Ночь перед дуэлью. Продолжение. 02

Срываюсь, срочно мчу к иудину жилью;
С порога, матом крепким иуду потрошу.
Посланец зашатался от дерзости такой…
Кричал, что невиновен во всей этой игре,
Напрасно опозорен в России атташе…
Но я ушёл уже, по двери пнув ногой.
И тем же вечером явился в дом повеса,
Раскланялся слегка, письмо представил:
«Ваш вызов принят от имени Дантеса.
Он выстрел первый за собой оставил».
 
Уж полночь близится, а нет ответа, нет!
Зачем барону поворот такой?
Кто дал ему столь каверзный в себе совет? –
Дуэль, конец карьеры, ты – изгой…
А что с Дантесом, коль в дуэли повезёт,
Прославится ли, понесёт позор?
С Катюшей убежит иль ужем уползёт,
А, может, должностью украсит двор?!
Не верю в это, где-то третий есть, но кто?
Кто знает мой характер с первых уст

И шепчет звонко в стиле «дед-пихто»,
Того спасёт от мрази только дуст.
 
За что были ссылки, всем слухам не верь,
Там с чьей-то подачи случалась дуэль.
С цензурой проблемы, так были всегда:
Различные темы, цензура строга.
Ну, независим я в поведении,
Ну, вольнодумец, есть своё мнение.
Но не придворный поэт я, простите,
Там званье моё камергер, коль хотите. 
 
Монархабсолютизмы есть и у других,
Но нет погони там на их поэтов.
У нас же мы привыкли «бить своих»,
За что всё это, в прессе нет ответов.
Поэт никогда не разрушит систему,
Но должен, обязан о ней говорить.
У нас он глашатает лбом об стену
И ищет пути, как ему с этим жить.
 
Я будто теряюсь и речь изменил,
Неужто с собою заговорил? :

– Послушай, друг, запьём торжественность момента,
Я может, вдруг, услышу пару комплиментов.
– Ты выше стал Александрийского столпа,
Я видел, знал и верил в то всегда.
– Зачем зашёл? Всей мыслью поддержать!
Слушок прошёл, не смог иначе.
Ты лучше знаешь, как курок нажать
И понимаешь… жду тебя на даче.
– Так разопьем торжественность момента,
Нам хватит памяти служить свободе,
И занесём, не требуя патента,
Слова на паперти – в Лицее были в моде.
 
Сухое перо. А что это было?
Вздремнул на минуту, который там час?
Смотри-ка, чутьё: ровно полночь пробило.
Есть время ещё, от зари – про запас.
И тут потянулись пальцы к перу,
А что до бумаги – лежит на виду;
Энергия прёт, закончу к утру,
Из сонма событий лишь суть извлеку.

Событий яркие явления кружат
На множестве сидений карусели.
Из круга пару вытащишь, опять сидят,
Места все заняты – когда успели?
Из двух, по памяти, вернулось лишь одно:
Далёкое, родное на Псковщине село.
 
Мелькнуло детство, там, в поместье дедушки,
В именьи родовом – просторы, красота;
И няня вечная, казалось мне тогда.
С ней вечера, покой и сказы древности…
В именьи – три села: Михайловка, Тригорка,
А место там, где монастырь – то Святогорка,
Так исстари селяне говорят, ну как обычно.
По правилам – все окончания на «-ское».
Что для простых крестьян – громоздко, непривычно,
Им светскость тяжела и легче всё мирское.
 
Два года в нём я ссылку отбывал
Среди дубрав шумливых, нив златых,
Холмов, озёр… Под пенье птиц мечтал,
Гулял задумчиво среди кустов младых…
 
Менялись дважды там зима и лето,
И пролетели эти годы незаметно.
 
Встречает меня няня у главной из дорожек,
Завидев, спрыгнул наземь с трусцой бегущих дрожек.
Я подошёл к ней и, нежно обнимая,
Утёр слезу с морщинистых ланит…
И медленно пошли, беззвучно вспоминая
Ту комнату, что тайны многих лет хранит.
Немного слов про тайны, что в комнате хранились,
Потом – к воспоминаньям, где мы остановились.
 
/Боюсь, что не с меня там тайны зарождались,
А раньше, с маменьки, на малой родине.
Вручить её в опеку няне не стеснялись –
Младой ещё Ирине Родионовне.
(Устами детскими, весельями и стонами
Незримо ставшей Ариной Родионовной),
Годков семнадцать ей, возможно, было – 
Пришла по зову, про метрики забыла.
Работы исполняла тихо, споро, славно;
Души не чаяли в ней пра– и предки…

И годы пронеслись так скоро и так плавно,
Что с ней взрослели уже мы – от мамы детки.
Два поколенья с нею, роднее нет души…
Дела земные сделав, покоится в тиши!
 
Ворота домика опального скрипели,
Как будто много лет никто не открывал;
На первый взгляд, все вещи оскудели
И здесь сто лет никто не проживал.
Вошли в ту комнату. Заправлены постели,
А в центре, скатертью прикрытый, стол стоял.
Откуда взялся грохот с коридора?
Дверь нараспах, врывается Алёшка,
Тот самый, что с похмелья домашних доставал.
Я вечно помогал ему немножко,
А в грозные минуты «выгнать» – выручал:
Средь челяди – один мужского пола.
 
И тут же мчится эпизод из первой пары,
Что с карусели снял, – второй октавы:
Кто б мог поверить: Бенкендорф, Москва, дела…
Ведь это он меня по просьбе Николая,
 
Прервав арест, увозит из села;
Сначала в Псков, и почтой в кабинет царя
Пришли, с постели взяли, не предупреждая.
Глубокой ночью. В начале сентября.
Да! Беседы той вовек я не забуду!
В итоге мы с царём – почти друзья:
С моих трудов убрал цензуру
И все Решения взял лично на себя.

Продолжение следует