Куда делись идеи?

       «Отвлекаясь на время от частностей, попытаемся найти общий признак, которым ныне отмечена "жизнь идей" в её целом. Замечательно, что мы не сумеем назвать какой-нибудь существенной конкретной тенденции или идеи, иерархически подчиняющей себе всё многообразие духовной жизни нашей эпохи. Искомый признак окажется чисто формальным. "Мирное сожительство противоположных идей — так, с многозначительной простотой, определил его Валери.

       Формула как будто совершенно безобидная. А ведь это значит: строение идейного космоса уже не определяется господством и подчинением, но сосуществованием, простой смежностью противоположных и независимых начал. Но в целом культуры, как и в сознании отдельного человека, мирное сожительство противоположных идей возможно только при одном условии: ни одна из этих идей не доросла до подлинной реальности, не стала движущей и повелевающей силой, но все они пребывают в состоянии какой-то абстрактной и волнующей возможности. Это лишь призраки, лишь хрупкие игрушки ленивого или бессильного духа.

       Современное сознание замкнуто в этом мире бесчисленных и равноправных возможностей. Но для того, чтобы действовать, нужен окончательный, беспощадный выбор; нужна сила "отвергнуть тысячи возможностей во имя одного свершения"; нужна какая-то мудрая слепота ко всему — кроме одного. (Что именно такова структура подлинно целостного действия, — это открывается каждому из нас в решительные и роковые моменты его жизни).

     "Знай, — говорит платоновский Сократ — знай, что я подобен корибанту, заслышавшему зов священных флейт. Этот зов звучит во мне и не велит внимать ничему другому. Что ж, возражай — все твои речи будут напрасны".

     Но эта одержимость идеей — это ведь то, что мы презрительно называем фанатизмом.

     Фанатизм — это идея, ставшая силой, доросшая до действия и, постольку, до конца погасившая в своей полноте все другие идеи...»

     (Н. М. Бахтин*, «Современность и фанатизм»)

      *Старший брат М. М. Бахтина.


      Замечательное начало и середина, но неудачный конец.
     Фанатизм - это слепое следование идеи, абстрактно оторванной от всего, от бытия, жизни, момента. Но следовать за идеей возможно и не фанатично, а гениально - когда сама идея животворит.
     Но поскольку такое следование максимально сложно, практически невозможно, то есть находится на уровне невозможного чуда, оно - неповторимый феномен и индивидуальный случай. Наша же философия сегодня "массовая" и она отвергла даже путь поиска такой идеи и такой индивидуальности, обозначив его для себя как     ложный и неприемлемый.
     Проще говоря, мы пребываем в бессилии, которое уже зафиксировали как бессилие, но однако не под маркой бессилия, а под маркой "истины" - нельзя сказать, что мы не осознаём нашего положения, но нужно сказать, что мы осознаём его "уверенно неправильно". То есть, мы сегодня правдивы, но не умны...
     Не следовать ни одной идеи до конца и по-настоящему - наше кредо, а не наша "тупиковость" - как думаем мы. Мир перевёрнут и он перевёрнут под нас, и уже перевёрнутый мир мы наблюдаем и оцениваем. А точка "невозврата" осталась за спиной и удаляется всё дальше и дальше.

     Идеи, становящиеся стерильно равнозначными и равноценными перестают быть идеями по определению и превращаются в нечто похожее на "культурные симулякры" - в знаки "культурного" человека, применяемые в диспуте, дискуссии, дискурсе. Такие идеи отныне являются фиговыми листочками, прикрывающими нашу биологическую наготу.
     Но куда же делись настоящие идеи? Их хоронят методично и целенаправленно с "мёртвыми белыми мужчинами" наравне. Асфальт прокладывают прямо по классике, вся классика должна быть замурована в асфальт, остальное сгодится - не помешает ему болтаться и наверху. Но классика - не сгодится, потому что классика знала напряжение.
     На поверхности - шум и разборки каких-то современных течений, а в реальности - всё одно - один плывун. Плывуном раньше называли метростройщики плохую почву. Где "плывун" - там строить нельзя.

     "Дайте мне на что-нибудь опереться, чтобы перевернуть мир" - говорил Архимед. Но сегодня именно эта возможность выметается отовсюду и подчистую, и нам не через что поворачиваться, и неоткуда больше вращать наш мир.
     Как писал Гёте - мы живём, окружённые со всех сторон природой, объятые ею, прямо посреди неё, в ней и потому нам так трудно отделить себя от неё, так трудно её заметить. Ныне же это справедливо не для одной лишь природы,но и для общества - мы живём прямо посреди него, в нём, через него и не умеем и не можем и не хотим, ни в какой мере отделить себя от социального. Мы - "рыбы в воде", но мы уже в каком-то смысле не человеки, а может быть, до сих пор - ещё не человеки, но больше всего пугает то, когда нам "хорошо".

      Но может быть и с нашими идеями что-то не то, что-то не так и как-то нехорошо, раз столь старательно мы их не хотим? И зачем нам идеи, когда мы смотрим на солнышко, просыпаемся утром и идём пить чай? Человек современности больше всего балдеет от малых фактов своего существования - вот пошёл дождь и под ним отлично шлёпать по лужам и избывать изнывающую внутреннюю тоску, но с другой стороны здорово и на "велике" накатить - "нахватать" расстояние и мелькающие моменты, можно и с друзьями посидеть вечером, поболтать - не каждый раз всё это получается так, как хотелось бы, но иногда всё же получается. И словно маленькие животворящие заплатки ложатся на наш организм и мы храним эти крохи и оберегаем их от поползновений чужих, сколь бы ни были они малы. Наш малый заклятый круг существования переносит образ нашего бытия над холодными и жестокими историческими пропастями, над жёсткими структурами социального, устремляя нас мимо "течки времени" в спасительный обход - мы дышим как рыбки в пересыхающем пруду - медленно, осторожно, сосредоточено - не упустить бы ни единого глотка кислорода. Слов нет, ценность такого внимательного проживания самих себя - возросла, и небрежность с которой мы раньше к нему обращались, свидетельствующая о богатстве всего - и того, и другого и третьего, и говорящая о возможности расточительства соответственно, - нынче недопустима. То есть мы учимся, но мы учимся немного с "петлёй на шее", так сказать.
      Мы хотели экзистенции - мы её получили...
     Экзистенция словно пот усталой, стареющей и натруженной цивилизации везде проступает наружу. На ней как грибы в подземном, невидимом и таинственном симбиозе взрастает поколение молодых и "других". Поколение "свободное" от предыдущих излишеств. Поколение "умное" - отсутствием реакции на всё остальное, что не она... не экзистенция... Поколение "плывун" - так как якорей у него нет. Но это не ругательство, а крайняя степень "подчистки", где зачищено правое и неправое одним скопом. Ни одна из идей старого мира не перевернула мир. Все они продемонстрировали в этом плане катастрофическую общую несостоятельность, и нет никакой возможности нам теперь разбираться в отдельности с каждой, вызывая её на конкретный, внимательный, особенный суд - время не терпит, и груз идей, под которым в последнее время нам не было уже чем дышать, - откинут. Отринут сам корень идеологии и ориентация на "а можно без него?" медленно, но неодолимо побеждает.
      И вот непонятным становится - я пою за здравие или за упокой?
Я пою за то, что мы в двусмысленном и шатком положении. И что критический ужас и ужасная критика современности правомерны. Но не менее того, правомерны и некоторые реальные надежды.
      Идеология впервые не повергается на лопатки другой идеологией, а отмирает разъедаемая чувственным бытием. Всего мало. Всего настоящего крайне мало. И всё же подспудно и в скользящих моментах оно есть. Ситуация опасна возможностью нового фашизма - вместе с душащими нас идеологиями, выкинуты и идеи, и не какие-то конкретные, но сам их принцип. При том, что оболочки всех идей пооставались и "плывут". Культура плещется... А мы... Мы высвобождаемся в "почти биологию", балансирующую на грани - "от тела до тела и не дальше" до "от тела к устойчивой и разворачивающейся форме". И опаснее всего то, что всё это происходит под знаком всё тех же превращённых человеческих отношений - мы дышим собственным образом, а другой - дышит своим близким ему образом и мостов между нами почти нет. В форме и через форму какие-то относительные мосты есть, а в непосредственности человека к человеку - их нет.
      Современный человек формируется как некоторый монстр, который приобретает новое за счёт крайней степени лишения. И насколько эта степень действительно окажется невыносимой или недопустимо "крайней" - ответит только реальность, и только со временем.