Призрак коммунизма

Когда я училась на инязе Харьковского университета, преподавателем научного коммунизма у нас был доцент Погребняк по кличке «Гегемон». Это слово мы произносили с характерным украинским «г», несколько утрируя его южный говор. Гегемон был человеком сухим и неулыбчивым. Его смех нам так и не довелось услышать. А уж мы-то провоцировали его не раз, пока не поняли, что либо это какая-то врожденная ущербность, либо осложнение, вызванное слишком глубоким погружением в мир классиков марксизма-ленинизма. Для племени младого, незнакомого с советским новоязом а также для тех, кто успел с большой пользой для себя позабыть его напрочь, приведу одну цитату из учебника исторического материализма. Автор попытался вывести формулу любви, хотя многие поэты и философы сломали на этом зубы.

Итак, дышите глубже: «Любовь есть облагороженное культурой и выступающее в форме нравственно-эстетического переживания половое влечение, ведущее к браку как к единственной форме взаимного обладания, облагораживающим образом воздействующей на влюбленных». В целях защиты своей неустойчивой психики от воздействия таких вот убойных формулировок, мы создали надежную систему коллективной самообороны. Чтобы вырвать инициативу из рук Гегемона, мы сами рвались в бой, вооруженные до зубов домашними заготовками. Это была гремучая смесь из трудов классиков, отчетных докладов и лекций самого  Погребняка. Cеминары проходили в лучших традициях застоя с монотонным чтением докладов и их единодушным одобрением. Вопросов, как правило, не возникало. «Везло» только мне. Оторвавшись от бумажки, я могла говорить долго, но совершенно бессвязно, нагромождая слова и обрывки фраз, застрявших в памяти после многолетнего штудирования общественных дисциплин.

Однажды  Погребняк прервал этот неуправляемый словесный поток  фразой, ставшей впоследствии крылатой: «Ближе к Марксу!» Потом как-то он настоятельно попросил меня изложить неведомую мне теорию. Я не растерялась и тут же процитировала Гёте: «Теория, мой друг, суха, а древо жизни пышно зеленеет». Это был опрометчивый поступок. Лицо Гегемона было совершенно бесстрастным. Волны молодого, жизнеутверждающего смеха разбились о холодный гранит его невозмутимого молчания. Но зло все же затаил. И вот на очередном семинаре, когда я тихо и мирно писала сочинение о творчестве Теккерея и была целиком и полностью погружена в быт английского дворянства XIX  века, Гегемон вдруг попросил меня поделиться с ним своими знаниями об Интернационале. Ситуация была экстремальной, и мне оставалось рассчитывать лишь на то, что кто-то передаст мне свой конспект или откроет книгу на нужной странице. Но надо было выиграть время. Поэтому я начала свое повествование размеренно и неторопливо:

- Если мы окинем ретроспективным взглядом зарождение, развитие и становление интернационализма в историческом аспекте, внимательно рассмотрим весь спектр общественно-политических течений, вникнем в запутанные и трудноразрешимые социальные антагонизмы (конспекта все нет), ни на минуту не упуская из виду ту колоссальную напряженность, которую испытывало общество в преддверии грядущих глобальных катаклизмов, то мы можем безапелляционно заявить о типичных, характерных и ярко выраженных (конспекта еще нет, а я уже выдохлась и скороговоркой закончила) сититических тенденциях...

Бедный Погребняк беспокойно ёрзал на стуле. Он чувствовал, что в моих словах есть сила, но связи между ними уловить не мог, а когда дело дошло до «сититечских тенденций», Он вскочил и закричал непривычно высоким голосом:

- Какие-какие тенденции?

- Сититческие, - обреченно выдохнула я.

- Это хорошо или плохо? – не унимался Гегемон.

И тут у меня открылось второе дыхание.

- Видите ли, - сказала я проникровенно, - я бы побоялась дать однозначный ответ, так как здесь прослеживается  диалектическое единство положительных и отрицательных факторов...

Семинар был сорван. Ни одно мое последующее публичное выступление не сопровождалось таким буйным и неукротимым весельем. При этом лицевые мышцы Погребняка были напряжены и неподвижны, губы плотно сжаты, а в глазах плясали злые искры. И я даже представить себе не могла, какое пламя из них возгорится. Гегемон не забыл ничего: ни отсутствия близости к Марксу, ни «древа жизни», которое, если верить Гёте, «пышно зеленеет», ни пресловутых «сититических тенденций».

Месть его была страшной. Если раньше я посещала лекции по научному коммунизму лишь эпизодически, то теперь, зайдя в аудиторию, он, прежде всего, отыскивал взглядом меня и просил кратко (и без лирических отступлений!) изложить содержание предыдущей лекции. Моя бедная голова была битком набита цитатами  из первоисточников, как пыльное музейное чучело опилками.

Тем не менее, экзамена по научному коммунизму я боялась панически. Он был неизбежен, как и торжество самого коммунизма, но, в отличие от последнего, был приурочен к конкретной дате.  И пугала  меня не только напряженность  в отношениях с Погребняком. Поговаривали, что профессор Сазонов, председатель экзаменационной комиссии и завкафедрой марксизма-ленинизма, на дух не выносил народ, давший миру основоположника этого вечно живого и всепобеждающего учения.

Но нет таких дат, которые не наступают. И вот я перед экзаменационной комиссией, в руках билет и я твердо знаю ответы на все три вопроса. Но, ирония судьбы! Хоть сознание у меня насквозь коммунистическое, но материя, которая, как известно первична, взбунтовалась. От волнения я вдруг почувствовала резкие спазмы в желудке и поняла, что экзамен придётся  сдавать в рекордно короткие сроки, как ударный объект в подарок съезду.

- Можно я буду отвечать без подготовки? – спросила я сдавленным голосом.

Это был совершенно беспрецедентный случай. Профессор Сазонов нехорошо улыбнулся и сказал:
- Да мы вас не торопим.

И тут  я ,окончательно ошарашив комиссию, выпалила: «Я очень спешу», - и, не давая  им прийти в себя от шока, начала отвечать. Никогда в жизни я не говорила так чётко, логично, аргументировано и,  главное,  кратко. Ускоренный темп речи и лихорадочный блеск глаз подчеркивали мою преданность идеалам коммунизма. Ответ был настолько исчерпывающим, что мне даже не задали ни одного дополнительного вопроса, Это было актом гуманизма.

Когда сам завкафедрой растроганно говорил о том, что многим следовало бы поучиться у меня отвечать четко и по существу, а не разлагольствовать неизвестно о чем, увиливая от ответа, произошло нечто совершенно фантастическое. Нижняя челюсть Погребняка резко опустилась, как крышка некстати распахнувшегося чемодана, губы растянулись, и я услышала три странных отрывистых звука, похожих на смех Фантомаса. Но удивительная метаморфоза длилась лишь мгновение, после Погребняк, как ни в чем ни бывало, своим привычно-бесстрастным голосом попросил меня расписаться в ведомости, а я, глядя себе под ноги, буркнула:

- Мне некогда! – и пулей вылетела из аудитории.

С бледным, страдальческим лицом неслась я по коридору – нетрудно догадаться куда. За мной устремилась толпа однокурсников. В том, что я провалилась, не сомневался никто. Некоторые даже пытались схватить меня за руки, чтобы удержать от отчаянного шага. Вернувшись в аудиторию с «чувством глубокого удовлетворения», чтобы поставить подпись, я узнала, что экзамен сдала на «отлично».

Но моя  молодая, цепкая память сыграла со мной злую шутку. Все эти «сто томов партийных книжек» накрепко засели в сознании, просочились в подсознание и классики марксизма-ленинизма до сих пор преследуют меня во сне. И я еще долго завидовала «дорогому Леониду Ильичу», которому маразм и склероз помешали осмыслить и запомнить доклады, написанные услужливыми референтами.

Мини-басни

Напел: «Мне нравится, что Вы больны не мной»
Влюблённый гонококк бактерии одной.
 ***
Лосось на нерест плыл вчера,
Вздохнув: «Что наша жизнь! Икра».
 ***
Пржевальский открыл эту лошадь, иначе
Была бы простой безымянною клячей.
 ***
Медведица бурая злобно ревела:
Бассейн в зоопарке был только для белых.
 ***
Сорока-воровка вздохнула печально:
«Что делать! Талант у меня криминальный.»
***
С каким вожделеньем смотрел таракан,
Как сороконожка танцует канкан.
 ***
Слониха, на мамонта глядя портрет,
Вздохнула: «Ах, душка, таких нынче нет.»
***
Бугай племенной туповат и медлителен,
Но труд его все-таки производителен.
 ***
Хоть пыжик считал, что к властям приближён,
С начальством знаком только шапочно он.
 ***
Петух отогнал надоедливых кур:
«Имейте терпенье, сейчас перекур».
 ***
Цесарку клевал деревенский петух.
Он выбить хотел монархический дух.
 ***
В кипящем котле понял рак что напрасно
Он всю свою жизнь так стремился стать красным.
 ***
Призналась Кобыла: "Была жеребьёвка".
Назвать это случкой ей было неловко.
***
Пржевальский открыл эту лошадь, иначе
Была бы простой безымянною клячей.
***
Бугай племенной туповат и медлителен,
Но труд его всё-таки производителен.
***
Напал на Носорога Бык -
И был почти готов шашлык.
***
С тех пор, как признали Корову священной,
Она молока не даёт совершенно
***
Присвоят посмертно Говядины звание.
Корова об этом не знала заранее.
***
"Хозяин всё ждёт, чтоб с поклажей я шёл,
Какой он упрямый!" - подумал Осёл.
***
Копыта в мозолях и сгорбил хомут
И конь не докажет, что он не верблюд".
***
На завтрак в меню было острое блюдо:
Верблюжью колючку жевали верблюды.
***
Лишь Зебра приляжет, устав от хлопот,
Как все сразу думают: "Тут переход".
***
Решил затянуть поясок Бегемот,
Но талию, бедный, никак не найдёт.
***
Не блещет бесцветная моль красотою,
Зачем же ей все аплодируют стоя?

Одностишия.

Не каждый вышел из народа в люди.
***
Гранит наук стал камнем преткновенья.
***
Рубаха-парень заливал за воротник.
***
Был скудоумен, но любвеобилен.
***
Он формы оценил и взял на содержанье.
***
Скелет сидел в шкафу ещё при жизни.
  ***
На долг супружеский проценты нарастали.
  ***
Евреям СПИД не страшен - их не любят.
***
Еврей в исходном положеньи дышит глубже.
***
Венера, говорят, от рук отбилась.
  ***
Была отдушиной для мавра Дездемона.
  ***
Вечно живой стал вообще невыносимым.
***
«Мне с милым рай и в шалаше», - сказал Зиновьев.
  ***
Считали спящей с кем ни попадя красавицей.
***
Приняв виагру, загадал желание.
***
На крик души не отозвалось тело.
 ***
Разбили в финской бане шведскую семью.
***
Устроил сцену, к сожаленью, не постельную.
***
Удар судьбы пришёлся ниже пояса.
***
Уже не портит борозды, лишь удобряет.
***
Подвёл итог всей жизни - недостача.
 Лимерики
 Возроптала супруга Прокруста:
«Перемял мне все кости до хруста!
Что ни ночь, то на ложе
 Вытворяешь всё то же,
А любовного пыла не густо!»
***

 Жил в Венеции мавр Отелло.
Он угробил жену не за дело,
А свою я прошу:
 "Не зуди, придушу!
Ты же видишь, уже накипело".
 ***
Криминальный курьер из Камчатки
 Занимался доставкой взрывчатки.
Как-то в центре Курил
 Рядом с грузом курил,
Уничтожив свои отпечатки
***
Говорят, что доцент из Тюмени
 Со студентами ботал по фене.
Находить он привык
 С ними общий язык,
Чтоб постигли они суть явлений.
   ***
Услыхали в суде от Василия,
Что не зря он прибегнул к насилию:
«Есть резон каждый раз
 Дать кому-нибудь в глаз,
Ибо жизнь далека от идиллии»
***
 6.Полюбили за муки

Джонатана из штата Кентукки
 Три красотки спасают от скуки.
Тугоух он и хром,
И подагрик притом.
Говорят, полюбили за муки.
  ***
7.Объявление

Холостяк, отметя все сомненья,
Дал на старости лет объявленье:
«Есть душевный настрой
 В брак вступить с медсестрой.
Цвет волос не имеет значенья.»
***
В Сен-Тропе пожилая маркиза
 Обожала ходить по карнизам.
Флегматичный маркиз,
Созерцая карниз,
Называл это дамским капризом.
  ***
 "Прочитал старичок "Камасутру".
Расстаралась старушка наутро:
На столе калачи,
Кулебяка в печи.
Расширять кругозор - это мудро.
 ***
Пожилой холостяк из Милана
Заявил после краха романа:
«Убедился я вновь,
Поздно верить в любовь,
А жениться пока ещё рано


Гламур без купюр.

Под лёгкий перебор
 грассирует Брассанс:
Мистраль сдувает пыль ,
распахнута мансарда,
Пленяет реверанс,
и ранний Ренессанс
 Стыдливо подпирает алебарда.

Мне чудится порой -
Пиаф ещё жива.
В мелодии слышна
 поэзия Верлена.
И даже не совсем приличные слова
 Звучат изысканно и вдохновенно.

perdu - ( фр.) погибший; пропавший; исчезнувший; потерянный
(Валентин Литвинов, "Пердю,грассируя слегка")


Французский шарм не сохнет на корню.
И Нюра, что раскинулась на сене,
Мне кажется купающейся ню
В изображенной Ренуаром Сене.

Словцо иное режет слух на рюс,
Но пуркуа (то бишь, на кой) купюры?
Меня пленил Рабле изящный вкус
С приправой острой галльского гламура.

Жизнь не суфле с жульеном, а дерьмо.
Но се ля ви! И взглядом скрупулёзным
Меня окинул некто из трюмо,
Скрутив три пальца в жесте одиозном.

Я в такт аккордам сделал реверанс,
Масcне в эфире трепетно струится,
А где-то грустной музыкой Сен-Cанс
Пророчит гибель одинокой птицы.
 
Но сохранив изысканность манер,
Не чую в слове дух сермяжный русский,
И словно "грустный попугай Флобер".
Пердю и плачу только по-французски.
***