Аутист по имени Солнце. проза

Максим прямо шел по тротуару. За ним шла мама, он не смотрел на нее, знал, что этот человек, женщина, которая бывает с ним дома, достаточно теплая, а он чувствовал всегда людей по внутреннему теплу, идет за ним.
- Так, прямая линия, она ведет туда, где я должен быть. Прямо. Эта прямая линия, между плитками, точно указывала направление движения. Надо идти. Там, впереди, меня ждет Солнце – думал он.
- Ты неправильно идешь…Неровно… Ты не попадешь туда, куда мы идем.
- Почему, Максик, мы хорошо идем, еще полкилометра – и мы в садике.
- Нет, ты глупая, не понимаешь, линия ровная. Можно идти только по ней.
- Максик, я постараюсь – обреченно ответила женщина, покорно меняя траекторию.
Через 500 метров они вошли во двор садика. Максим, насуплено смотря перед собой, шел, рассматривая плитки тротуара. Увидел камешки возле дорожки, остановился.
- Почему они лежат неправильно? Они должны лежать рядом квадратом.
Он нагнулся и сосредоточенно подобрал камешки, присел и разложил их в форме квадрата.
-Максим, пойдем, мы опаздываем в садик – услышал он фразу матери, но разобрал только одно слово – садик. Он встал перед дверью и замер. В голове заиграла музыка и он промычал неразборчиво слова, которые помнил внутри, они звучали как картинки больших домов и яркого, яркого Солнца, встающего над всем этим темным городом:
А над городом плывут облака
Закрывая небесный свет.
А над городом - желтый дым
Городу две тысячи лет
Прожитых под светом Звезды
По имени Солнце...

- Макс, что ты там мычишь, тебе что-то больно?
Максим исподлобья взглянул в сторону матери.
- Ты не слышишь, ты война, красная-красная кровь.
- Максик, ну что ты, о чем ты?
Максим отвернулся и открыл дверь. Они поднялись на второй этаж и прошли в группу. 
Максим оглядел комнату, то тут, то там мелькали неясные тени. Это дети, он знал это. Они роботы – он знал это, чаще вредные и жадные.
Подошел к столу, там лежало много карандашей и листы бумаги для рисования. Воспитательница Лена поднялась со стула навстречу.
- Как у вас, Мария, что нового? – спросила она, подойдя к Максиму и пытаясь его обнять.
Максим дернулся, слов он не услышал, они прозвучали как некая какофония в мозгу, отодвинулся и сосредоточенно смотрел на карандаши, обращая взгляд на окно.
- Трудно, - ответила мама Лена, - не можем найти общий язык, не слушает он меня, все себе на уме.
- Ну да, они сложные, вот раньше было – ремень взял, и все становятся как шелковые, никаких мудрствований. Наверное, это было и правильно. А то возятся, возятся с ними, а толку мало.
- Не знаю, я, когда смотрю на него, то нередко с ужасом думаю о его будущем. Страшно подумать, но я иногда думаю, что лучше бы он раньше ушел из жизни, чем я, с кем он потом останется и что с ним будет, интернат?
Лена взяла под руку Марию и вышла с ней в коридор.
- А вы построже с ним, может и образумится. Дети – они разные, но порядка и дисциплины никто ведь не отменял?
Максим смотрел на карандаши. Они валялись в беспорядке. Этот беспорядок вызывал в нем чувство раздражения. Он видел, что что-то было не так, острия карандашей были направлены в разные стороны, эта дисгармония колола его мозг изнутри острыми углами и он прищурился, примеряясь, как их разложить. Взял в руку все карандаши, лег на пол и стал раскладывать их в одну линию, поглядывая в сторону окна. Один за другим, один за другим – и уже выстроилась прямая линия из карандашей. Чтобы точно видеть, по какому направлению раскладывать карандаши дальше, взял темно-коричневый карандаш и провел по линолеуму жирную линию до подоконника. Теперь путь был ясен, он вздохнул с облегчением, и продолжил работу.
В это время в помещение зашла санитарка Люся. Максим не увидел ее, но вдруг почувствовал приближающий холод. Этот холод все усиливался, у него в мозгу вдруг появилось изображение большого айсберга, он увидел себя маленьким, крошечным человечком, и этот айсберг, огромный, прижимал его к другому айсбергу и вот-вот грозился раздавить, расплющить его тело, в душе поднималась волна неосознанного ужаса, он внутренне сжался, замерев на мгновение.
- Ты что тут рисуешь на полу?! – прозвучали слова Люси, крупной, грудастой женщины с надутыми губами и чуть выпученными, холодными глазами.
Максим, сжавшись от этих непонятных звуков, прозвучавших как нескладные удары металлическими тарелками, режущими слух, насупился и сосредоточенно продолжал раскладывать карандаши.
- Тебе для чего руки даны? Бери лист бумаги и рисуй на нем, хоть какой толк будет.
Максим сосредоточенно продолжал раскладывать карандаши, взгляд его был направлен на карандаши, он не видел вокруг никого и ничего не услышал из произнесенных слов. Только в голове вдруг возникли образы птиц.
- Птицы. Они с крыльями. Летают. Им легко. Я бы хотел.
- Ты слышишь, что я тебе сказала – бери бумагу и рисуй!
Не поднимая головы, безразлично, он проговорил: - Руки нужны, чтобы обнять.
Люся резко оглянулась вокруг, не заметив никого из персонала, а детей она просто не боялась, наклонилась к Максиму и злобно прошипела: - ты что делаешь, сучонок, ты знаешь, сколько этот линолеум стоит?! А мне потом за вами ходить и протирать?!
Интонация обрушилась на Максима волной ненависти и непонимания, он растерялся и, поднявшись в рост, вдруг громко закричал-заплакал. Глаза были открыты, но он ничего, ничего не видел, испытывая в душе страх, не знал и не умел ответить или возразить, эта сила внешняя подавляла его чувства, заставляя защищаться первобытным способом – криком.
-Замолчи, твою мать, замолчи! – грозно полушепотом, брызгая от негодования слюнями, исторгала Люся, оглядываясь вокруг.
Дети вокруг притихли, кто-то улыбался, Лиза, девочка 5 лет, услышав крик Максима, вдруг подхватила его и стала рыдать в голос.
Испугавшись, Люся резко встала и как ни в чем не бывало, стала протирать пол возле дверей, вроде ни при чем, вроде случайно зашла, пол протереть.
На детский крик в комнату зашла воспитательница из другой группы Вера.
- Что случилось? – спросила она, видя в помещении взрослого человека.
- Да ничего, чокнутые эти дети-аутисты, то смеются как идиоты, то орут как недорезанные.
Вера увидела карандаши на полу, ревущего Максима и Лизу, и поняла, что что-то произошло, что-то тревожное, угрожающее этим деткам.
Она кинулась к Максиму, обняла его за плечи и посмотрела в глаза.
- Максим – я тебя понимаю. Слышишь – Я ТЕ-БЯ ПО-НИ-МАЮ! ПО-НИ-МАЮ! ПО-НИ-МАЮ! Я СЛЫ-ШУ ТЕ-БЯ!
Максим, не поднимая глаз, наклонился к разложенным карандашам и, успокаиваясь, стал дальше выкладывать карандашную дорожку к окну.
Вера посмотрела в сторону окна, и вдруг поняла, чего хочет этот ребенок.
- Солнце? Ты выкладываешь дорожку к Солнцу? – спросила она, медленно произнося каждое слово. И еще раз повторила – Солнце?
Максим еле заметно кивнул головой.
- Что же мне с тобой делать, дорогой, как помочь тебе? – подумала она, и начала раскладывать карандаши вместе с ним.
- Так хорошо? Так правильно? – спрашивала она, выравнивая в линейку очередной карандаш.
Максим не отвечал. Но было видно, что он успокаивается и согласен.
- Ну вот – красный карандаш, за ним коричневый, потом зеленый. Так, Максим?
- Не зеленый, а желтый, - поправил мальчик, перекладывая сложенную Верой цепочку так, как видел только он, только он знал, что до окна нужно 53 карандаша, его ум неосознанно просчитал расстояние и размеры, он уже видел в мозгу эту красивую, разноцветную дорожку, и знал – куда она приведет.
- Желтый, - повторил он, - желтый, и сосредоточенно замолчал.
- Это смешно, правда? – и легкая улыбка появилась на его лице.
- Солнце, - повторил он, приложив руку к груди.
- Ты – Солнце? Солнце, да? О, точно, милый, ты Солнце! – проговорила Вера, зная точно, что слово «милый» недоступно для его понимания. Она улыбнулась своему открытию. Ведь главное с этими детьми – понять, что они хотят выразить своими не очень понятными жестами, отдельными, порой кажущимися совсем не связанными друг с другом словами. А они связаны, связаны в одну цепочку, просто надо уметь разглядеть и прочувствовать тот мир, который эти детки видят совсем по-иному, иным цветом, иным зрением, иными образами и испытывают иные чувства.
- Боже – как сложно воспринимать обычному человеку этих детей-аутистов. Людям примитивно кажется, что они холодные, невосприимчивые, непослушные. А у них своя мелодия в голове, своя музыка, и только они слышат эту музыку и видят мир другим, - думала Вера, продолжая помогать Максиму.
Она совсем недавно устроилась на работу в этот специализированный детский садик, но психологическое образование подсказывало ей, что в этом детском саду даже среди персонала почти нет людей, понимающих аутистов. Все они пытаются научить детей тому, что умеют сами, т.е. заниматься бытом, ставить, например, стул там, где требует кухонный порядок, вилки положить так, как требует некий этикет, произносить фразы, которых ждут посторонние люди и в этом, по их мнению, заключается культура общения. Они хотят прогнуть этих детей и сделать их такими же рабами общественного мнения и послушными исполнителями. Они не понимают, что для ребенка-аутиста слово «этикет» отсутствует, ему нет необходимости разговаривать, ему сложно выразить свои чувства и он поэтому может порой сказать только одно слово, но за этим словом цунами мыслей и эмоций.
Она и ранее приходила в эту группу, садилась с Максимом в уголок, и включала на мобильном телефоне музыку.
Цой пел:
И согрета лучами Звезды
По имени Солнце...

И способен дотянуться до звезд
Не считая, что это сон
И упасть, опаленным Звездой
По имени Солнце...

Или -
Снова новый начинается день,
Снова утро прожектором бьет из окна; и молчит телефон: отключен.
Снова Солнца на небе нет, снова бой, каждый сам за себя, -
И, мне кажется, Солнце - не больше, чем сон…

На экране окна сказка с несчастливым концом.
Странная сказка…

Максим слушал эту музыку, слова, еле заметно качая головой в такт. На лице его появлялась задумчивость, взгляд уходил в себя и куда-то в Космос, тот Космос, который знал только он, и в эти моменты жил в тех образах, рожденных его душой и сознанием. Он был счастлив в эти моменты, и Вера видела, что ее чувства и эмоции, слова, рожденные внутренним теплом ее сердца, соприкасаются с чувствами, образами и даже телом этого мальчика, их тела чувствовали взаимопроникающее тепло от этой зарождающейся любви, она сближала их, и Максим неосознанно пододвигался к Вере, ему нужны были эти доверительные прикосновения.
Вера с трудом сдерживала слезы в такие минуты, понимая, что они, обыкновенные, взрослые, мало могут помочь этим детям. Они могут не помешать им развиваться в ту сторону, где им комфортно, и они могут что-либо сотворить. Ведь обычные люди никогда не заметят красоту в расположении трещин в асфальте мостовой, или как великолепно играют цвета на разлитом бензине после дождя. Они, наверное, никогда не узнают, каково это целиком и полностью отдаться определенной теме и изучить про нее все, что только можно. Им никогда не познать красоту фактов, которые были приведены в определенную систему. Они, вероятно, никогда не узнают, каково это махать кистями рук от счастья, или каково это забыть обо всем из-за ощущения шерсти кошки. Счастье при аутизме не сводится к "мужеству" или "преодолению". Это просто счастье. Не обязательно быть нормальным, чтобы быть счастливым.
Она и сейчас, складывая дорожку из карандашей к окну, к Солнцу, чувствовала волнение в груди, отдающее болезненными ощущениями от внутреннего бессилия. Хотя ведь и неизвестно, кто более счастлив в этой жизни?

Кто выше – я или ты?
Птицы…

Не надо лезть в чужую душу
Она может вылезти наружу…

И надо мной другое небо
В этом небе очень пусто
Но мне не грустно…

Максим был занят и спокоен, Вера встала и пошла в свою группу. В коридоре Лена остановила ее: - Ну, чему там еще научила деток? Удалось?
- Лена, как ты не понимаешь, ведь мы и эти дети как рыбы и птицы. Разве могут рыбы научить птиц плавать под водой? Разве могут птицы научить рыб летать? Ты о чем говоришь, воспитатель? Они другие, и никогда не будут такими как мы, лживыми, корыстными, жадными. Они даже слова такого как «обман» и «мошенничество» не понимают, в их сознании и чувствах напрочь отсутствуют эти понятия.
- Ну не знаю, Верка, тебе жить, а я этого не понимаю.

Максим положил последний карандаш на подоконник. Все, цель была достигнута, путь открыт, в его сознании план был почти полностью выполнен.
Он посмотрел назад, подумал – может кто из детей захочет с ним в эту дорогу, но никого, понимающего, в группе не увидел.
Он спокойно взял табурет, подошел к окну и швырнул его в стекло. Забрался на подоконник и вступил в проем. В последний момент оглянулся и увидел странные лица вбежавших в группу на шум воспитателей и Веру.
Он улыбнулся Вере, единственному теплому существу в детсаде, махнул головой, приглашая с собой в дальнюю дорогу Солнца к Солнцу. На мгновение задумался и шагнул.