьме сиротка-конюх.
Он приютил меня в хлеву, служившем домом,
И разделил надвое хлеба черствый ломоть.
С тех пор мы часто с ним встречались при луне,
Мечтая шёпотом между собой и нею -
Вдвоём исчезнуть за девятый горизонт,
Забыть про боль и снова смех груди позволить.
Но мироздания закон не терпит счастья
И мой отец настиг однажды взором нас,
Меня отбросил ни к чему воскресшей силой,
И друга сердца моего навзничь свалил.
Я помню, как кричала со всей мочи,
Когда меня тащили руки прочь -
От детской и беспомощной мечты,
От тела, что в безмолвии застыло.
Отец бил так, от злобы став белее мела,
Что тот ослеп на один глаз и охромел.
И диво ли, что с самой той поры
Ко мне он не приблизился на выстрел...

Жил в нашем городе богатый господин,
На чьи власа легли непервые седины.
О нём шептала вполдыхания молва,
Да я историям подобным не внимала.
Однажды утром, средь толпы, в рассветный час
Мы взглядами невольно повстречались.
И будто мало было горестей, теперь,
Недолго выждав, постучал он в наши двери.
Я ясно видела, что он не верит сам,
Когда вокруг бросает пышными словами.
Как дым, что ввысь не посылал живой огонь,
Как странный ветер, что листвы дерев не тронет.
Хоть затаил под маской подлинный окрас
Я в глубину своими взорами прокралась
Все речи сладкие шли с помыслами врозь,
Внутри него узнала я обрыв и пропасть.
И я отвергла яро все его дары,
Я той была, что это сделала впервые.
Он обратил свой пыл к безвольному отцу
Когда увидел, что старанья его всуе.
Он за меня сулил безбедную судьбу
Златые горы, коль женою его буду.
И тот, что духом сроду был медведю равен,
Польстился блеском и несметными дарами.
И мне велел себя отдать, как будто вещь,
Иначе - клялся от меня навек отречься…

Тот кто богат, высокороден, знатен,
Тому трудов не стоит лгать и клеветать.
И ложь, что брошена, как кости псам, с высот,
Толпа идеями своими прозовёт.
Всё началось как уморительная сплетня,
Что назвала меня распутницей и ведьмой
Над кровью жертвенной шептавшей ворожеей
Что по ночам манит в объятия мужей.
Как первый снег с потрёпанной вороной -
Так схож был с истиной тот суеверный вздор
Но для сухой соломы вдоволь малой искры -
Придёт пожар, что слеп и на расправу быстр.
И я доселе б не поверила, как скоро
На главной площади готовился костёр.
Всё те же люди, не смущённые нисколько,
Смолили факелы и заостряли колья…

И пробил час, толпа нахлынула к порогу,
Единой массой, что сплотил порыв жестокий.
Меня безжалостной оравой окружили,
Меня опутали, и волокли насильно,
А мой отец, моя надежда и опора -
Хранил молчанье и в окно направил взоры…

В своём грехе всё горделивее и громче,
Толпа вела меня на городскую площадь.
Толпа хрипела и слюною захлебалась,
Оскалив пасть, кривыми щёлкала зубами.
И хоровод нечеловеческих гримас,
Из тьмы являлся в плясе факелов, смеясь,
Ко мне тянулись сотни крючьев-лап, не рук,
И то не речь - безумный лай гремел вокруг.
А если колья красный делали глоток,
Победный вой из сотен глоток гноем тёк.
И хоть толпа единогласна в приговоре,
Меж мной и нею вышел некто непокорный,
Он жаркий факел грозно выставил вперёд,
И для меня тотчас потребовал свободы.
Хромал огонь в руке, но хватка была твёрдой -
Толпа голодную отворотила морду.
Меня он вызволил, увлёк за руку вон,
Принявший облик мужа, тот сиротка-конюх…

На белогривом жеребце мы мчались прочь
В огонь заката, в наступающую ночь.
Он клялся мне, что не забыл меня и на день,
Что нам вдвоём еще не поздно убежать,
Что нам не поздно отыскать свой дом на свете,
В своём восторге перекрикивая ветер.
Он говорил, что нас у берега ждёт чёлн,
Что унесет нас в дальний край дорогой волн.
Уж близок брег, близко спасение от бед,
Но я узнала этот тёмный силуэт.
Он ожидал меня, тот человек богатый,
Уже отмерив уговоренную плату.
Сама не знаю, как спаслась из этих рук,
Как мои ноги по земле помчались вдруг.
За мною воздух гневом выкриков наполнен,
Теперь вся жизнь моя - короткий миг погони.
Я на утёс взобралась, раня свои стопы,
Пока не встретила зияющую пропасть.
Каков был выбор мой - с бесчестьем обвенчаться -
Иль этим шагом оборвать свои несчастья!
В моих ушах завыли ветры краткий вой,
И воды тёмные сомкнулись надо мной…

Так неожиданно природы голос смолк,
Что в целом мире звуком царствовал сверчок.
Морская гладь внезапно стала так покойна -
Что жемчуг звёзд на миг усеял её лоно.
Но дальней путницей, ненастья заклиная,
На брег ступила одинокая волна...
Под парусами грозных туч, что уголь чёрных,
Под барабанный ритм, что бил ревущий гром,
От горизонта вслед за нею шла армада,
Что гнев обрушила на мой родимый град.
Прощения и жалости не знала
Стихия, что вела за валом вал,
Сотрясшим землю маршем всё и вся сметая,
Пока не в летах не канет плоть, и дух, и память,
Один лишь дом пред лютой бурею не дрогнул,
Один лишь дом минул досель суровый рок
Волна ударила о камень дряхлых стен,
Но ничего внутри не двинулось совсем.
Волна вернулась, каждый камень сотрясая,
Но не отrрылась дверь, не распахнулись ставни.
И лишь свеча о том чуть слышно прошептала,
Что у окна застыл старик, глядящий вдаль.
Когда же в третий раз нахлынула волна,
То всякий след и прах с лица земли смела.
И долго после за грядою шла гряда,
Не отдыхая от ужасного труда…

Когда владыка вод свой страшный суд исполнил,
Меня он вынес из пучин в своих ладонях.
В тиши полночной, под луной молочно-белой,
Вдохнул дыхание в моё немое тело.
Меня в руках своих он бережно вознёс,
Под взор незыблемых, всеведающих звёзд,
И их в свидетели призвав, могучий рокот,
Меня навеки своей дочерью нарёк.
И повелел во всеуслышанье: теперь -
Я с ним делила силу всех семи морей.
Всех вод земных неукротимый, пылкий ток
Теперь расстелет гладь, клонясь у моих ног.
И все – до первой тайны смутной глубины.
Теперь мои – и мне – как сквозь хрусталь ясны.
И повелел во всеуслышанье: отныне
Цветущий сад в лесу – извечная святыня.
Ни белый снег, ни прыткий град, ни ветер хладный,
Не потревожит впредь душистый, нежный сад...

Он повелел - и надо мной невластно время,
Пообещав – однажды кровь мою согреет.
Но говорил: коль человеком снова стать мне -
То лишь для счастья, не для боли и утраты.
Быть может вновь позволил б он вспорхнуть под солнцем,
Когда б любимый мне среди людей нашёлся -
Кто был бы предан безгранично, бесконечно,
Кто от любой беды сумел бы уберечь...
Но он уверился, что в мире нет таких,
И за тебя не даст вовек моей руки.
Он убеждён, что смертный мир не будет добрым,
Что полон ложью он, отчаяньем и скорбью.
Меня он любит, но для прочих он опасен,
В нём нет прощенья, безгранична его власть -
Давай сегодня распрощаемся сердечно,
Простись с ушедшим, не ищи со мною встреч.
Гляди всегда вперёд открытыми глазами -
И встретишь то, чего не чаешь встретить сам.
Той ночью давней, вняв немой молитве,
Тебя хотела я спасти, а не сгубить.
Чтоб ты один повелевал своей судьбою -
Я не способна заменить её собой.
Тебя я вырвала из вечной паутины,
Так будь же волен, своё счастье обрети…