Постоянно врущая книга

Чайная компания, пьющая по ночам дзен под звон рельсового обрезка,
собирается на террасе трижды, возможно, пока ветер на небе,
а там тоже, вот странно, дуют ветра, не превратится в спирали звёздных шарфов,
и не обрушится в глянцевый парк пустотелых гирлянд и потустороннего пупса Луны.
Но только одна из собравшихся дам не будет вслух врать,
когда станет читать постоянно врущую книгу.
Она была протекающим до счастливых слез апельсином и фруктами бакалавра,
балансирующего на педальных котурнах,
и к полуночи спустила полностью паруса горделивого франта.

Братство заключено по договору никого о ни о чем,
чтобы наши предосудительные кошмары не заняли созвездий Персея,
вздрогнувшие от подземного взрыва зажмурившихся фугасов.
В Париже и Владивостоке прополотая спутниками полночь
объясняла нам кавалькадами кружащихся фонарей
что мне положены выплаты девальвации расстелившегося линолеума.
На перегонки с банковским счетоводом перлюстрация испускает
легкое дуновение, это ветер купюр.
Перламутровым утром пройти по краю нового мира
и оказать действие, не вызвав противодействия шелестящей воды
стало возможным на сто шестьдесят пятом году тренировок.
Ученые установили факт: в составе всех, кому это удалось,
присутствуют натрий, пальмитиновая, лазуритовая кислота,
саломас, карманная мелочь и прищурившаяся щелочь.

Когда протест рассыплется на тысячи серебристых пуговиц,
колесо изобилия выдаст нам сорок ведер блистательного чистогана.
Мы будем носить тяжелые ведра целительного металла с берега под скалой.
Такова высокооплачиваемая работа архангела
нарезающего ломтями высоковольтные облака предстоящего праздника трезвой грозы.
Водолаз испускает гирлянды утомительной болтовни,
пена гаснет, как ни в чем ни бывало.

Метроном, самосвал и борец за свободу сегодня
выиграют оглушительный матч скороходов.
Лесной Алёша сгинул в горящей чаще щелкающих углей,
где раскаленные сучья играют в бильярд.
Нам отрезают путь дымом, нанося кровь кривым турецким ножом.
Круглая пыль вызовет у добровольцев колдовской угловатый кашель.

Высокоблагородие озерного зеркала скривится от скабрезности камня,
даже если он молчалив. Ялик катают волны. Огрызок яблока суетится,
но не подступится к берегу моря. Нам нужен рискованный катер.
Каждый год произрастают водоросли, не зная о человечестве,
будто нас и нет вовсе. Мы зайдём с края, возможно, с самого острого края.
Принеси-ка мне бритву, сынок. Мы будем резать отражение в зеркалах.
Нас обжулили в кольцах иллюзий. Нам положены лонжероны дождя, Петербург!
Мы слили осенние апельсины и ласковые потеки
с влажных виолончелей на ожерелья твоих островов.
Мы приносим хрусталь наших капель от девальвации слез.
Дожди не качаются никогда.

Чуть ближе к полночи у Мейерхольда мельхиор, исчеркавший небо,
воссоединится с истинной единицею. И тогда
танцующий кабардинец принесет нам полные бубны плова
и положит лопаткой оленя истекающие сочным жиром Карпаты на весомые блюда.
Флагам сегодня весело на февральской карусели свистящего в свирели фестиваля.
Дети привнесли шум. С чувством глубокого удовлетворения
воробьи всецело поддерживают апрель.
Танцы на льду карамели и леденцов
исследуют в конце концов шумную пасту из кишмя кишащего ледохода.
Мы намерены вынырнуть на рыбалке в ботфортах и фургалах корабельных штанов.
Наймиты продолговатых фуранов, не знавшие сказок лишайников и меховых мхов,
знакомы с абстракцией созвездия Киля,
зависшей в натянутых математических струнах.
Мы всего лишь проверка маршевой тяги и строительных смесей,
мы здесь, чтобы выложить в блюда орлана по-воробьиному шумный кишмиш.
Мы не сможем быть вашими ассистентами
в залах кассовых аппаратов и грохочущих телетайпов.
Революциям свойственно жалеть о содеянном,
когда запрокинутые мертвые головы смотрят выклеванными глазами
в продувную бездну Вселенной, странным образом став Вселенной, -
после смерти субъекты переходят в объекты,
а объект, если вдуматься, только один.