Из книги В XXI веке. Новые стихи

                Моя любовь осталась в ХХ веке
                Земфира


Я в этом пространстве – его междометье
с звучаньем призывным и гулким.
Я мамонт, пришедший в чужое столетье
бродить по его закоулкам.

Так странник с какой-то превратной судьбою,
согбенный, хромой и незрячий,
с заветным сосудом с водой ключевою
бредет по пустыне горячей.

Калеча стопы о хребты и отроги,
он страждет жестоко и люто.
Но, несколько раз умерев по дороге,
он вновь воскресал почему-то.

Кому он работает, кем озадачен?
В пустыне, где все умирает,
кому и зачем его дар предназначен,
едва ли он сам понимает.

МОЛИСЬ
На тему Николая Сербского

Молись, когда звезда мерцает
И с неба душу созерцает,
Глядясь в смирении своем
В ее бездонный водоем.
Когда навстречу духом бдящим,
Застыв в безмолвье цепенящем,
Земля из тьмы взирает ввысь…
Молись, душа моя, молись!

Когда, друг другу угрожая,
Свою погибель приближая,
Губя себе подобный род,
Народ восстанет на народ,
Когда, от сладких снов очнувшись,
Мир содрогнется, ужаснувшись,
Тогда не спи, тогда трезвись,
Усердствуй, бодрствуй и молись!

Но паче прочего, в мгновенье,
Когда я сам впаду в забвенье,
Когда меня скует гипноз
Греховных дум, пьянящих грез,
Когда никто в чаду растленья
Уж и не мыcлит о моленье,
Тогда молю, душа: «Проснись!
Воспрянь, воскресни и молись!»



ГОРОД УТРОМ ВОСКРЕСНОГО ДНЯ СРАЗУ ПОСЛЕ
РАННЕЙ БОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТУРГИИ

Когда оглохнувший от гула
часов вечернего разгула
в разящей буре децибел
народ отвыл и отревел,
когда сопревший в вихре блудном
спит в помраченье беспробудном
уставший град полночных сов,
застыв на несколько часов,
как в это время жить нетрудно!
Как тихо, чисто и безлюдно
среди постов сторожевых
на опустевших мостовых.

Об угол кошка когти точит.
Узбек с витринами хлопочет.
Те под рукой его скрипят.
Уж полудремлют, полубдят
дворы с больными стариками.
Собаки лижут языками
следы отбросов их съестных.
Листков обрывки новостных
у подворотни ветер ловит.
Их клочья все еще злословят
велеречиво и остро…
Но все напрасно – это ныне
глас вопиющего в пустыне –
кругом безлюдно. У метро
с утра работает бистро.
               
На сковородке жир кипящий
скворчит яичницей шипящий.
Воскресный завтрак – точно в срок.
Летит струею золотистой
к глубоким чашкам чай душистый.
К блинам – сметана иль творог
и свежий яблочный пирог.
               
Как будто в должный час явившись,
Нездешней воле подчинившись,
незримо вымела метла
след ядовитого нагара
в углах гигантского амбара,
что за ночь выгорел дотла,
след сатанинского объятья
дыханья смерти и проклятья,
след обольщений и оков
всех человеческих грехов.


В МУЗЕЕ АРКТИКИ И АНТАРКТИКИ

Над местностью, что пролегла
от Беломорья до Камчатки,
сгустилась ледяная мгла.
Снуют нырки и куропатки –
сверкает стенд из оргстекла…

Под грозных бурь свирепый рев,
дерзнув начать лихое дело,
взирают весело и смело
Челюскин, Амундсен, Дежнев…

Божки языческих народов
блюдут закон оленеводов,
влюбленных в ледяную стынь
бескрайних северных пустынь…

Следы забытых поколений
старообрядческих селений,
в студеных сгинувших морях
и в приколымских лагерях…

Среди музейщиков-фанатов
в первейшем списке экспонатов
бесспорно самый главный лот –
советский китобойный флот.

Маршруты заполярных асов
висят над группой младших классов,
где каждый щедро даровит,
при этом каждый норовит
за хищной лапы грозный коготь
медведя белого потрогать,
пока смотритель в уголке
с японским гаджетом в руке
подвоха детского не чает
и деловито изучает
намедни купленный смартфон.
Мигает лестничный плафон
среди портретов флотоводцев –
героев и первопроходцев.

Средь визитеров запоздалых
в полупустых музейных залах
я поброжу часок-другой,
без сожаленья город пыльный
покинув добровольным ссыльным,
сроднившись с теми, кто судьбой
был унесен в края иные –
суровые и ледяные.

Быть может, здесь, вблизи примеров
бескомпромиссных староверов
и тех, кто в жажде чистоты
ушел в арктические льды…
Быть может, дар, что им дается,
здесь и моей судьбы коснется.
Быть может, с чистого листа
начнется новая верста.


*  *  *

Душа, не будь ко всем любезной,
угодливой и бесполезной,
когда тебя подхватит вал
пустых признаний и похвал.

Коль пред людьми себя являя,
язык витийствует, петляя,
как в тюле кружевная нить,
чтоб всем и всюду угодить,
едва ли он на что пригоден.
Твой путь безумен и бесплоден.
И на исходе верст его
ты не обрящешь ничего.

Но если вдруг твои объятья
встречают злобу и проклятья,
и на любовь твою в ответ
тебе, глумясь, плюются вслед,
и если скрыта под цветами
ветвь с ядовитыми шипами,
тогда возрадуйся, душа!
Ты под особым наблюденьем
и не забыта Провиденьем.
И у тебя, назло всему,
есть шанс понравиться Ему.