Рассказы о войне ветерана 234

                ОНИ КОВАЛИ ПОБЕДУ

                ЛЕВАШОВ

                Повесть
                Автор Константин Симонов.

Продолжение 4 повести.
Продолжение 3 http://www.stihi.ru/2019/10/22/1494

                ЗАЩИТНИКИ ОДЕССЫ И СЕВАСТОПОЛЯ

                НАШИ  ЕЩЁ В ОДЕССЕ

  «Полуторка, громыхая на колдобинах, вынырнула из-за угла и остановилась. Ефимов вылез из кабины и прошёл в дом.
– Где Ковтун? – спросил он Яхлакова, вешая на гвоздь фуражку. – Предупредил?
– Вызван, товарищ генерал.
– А как с Мурадовым? Не догадались до госпиталя дозвониться, пока я ехал?
– Никак нет, – ответил Яхлаков. Лицо его стало растерянным.
– Эх, вы! Через пятнадцать минут позовите ко мне капитана Ковтуна.
Когда Ковтун вошёл в хату командира дивизии, Ефимов говорил по телефону с госпиталем. Он сердился. Его крупная, круглая, лысая голова с прижатой к уху телефонной трубкой была еще багровей, чем обычно. Он сидел, навалившись грудью на стол и низко опустив голову, но, когда Ковтун вошел, сразу заметил его.

  Сердитые раскосые глаза Ефимова упёрлись в Ковтуна и сделали ему знак «садитесь!», а сам Ефимов продолжал ругаться по телефону.
– Я, командир дивизии, – говорил он в трубку, – не добился у вашего начальника госпиталя сведений о своём командире полка. Он, видите ли, не знает! А ему положено знать! Если бы полковник Мурадов командовал здесь, в Одессе, своим полком, как ваш начальник госпиталем, весь ваш госпиталь давно плавал бы в Чёрном море! А меня его характер, – перебил Ефимов, очевидно, пробовавшего возразить ему собеседника и ещё больше побагровел, – меня его характер нимало не интересует. Вы комиссар госпиталя – и будьте любезны навести у себя в госпитале партийный порядок, независимо от того, какой характер у вашего начальника, хоть трижды собачий... Принесли? – вдруг совершенно другим голосом сказал он. – Ну, слушаю... – Он придвинул блокнот и взял карандаш. – Подождите, записываю. Благодарю. Если у вас всё – у меня всё. Доброго здоровья...

  Ефимов отодвинул телефон, поднял голову и грузно потянулся на стуле. Ковтун приподнялся.
– Сидите, капитан Ковтун, – сказал Ефимов. – Подвиньтесь поближе.
Ковтун пододвинулся.
– Начальник госпиталя не пожелал дать справку о Мурадове, – сказал Ефимов. – Заявил, что не помнит, поступал ли к нему таковой, а ведь это командир полка, – Ефимов поднял палец и задержал его в воздухе, – фигура огромного значения. Прежде чем попасть в госпиталь, он три войны прошёл, нормальное училище, академию. Сколько усилий было затрачено, чтобы создать такого командира полка, как Мурадов, а он не знает, прибыл ли Мурадов к нему в госпиталь или нет, и в каком состоянии. Бросаемся людьми, сами себя не уважаем! Позор! Спасибо, хоть комиссар госпиталя – человек, а не клистирная трубка!.. Вот что он мне дал о Мурадове.

  Ефимов пододвинул Ковтуну листок, на котором делал записи, говоря по телефону. На листе было написано: «Мурадов – состояние на 23 часа: температура – 39,8, пульс – 180, осколки извлечены, сделано переливание крови, находится без сознания».
– Невеселая картина, капитан Ковтун, – сказал Ефимов, опять придвигая листок к себе.
Жизнь и смерть еще боролись друг с другом на этом лежавшем перед Ефимовым листе бумаги, а за столом, напротив Ефимова, сидел капитан Ковтун, которого, независимо от того, выживет или умрёт Мурадов, придётся назначить на его место. Вот сидит перед ним Ковтун, которого он за эти три месяца узнал как облупленного, со всеми его сильными и слабыми сторонами. Сидит короткий, плотный, с большой, не по росту, квадратной головой, которая кажется ещё квадратней от стрижки под бокс.

  Чёрт его знает, отец четверых детей, а стрижётся, как футболист! Вид глупый, а сказать неудобно, человек в годах, не Яхлаков, – в замечаниях по поводу внешности не нуждается. Под чёрной, без единого седого волоска футбольной чёлкой лоб у Ковтуна низкий, широкий, с тремя грубыми морщинами, и лицо загорелое, грубое и решительное, а в глазах – ну никакой догадки, зачем его вызвал командир дивизии! И то, что в глазах у Ковтуна нет этой догадки, нравится Ефимову. В послужном списке Ковтуна значится, что на всех сборах командиров запаса на протяжении пятнадцати лет он имел по всем дисциплинам высшие отметки, а он не из тех, кому такие вещи даются с налёту. Старательным показал себя и на войне. В самостоятельных решениях – осторожен, но придётся решать – решит! А придётся умирать – не побежит. Правда, нормального училища не кончал и по званию всего капитан.

  «Да что я сам себя оговариваю, – рассердившись, подумал Ефимов, – уже решил ведь назначить». И вдруг понял, почему, уже решив, всё ещё уговаривает себя: если бы назначил Ковтуна после другого командира полка, не уговаривал бы, но после Мурадова всё кажется, что Ковтуну и того недостаёт и этого...
– Капитан Ковтун!
Ковтун подобрался, напрягся, все три морщины на лбу его полезли вверх, под самую челку.
– Дадим вам полк. С полком справитесь?
– Справлюсь, товарищ генерал-майор, – неожиданно для Ефимова, без раздумий, отрезал Ковтун и встал.
– Правильно, – чуть помедлив, сказал Ефимов. – Штабной командир, который не мечтает принять полк, не командир, а баба.
Ковтун совсем не мечтал принять полк. Наоборот, он был поражён случившимся, но бабой себя не считал, и раз уж вышло так, отказываться не собирался. Он стоял перед Ефимовым помрачневший от волнения.
– Ну что ж, отправляйтесь принимать полк, теперь же ночью. – Ефимов, обойдя стол, подошёл к Ковтуну вплотную. – Возьмите мою полуторку. Пока доедете, я позвоню в полк, а утром получим добро сверху и отдадим вас приказом.
– Благодарю за доверие, – сказал Ковтун.

  У него сидел в голове, но не шёл на язык очень важный вопрос: как же сам Ефимов, разве не поедет сейчас с ним в полк? А если не поедет сейчас, то по крайней мере прибудет ли к началу той завтрашней операции, которая была разработана ещё вместе с Мурадовым? Ковтуну казалось, что Ефимов сейчас сам скажет об этом, но Ефимов молчал, и Ковтун понял: сейчас комдив протянет ему руку, простится и будет уже поздно спрашивать о чём бы то ни было.
– Товарищ генерал-майор, – наконец решившись, прямо спросил он, – а вы когда будете в полку?
– А что, разве я вам уже нужен? – Ефимов насмешливо нажал на слово «уже». – Позвоните мне завтра в девять часов и доложите, как идут дела. Не теряйте времени, езжайте! Левашову я позвоню.
И он, коротко пожав руку, отпустил Ковтуна, вполне сознательно не желая придавать в его глазах излишнего значения завтрашней рядовой операции.

  Оставшись один, Ефимов взялся было за телефон, но передумал, подошёл к койке, разобрал её и, тяжело опустившись, стал стягивать сапоги. Раздевшись и по-солдатски положив на сапоги портянки, он в одном белье прошёл по холодному земляному полу к висевшему на стене осколку зеркала и погладил отросшую на бритой голове щетину.
– Надо парикмахера вызвать, – вслух сказал он в тишине, устало погладил большой волосатой рукой лицо, вернулся к койке и забрался под одеяло.
Обычно он ложился, закрывал глаза и сразу же заставлял себя заснуть на положенные пять часов. Но сейчас на сон была плохая надежда. Слишком много случилось за день...
Глядя в лицо новому командиру полка, Ефимов невольно подумал о самом себе. Сейчас, лёжа на койке, он продолжал думать о себе.
В комнате было натоплено и душно, окна были наглухо завешаны мешками, под свёрнутым из газеты жёлтым, подпаленным абажуром вяло жужжали осенние мухи. Весь день был набит трудными новостями, тяжёлое ранение Мурадова оказалось последней из них. Все новости требовали решений, и за каждое предстояло отвечать головой. А голова была одна!

  Приехав сегодня днём в Одессу, Ефимов узнал, что командующий Приморской группой войск заболел и ночью на эсминце вывезен в Крым. Потом член Военного совета, запершись вдвоём с Ефимовым в кабинете, сказал, что он снёсся со штабом Черноморского флота, в оперативном подчинении у которого находилась Приморская группа, и что есть согласованное предложение внести на утверждение Ставки кандидатуру его, Ефимова, как нового командующего.
– Каково ваше мнение? – в упор спросил у Ефимова член Военного совета.
Что ответить? С тех пор как немцы отрезали Крым и заняли побережье до Мариуполя, Ефимову, человеку военному и чуждому риторике, было ясно, что рано или поздно вопрос об Одессе станет так – или снабжать её из Новороссийска под всё нарастающими ударами немецкой авиации, жертвуя при этом корабль за кораблём, или эвакуироваться в Крым, пока позволяет время и наличные силы. Он был склонен думать, что Ставка в ближайшее время пойдёт на это – невесёлая мысль для человека, которому предлагают принять армию. Стать командующим, имея на носу эвакуацию морем, – незавидная перспектива, но как раз это и не позволило Ефимову колебаться. Как бы тяжко ни сложилось дело, в душе он верил, что сделает его не хуже других.
– Слушаюсь, – сказал он, избегая многословия.
– А скажите, Иван Петрович, – спросил член Военного совета, – когда мы получим подтверждение Ставки, – он хотел сказать – «если мы получим подтверждение Ставки», но слово «если» показалось ему неловким, – кому предполагаете сдать свою дивизию?
– Мурадову, – ни секунды не думая, ответил Ефимов.
Это было всего два часа назад, а теперь Ковтун поехал принимать мурадовский полк.

  Дотянувшись до висевших на стуле бриджей, Ефимов вытащил пристёгнутые английской булавкой часы и щёлкнул крышкой. Судя по времени, Ковтун, наверное, подъезжал к полку. Час назад Ефимов пожалел будить Левашова, но сейчас подошла пора это сделать; он встал с койки и, покрутив ручку аппарата, вызвал девяносто пятый полк. Телефонист сказал, что комиссар полка спит.
– Разбудите, – сказал Ефимов.
Левашова будили несколько минут. Ефимов сидел за столом, положив усталую голову на руку с зажатой в ней телефонной трубкой, закрыв глаза и чувствуя, что его самого начинает клонить ко сну.
– Крепко спишь, Левашов, – сказал он, услышав наконец в трубке сонное: «Слушаю».
– Слушаю, товарищ генерал-майор, – уже звонко, стряхнув дремоту, повторил в трубку Левашов.
– Послал капитана Ковтуна принять полк.
– Так я и знал... – вырвалось у Левашова.
– Что ты знал?
– Что вы Ковтуна нам пришлёте.
– Ну, тем лучше, раз ты всё заранее знаешь... – усмехнулся Ефимов. – Прошу любить и жаловать и поддержать авторитет нового командира полка перед комбатами, имея в виду, что среди них могут быть недовольные.
– Есть поддержать авторитет перед комбатами.

  – Слушай, Левашов, – бросая официальный тон, сказал Ефимов, – я тебя знаю, знаю, какой ты можешь быть хороший, и знаю твои коленца! Так вот, будь добр, чтобы капитану Ковтуну у вас, в мурадовском, – Ефимов подчеркнул слово «мурадовский», – полку с первого шага ногу не жало, чтобы ему Левашов Мурадовым глаза не колол. Ты понял меня или нет?
– Понял, товарищ генерал-майор.
– Сделаешь?
– Будет сделано.
– А насчёт Мурадова, – сказал Ефимов, пододвигая к себе давешнюю бумагу с записями, – слушай сведения на двадцать три часа. – И он прочёл по телефону то, что было им записано со слов комиссара госпиталя. – У меня всё. Вопросы есть?
– Есть два вопроса, товарищ генерал-майор. Могу ли я съездить Мурадова навестить?
– Командира полка встретите, вместе с ним операцию проведёте, дотемна доживёте и можете съездить...
– Есть, – повеселевшим голосом откликнулся Левашов. – И второй вопрос: тут вас корреспондент дожидается.
– Какой ещё корреспондент? – спросил Ефимов.
– Что у вас утром был. Вы, говорит, ему у нас в полку свидание назначили.
– А... – сказал Ефимов. – Ещё не смылся?
– Нет, у меня...
– Ладно, завтра увижусь. Хочешь узнать, когда приеду? В этом была соль вопроса?
– Так точно, в этом, – признался Левашов.
– Приеду, когда потребует обстановка. Желаю успеха.

  Ефимов положил трубку, прошлёпал босыми ногами до койки, лёг, накрылся одеялом и почему-то, без всякой связи со всем происшедшим за день, вспомнил о своей службе в Средней Азии и о том, как в двадцать третьем году в Фергане дехкане из отряда самообороны принесли ему голову старого басмача курбаши Закир-хана. Насаженная на пику, бритая, коричневая, поросшая седой щетиной голова лежала на жёлтом, дышавшем жаром песке, а древко у пики было корявое, неструганое, просто жердь, вытащенная из дувала. «И откуда только придёт на память такая ересь? И почему именно сегодня?» – засыпая, подумал Ефимов».

 Продолжение повести в следующей публикации.