Сегодня я умру! Рассказ

Колесо обозрения. Сегодня я умру!

Тюремное заключение так же непоправимо и вредно, как и смерть.
Джордж Бернард Шоу

I глава/ Эльфрида


Декабрь безвинно холоден, как никогда! 1943 год. Я нахожусь в одной из самых ужасных тюрем Третьего рейха - Плетцезее. И сегодня, пополудни- в час, меня больше не будет. Приговор каждый час, каждую минуту, мучительно быстро отнимает последнюю надежду жить. Но все же судьба благословит мученикам и оставляет свое бесценное время для прощальных дум, коротких записок- писем, усталых взглядов, для искренних молитв.

«Народный трибунал» достопочтимого Берлина должен быть доволен лишая жизни безвинные души, чтобы освободить место для оных - гнилых, бессердечных, жестоких, все более расплодившихся в особых условиях войны. Палачи войны переполнили свои вены невинной кровью, ведь если война оправдывает свои жертвы, то здесь, в мирном Берлине, происходит самое, что ни есть, откровенное идейное убийство. Третий рейх перемалывает в кровавую муку все - жизни, судьбы, терпение, превращая слезы в пыль, которая тяжелым густым туманом осядет на страницах истории. А истории все равно, сколько будет убитых, отрубят тебе голову или отрежут, ей все равно…

Несмотря на то, что я сегодня умру, я все еще хочу есть. Инстинкты не слушают доводы рассудка и диктуют свои правила, только… вот, кажется, у нацистов их нет. Об этом говорят их пустые и жесткие глаза. Кажется, что это вовсе не люди, а винтики хорошо слаженной машины убийства и им не ведомо чувство голода и человеческое сострадание. Позорный столб, достигший своего апогея. Я все еще надеюсь, что идеальная машина уничтожения даст сбой и для меня смертный приговор будет обжалован. Наверное, так смертельно больной умирает с надеждой на божию милость в виде скорого выздоровления.

Верю ли я в Бога? Еще вчерашняя атеистка, сейчас в 9:15, за четыре часа до собственной казни, я могу твердо сказать, что да- я верю в Бога! Он представляется мне, то надсмехающимся над людьми злобным старцем, то невинно обиженным ребенком, который теперь мстит людям за их жестокосердечие. Нет…конечно нет…Бог не виноват в преступлениях людей, виноваты только мы...как те, кто учиняет зло на планете, так и те, кто позволяет этому и покорно сносит все на своих плечах…конечно…плечи, - и Эльфрида потрогала свои опущенные плечи и почувствовала всю безнадежность, которая рухнула на них в этот миг.

Молитвы, в которые время от времени, складываются мои губы, похожи скорее на проклятья, направленные камнем в кровавых злодеев гитлеровской своры.
 
Средневековое варварство требует все больше жертв, они хотят выпить мою кровь, а я, не желая ею делится, готова пролить их. Замкнутый круг. Войною руководит страх, который как скользкий уж ползет в наши души и рождает агрессию. Чем больше страха, тем больше смерти.

Колесо смерти завертелось, страх стал для него пусковой кнопкой. Страна, задохнувшись в страхе, отбросила все общепринятые нормы морали. Они забыты в изощренной пыточной пасти, которая жадно перемалывает человеческие кости, заливая кровавой густой слюной выжженные земли и разрушенные города. «Мрак и туман, кажется, не рассеется никогда. Эта бесконечно кровавая ночь, где царствует мракобесие и есть предсказанный Библией апокалипсис. Нацисты - восставшие из гробов мертвецы, алчущие расплаты. Гитлер- настоящий Сатана, главная цель которого обезлюдить жизнь на земле. Мы сами создали этот ад на земле, руками кровожадных злодеев, а теперь мучаемся и страдаем. Если моя жизнь сложилась таким, мягко говоря, неблагоприятным образом, то незачем винить Бога, значит я заслужила это, может быть в прошлой жизни или в данной, мало ли на мне грехов. Я родилась, жила, пришло время умереть.

Меня зовут Эльфрида! Главная моя вина в том, что я сестра талантливого писателя. Ни к политике, ни к литературе, я не имею никакого личного отношения, несмотря на это они посчитали меня опасной. Мой бедный мальчик! Что с ним сейчас? Где он? Холодно ли ему? Хочет ли он есть? Будет ли он винить себя в случившемся, когда до него дойдут эти ужасные вести, простит ли себе эту несправедливость, ведь холодные кирпичи тюрьмы желали видеть не меня, а моего «опасного» брата. Перед моими сонными глазами встают образы тех, кто уже принял смерть в этих сырых холодных стенах безжалостной тюрьмы. Тех, кого подвел их неосторожный язык или «опасное» родство. В воздухе витала обреченность. Спертый воздух горбит и без того усталые спины. Спины, которые расправлялись только в последнюю секунду, перед исполнением приговора.

Что со мной? Я проваливалась в пятиминутный безмятежный сон каждые пол часа. Наверное, таким образом, мой организм нейтрализует накопившую за последние месяцы усталость. Эти короткие сны были наполнены черно-белыми картинками моей широко отыгранной на переживания судьбы. То перед моими глазами проплывали разноцветные корешки книг из отцовской библиотеки, которые в конце пути сливались в одно большое грязное пятно, то, услышав тревожный плач младенца и повинуясь инстинкту матери, я вскакивала, обливаясь скользким и леденящим потом. Лишенная счастья материнства, теперь я отношу это событие к божьему предвидению. Ответственность и заботы о ребенке в столь тяжелое время? Если бы тогда, мой малыш появился бы на свет, то сегодня бы он остался бы сиротой, и возможно, это обстоятельство выбило бы из меня остатки силы духа. Надо полагать, что судьба, все-таки знает больше нас и то как нам будет лучше. Обгоняя время, она предупреждает настоящее и складывает все в свою пользу.

11.15. Акт моей смерти не за горой. Скоро с этой горы покатится моя голова, которую отделят от тела, словно, как у курицы, и оно, несомненно, побежит вперед головы на ее зов. (Смеется). Я конечно стараюсь поменьше думать об этом, тем более, в таком несуразном ключе, но все же, я думаю, и часто прикладываю к ней, еще целой, свои ослабленные руки, чтобы то ласково погладить по волосам, то ущипнуть уши, щеки, глаза, губы.

Время идет, я как могу успокаиваю себя тем, что смерть необходима. Мне больше не хотелось жить в этом пропадающем в путах ужасающих размеров войны, мире. Больше не хотелось страдать, теряя своих близких, или, хотя бы, не видеть, как объятые страхом, мои друзья и знакомые теряют свое лицо в постыдных доносах. Эта их голова уже давно катится по зловещей горе. Как хочется оградится от кровавого сумасшествия, охватившего общество. Как оно, за столь короткий промежуток времени, превратилось из цивилизованного во что-то варварское. Ей-богу, это настоящие пещерные люди. Гильотина, расстрелы, умерщвление людей с помощью «Циклон-5», специального отравляющего газа, в этих ужасных камерах, все это является гармоничным продолжением пира Сатаны. Тюрьмы работаю на полную катушку, камеры переполнены. Мой муж погиб на фронте, а я должна буду сложить голову на плаху. Есть за что ненавидеть Гитлера. Я даже не знала, что так могу ненавидеть.

По коридорам «Плети» не замолкает гулкое эхо, опять кого-то волокут, кто-то стонет, кричит от боли и унижения. Кто эти люди? Неважно, я начинаю молится за них, за себя и даже за эту гребанную страну. Я свято верю, что войне придет конец, и тогда эти ироды встанут перед справедливым судом своих сограждан, если такое возможно, а если нет, то их ждет не менее справедливый суд, - божий. Вот когда виновным будет учтена каждая загубленная ими душа. Вот когда они встанут на колени и станут молить о пощаде, заглядывая с пустой надеждой нам в глаза, прежде чем исчезнуть навсегда. А сейчас я должна стойко переносить этот ад, чтобы не выдать этой своре гиен ни капли страха, который обволакивал меня. Каких усилий бы мне это не стоило, я не буду бояться и приму свою смерть с сдержанным достоинством. Я умру за всех тех, кто умер до меня, и за тех, кто умрет после. Я не позволю себе подвести этих, незнакомых мне несчастных, также, как и подвести своего брата. Я наверно даже горжусь тем, что страдаю за его идеи. Слава богу, что ему все еще удается скрываться от преследования, ведь он у меня талант, он нужен этому никчемному миру, хотя бы для того, чтобы описать его и нас. Он обязательно напишет хороший роман, в котором покажет изнанку этого дерьма, пусть посмотрят на себя в зеркало. Зеркало…кажется я забыла, как я в него смотрюсь…кажется я миловидная… не помню, какая я.

Все оставшееся время Эльфрида воображала себе людей, которые прочтут роман брата, как каждый в ком присутствует хоть малая часть сострадания, сможет мысленно пройдет их путем. Каждый кто откроет его книгу, займет свое место в колесе обозрения вокруг ее последнего пристанища- тюрьмы П.




Глава II/ Палач

Раньше затупится гильотина, чем устанут палачи.
Виктор Фрайда


Сегодня привезли новых заключенных. Не знаю почему, но я сразу обратил внимание на миниатюрную, интеллигентную женщину с печальными миндалевидными глазами, наверно, потому что, она отличалась от большинства заключенных. У нее была гордая осанка и надменный, и даже снисходительный взгляд. Позже, я узнал, что это была сестра известного писателя, который находился в оппозиции к власти.
В П. я был старшим палачом, так как работал здесь дольше остальных, практически со дня ее основания. С детства я не отличался хорошей памятью, однако, фотографически запоминал лица всех казненных мною заключенных. Надо сказать, что я не был чувствителен и к обязанностям своим относился, всего-навсего, как к работе. Мне не было их жаль, или что-либо в этом роде. За свою работу, я получал неплохое жалование, в виде трех тысяч франков, да и, к тому же, за каждую голову, мне доплачивали шестьдесят сверху. С тех пор, как в П. привезли гильотину, сам процесс требовал лишь присутствие палача, который запускал механизм. Это уже не то время, когда топор мог оказаться недостаточно острым, либо соскользнуть с рук, вот когда приходилось понервничать, да попотеть.

 Бывало и так, что попытку приходилось повторять несколько раз, причиняя бедолаге дополнительные мучения. Однажды после такой оплошности, один молодой парень, поседел на моих глазах, за считанные секунды, и превратился в старика.
Помещение тюрьмы походило более на пещеру, освещало ее, небольшие тусклые фонари, развешанные по бокам крепости.  Промахнуться в таких условиях было не сложно. В дневное время, казни совершались бывало и во дворе, гильотина же, устанавливалась на одном месте, без передвижений, весила она около полу тонны.
Стационарная машина смерти производила на меня впечатления, своего рода, благоговения. Я, практически одухотворял ее, по крайне мере, относился с большим уважением, как в прочем, и к своей профессии. Нет, я не был жестоким, просто, сравнивая способы умерщвления, которые применяли нацисты, и, конечно, гильотина была более гуманной, по сравнению с другими методами, так как смерть наступала мгновенно. Стране требовался дешевый и простой способ лишения жизни врагов и преступников Германии, и вот, пришел на помощь старый добрый скошенный нож, который свободно падал на живую плоть, делая ее в миг мертвой.

Уголовный закон в Германии, с наступлением войны, все более изменялся в направлении расширения составов, караемых смертной казнью. Тюрьмы были переполнены. Я слышал, что в некоторых из них даже использовали дикие средневековые способы казни, такие, как сварение заживо в кипятке, обливание холодной водой на морозе, или разрывание на части. И, хотя, гильотина также была архаичным пережитком темного прошлого, сегодня она переживала вторую молодость. Но, в общем, даже эти нечеловеческие зверства не задевали моих притупившихся нервов. Жестокие времена требовали жестоких средств. Молодая власть всеми силами старается удержаться на плаву. Убийства вокруг текли рекой, и не только в нашей стране. Земля, словно попробовав свежей крови, требовала еще и еще, пытаясь накормить свое прожорливое пузо не гнушалось принимать ни евреев, ни циган, ни бедняков, ни умалишенных. Ей все-равно! Для смерти не важны раса или положение, рост или вес. Как будто персонаж греческой мифологии- Кронос, поедал своих детей от страха, дабы избавится от целого поколения и, напитав себя силой будущего поколения, сохранить власть. Осталось надеется, что обожравшуюся землю не настигнет вселенская рвота.

За годы тюремной службы, я стал хорошим слушателем, ведь заключенным не редко хотелось с кем-нибудь поговорить, вылить свою душу. Не многие заключенные выражали к нам, служащим тюрьмы, не доверие, закрываясь в себе, но приходилось сталкиваться и с откровенной ненавистью. Но все это было до войны, сейчас другое время. Помню, как первый раз, присутствовал на казни, тогда еще, в качестве помощника. Волнение зашкаливало, сердце было готово было выпрыгнуть из груди, так сильно оно билось. Кажется, я выкурил, около пяти сигарет подряд, чтобы хоть немного успокоится, и руки мои дрожали от волнения. Я волновался, боясь сделать что-нибудь не так, рассердить начальство, но жалости, сочувствия, нет, не было. Это ведь работа…произошло все очень быстро, дольше готовились. С того самого дня, я не прихлопнул даже муху…не могу… а это ведь работа.

Тюрьмы переполнены, поэтому с приговорами долго не тянули. Работали каждый день, на износ, каждый день надо было принимать новую партию заключенных.  В моем распоряжении было не менее пяти помощников. Иногда, я замечал, как их заносит от непомерной более моральной, чем физической усталости, однако, никто не роптал. Но, я, все-таки, переживал за их здоровье. Особенно меня беспокоил один Аджид, молодой худощавый парень, которому едва исполнилось девятнадцать. Он не так давно женился, и готовился стать отцом. Его молодая жена была не в курсе занятий своего мужа.  Так поступали практически все, то есть мы старались не посвящать свои семьи в род своей деятельности. Аджи ходил последние дни с неестественным для него серьезным видом, был рассеян.

Мы много пили. На алкоголь уходила большая часть моего жалования. Нет, конечно, не во время работы, но после каждой казни, мы напивались в стельку. Покинув пределы тюрьмы, мы сразу отправлялись в ближайшее логово змея, чтобы снять стресс, а после расходились по домам. Все спешили к своим семьям, чтобы солгать им в очередной раз, о своей работе. Мне было легче, ведь моя жена, Элен, умерла от рака, больше двадцати лет назад, и с тех-пор, я больше не женился. Прожили мы не долго, всего четыре года, но я был очень привязан к ней, и так больше и не смог никого встретить.  Родителей я своих не помнил, они погибли еще в моем младенчестве, и тогда меня забрала на воспитание родная сестра моего отца. Кроме меня, у нее было еще пятеро своих родных детей, я чувствовал себя не нужным и не желанным в этом доме. Элеонор стала для меня всем, своей скурпулезной заботой обо мне, она заменила мне мать.  Мне 16, она на десять лет старше. Любящая жена и добрый друг, необходимо заметить, единственный друг, она приняла меня полностью. Думаю, если бы она была жива, то и профессию мою приняла бы спокойно, до того понимающим человеком она была. Хотя, я не отрицаю, что возможно наделял ее теми качествами, которыми она не обладала, лишь от собственного одиночества, а она, в свою очередь, являясь мудрой женщиной, ловко поддерживала, навязанный мною миф. Поддерживая эту роль, как могла, она, возможно, прятала глубоко внутри себя обиды и разочарования, что в конце концов, привело к отравлению ее организма и сожрало ее полностью, как Кронос. Сегодня Кронос живет во мне, в Адольфе Гитлере, в Берлине, в Москве….




Глава III/ Аджид, тюрьма

Не бывает плохих пивных и хороших тюрем.
Л. Камертон


Я так устал, снова эта П. Работа ужасная, но, кажется, она чрезвычайно важна для государства. Хорошо платят, а время еще не выделило свое время для раскаяния. Последнее время, моя жена Агнетта невыносима. Скоро ей предстоит рожать, надеюсь это связано с изменениями, проходившими в ее теле, в связи с интересным положением, а нее с ее скверным характером. Думаю, я поторопился с женитьбой.
 Все дело в ее премилом личике и стройной фигуре, которые ввели меня в заблуждение.  Ну да ладно, теперь то ничего не попишешь, скоро я стану отцом, а я, благородный сын своих родителей, и должен думать, прежде всего, о духовном и моральном здоровии, моего будущего ребенка, когда он родится. Мы уже не любили друг друга, как раньше, просто плыли по течению. Агнетта изредка отдавала мне свое не желанное тело, может быть раз в месяц или того реже. Но, по правде говоря, разве, я хотел этого…нет…мне этого было не надо, также, как и ей, но мы делали это, под покровом ночи, потому что так было правильно, ну и, пожалуй, для пустого удовлетворения своих физических потребностей. Конечно, в жизни бывает и так, что любя одних, мы живем с другими, но других женщин у меня не было, и она, кажется была мне верна. Вот Агнетта, не реализованная и скучающая без своих женских потребностей эмоциональной близости и доводила меня своими частыми придирками и придумывала различные вещи, чтобы вывести меня из себя и чем дольше, я терпел, тем изощреннее была она в этих попытках.

Я посмотрел на спящее лицо жены, которое мне теперь уже не казалось красивым, а, скорее, отталкивало, и встал. Пора было отправляться на работу. Там хотя бы я был избавлен от кривляния и брюзжания. Те, кто ждал своего приговора также измучены голодом, допросами, неизвестностью и были безропотны, словно овечки. Это были уже не те люди, которых доставляли в П. в первый день.  Их глаза приобретали лихорадочный блеск, глазные яблоки вваливались внутрь глазниц, словно засасывались сьедающим их отчаянием, волосы и зубы выпадали, а кожа приобретала желтушно- серый оттенок земляной груши.

После изнуряющих жестоких допросов и весьма скромных столовых рационов, ослабленные заключенные еле волокли ноги, так иногда, их буквально приходилось нести на руках. В камерах могли содержатся более тысячи человек одновременно. Это что касается условий содержания в тюрьме. Убогая цементная комната смерти действовала угрожающе даже на меня. Одна из ее стен была покрыта кафелем, для того, чтобы легко можно было смывать кровь после казни. Рядом с этой стеной и размещали тяжеловесную машину. Стальной нож весил около 25 килограмм. Казнь осуществлялась не долго. Сначала приговоренному зачитывался приговор, а после его укладывали на гильоту, фиксировали шею и через несколько секунд все для него решалось. Палач нажатием рычага приводил приговор в исполнение. Тело жертвы со скамьи немедленно сбрасывали в приготовленный ящик с субстанцией, которая поглощала кровь. Туда же отправляли и голову.

Под потолком комнаты были вмурованы несколько ржавых железных крюков. Особо несговорчивых подвешивали на них за подбородки и тогда их ждала долгая мучительная смерть.

Трупов после казни родственникам не выдавали, кроме того родственники заключенных облагались данью в полтора марки в день, а за казненного семья должна была заплатить уже 300 марок. Вместе с войной ширилось и «национальное облако» казненных. Кроме немцев казнили евреев, поляков, русских, евреев, кавказцев и других. Тюрьма все более стала походить на национальный котлован.
Работа продолжалась каждый день. Окровавленные останки, грузя друг на друга в телегу, увозили в неизвестном мне направлении, вместе с тряпьем, эксрементами и еще бог весть чего, оставшегося от казненных.




Глава IV/ Девушка

Одни созданы для того, чтобы любить, другие для того, чтобы жить!

-Как вы себя чувствуете? - спросила Эльфрида у молодой девушки, сокамернице, имени она своего так и не представила.
- Все более чем сносно, даже голод, вот только холодно…постоянно зябнут руки, - ответила женщина и даже выдавила из себя что-то подобие улыбки.
- Вы сильная!
-Да, как и вы!
- Да, пожалуй.

Лицо молодой женщины было опухших, кое-где краснелись ссадины от кровоподтеков, видно над ней хорошо потрудились во время последнего допроса, и Э. стало ее искренне жаль. Сердце ее екнуло. Так мать могла пожалеть своего ребенка. Э. захотелось тут же заключить ее в объятия, но она сдержала этот свой порыв, так как не знала, как та отреагирует, может ей это будет не приятно, да или попросту больно, наверняка тело ее также покрыто синяками от избиения.

Девушка, кажется проникшись ко мне доверием, начала неторопливый рассказ о себе. Она начала с того, что уже как пару месяцев узнала, что неизличимо больна, что ее съедает раковая опухоль, поселившаяся в ее костях, и поэтому, ей совсем уже все равно, что с ней будет завтра. Но я ей не верю. Я вижу, как пугливо озираются ее выпуклые, словно у рыбы, глаза, когда лязгает дверь камеры, как вздрагивают ее плечи, а затем, вжимаются в ее стройное тело.

Как странно, все три дня, которые она провела вместе с этой незнакомкой, она ни проронила ни звука, а сейчас, разговаривает со мной и делится своими секретами, как с лучшей подругой. Наверно это потому, что я сегодня умру. Так в поезде, совершенно незнакомые люди делятся своими тайнами, с полной уверенностью, что на следующей станции они навсегда расстанутся со своим поверителем и больше никогда не встретятся.

Я смотрела на стену своего лба и видела черную медузу, которая раковым случаем засела в моей голове, - продолжила она свой рассказ, - вне себя я кричала этому чудовищному созданию человечества, порожденному жалостью к себе и не выстраданными обидами,  чтобы оно убиралась. Это была настоящая истерика отчаяния, когда человек остается наедине в битве со своей болью. Скрипя зубами, не ведая страха, я гоню эту тварь из своих чертог повторяя в безумии слово «Уйди!» Жуткая штука, черная клякса порока слишком мала, но, тем не менее, она заполнила, кажется, все клетки моего тела и плавает в моей крови, перенося из одного органа в другой эту липкую чернь.

Мне бы не хотелось бы грузить вас своим несчастливым детством и как мне там плохо жилось.
Это не так! Просто в детстве я была довольно забитым ребенком, физически слабым и застенчивым… от этого положения мне очень часто доставалось от злых ребят в школе. Где бы я ни училась. Она как будто чувствовали во мне свою противоположную сторону и готовы были противопоставить меня своему лагерю. И это неудивительно, я была врагом их интересов.

-Что вы имеете ввиду, - осведомилась я.
- Они были заинтересованы в жизни, а я, кажется…я приношу смерть.
-???
- Вы знаете, что при сильнейшем стрессе человек может вспомнить самые важные моменты прошлых жизней?
-Кажется, я что-то слышала об этом, но не думаю….
- А зря, - перебила она меня, - в нашем положении, самое, что ни на есть время подумать об этом, ведь там, вас обязательно спросят, что вы делали в этой жизни, чтобы заслужить следующую.
- Я не уверенна!
-Конечно, скажите откровенно, что-нибудь в этой жизни у вас вызывало панический ужас, не знаю, может быть сильный страх?
- Да, пожалуй. Я испытываю сильную неприязнь, если не сказать, отвращение, когда чувствую чьи-либо руки на моей шее.
- Ну вот, значит, скорее всего, в прошлой жизни, вы были задушены, или, может даже повешены. Эти неприятные ощущения преследуют всех, кто закончил жизнь подобным образом, думаю, в следующей жизни, вас тоже будут преследовать эти ощущения, - и она рассмеялась, совсем не к месту, грубым неприятным голосом.
- А что же касается вас? - осведомилась я.
- О, все просто, - я испытываю навязчивый страх перед болезнями.
- Вы хотите сказать, что бог создает для нас одинаковые ситуации, которые мы повторяем и повторяем, когда перерождаемся? Но зачем?
- О, все просто, чтобы мы с вами наступали на те же самые грабли. Как будто нерадивые ученики: урок не выучен, будь добр его повторить. Знаете, жизнь моя складывалась так, что, я всегда приносила людям, которые окружали меня, одни несчастья. Мать моя умерла при родах, меня воспитывал отец, который вскоре тоже умер. А потом спец учреждения куда помещали сирот, чтобы искалечить их и так не удачное детство ужасной казенной едой, одеждой, воспитанием и другими «прелестями» государственной дармовщины. Да, хлебнули они тогда горя со мной, сначала умерла моя соседка по койке, потом другая, третья. Не удивительно, что я была попрана оттуда, и с другого учреждения, куда меня скоро перевели, просто на улицу. Меня выкинули как котенка на улицу, благо глазенки мои уже раскрылись, как- никак двенадцать лет.
- И куда же вы отправились?
- Надо полагать, туда же, куда отправляются все, кого выбросила на обочину жизнь, на городскую свалку. Это было славным началом моей жизни. Я натерпелась там горя не меньше, чем бойцы на фронте, вот только…фронт этот был совсем другого рода, милочка. На свалке я нашла дом, и еду, за которую мне приходилось отрабатывать, ну вы понимаете, там ведь так много мужиков и все такое, иногда они даже приносили шоколад, я его очень любила….
- А сейчас?
- А сейчас у меня рак, и в следующей жизни, я уверена, он будет. Это все мои пороки, я сильно люблю жрать, вы знаете, до болезни, я весила почти сто килограмм, рак сжирает теперь меня. А еще это зло…зло на мужчин…я выдавливала из себя столько зла, что в конце концов обида съела меня изнутри, почти…но это не за горами.
- А как же тогда я? Чем я провинилась перед Господом?
- Дело не в вас, а в тех, кто вас любит, это их испытание.


Глава V/ Аджит и Эльфрида

Любовь – неволя, в которую каждый идет добровольцем.
Владислав Гжещик


Я вошел в камеру и поздоровался с женщиной по имени Эльфрида. Сегодня, должны казнить…кажется Эльфрида. Зашел в камеру. Эта хрупкая блондинка сидела с глубоко поджатыми под себя ногами прямо на холодном полу, обвив тонкими руками круглые колени и даже не обратила на меня никакого внимания. Упоротый в сторону взгляд, выражал глубокие размышления, которые по- видимому происходили у нее в голове. Я и раньше старался представить себе, о чем думают заключенные перед казнью. Почти все они смотрят отрешенным и невидимым взглядом, направленным вглубь себя, что, производило впечатление жутковатое, будто у всех у них, вырабатывался стойкий мутизм. Уже давно кинулись в лета, те времена, когда, кто-либо из нас, мог, в таких случаях, утешить или успокоить заключенных.  Война озлобила нас также, как и наших «подопечных», мы стали безучастны к людскому горю, выполняя свою работу чисто механически.

При себе у нас всегда находилось оружие, для самообороны, однако, чаще люди были настолько измучены и опустошены, что не представляли для нас, крепких мужчин, никакой физической угрозы. Во время бритья затылков, перед казнью, я легко мог содрать острым лезвием кожу шеи или задеть кончик уха, и даже тогда, заключенные не выдавали своей боли, однако я видел, как вздрагивали при этом мышцы лица.
Что со мной? Я, вдруг, захотел обнять ее. Ощущение это было мимолетным, как взмах стрекозы, у пылающей щеки, но, ранее, со мной такого не случалось, и это ужасно меня смутило. Я попытался было гнать воспоминание об этом своем…чувстве, но, чем более, я этого желал, тем сильнее оно цеплялось за меня.
Весь следующий день, я не мог, выбросить эту женщину из головы, а ночью она мне приснилась.  Она стояла трогательная, в своей беззащитности, она протягивала мне навстречу руку и беззвучно молила о помощи.  «Помоги Аджит, я ни в чем не виновата»-, шептала она мне. Вся ее поза, при этом, и этот молчаливый крик, кричали мне о справедливости, - «я ведь ничего плохого ни сделала, я не хочу умирать».

Потом мы, вдруг, оказались у моря, шли босиком по берегу, тесно прижавшись друг к другу. Эльфрида весело смеялась, запрокидывая голову назад, от чего смеялся и я. А затем вдруг резко что-то переменилось в ее лице, она посерьезнела и стала чуждая, сцепление рук разорвалось, раздался оглушительный гром, предвещая беду и ненастье.

Утром, я старался избегать взглядов сослуживцев. Мне было стыдно, казалось, что все вокруг, догадываются о родившихся во мне чувствах к заключенной. Мне казалось, что они, то и дело, бросают на меня не одобряющие взгляды, и, от этого, я только больше пытался напустить на себя мрачный вид.
Сегодня начальник осведомился, не болен ли я, и, по своему обыкновению, даже не выслушав ответ, отвернулся и продолжил заполнять свои бумаги.
И, все же, мне нестерпимо хотелось увидеть Эльфриду, так звали эту женщину, и я вошел. Она резко встала и уставилась на меня своими огромными глазами, ее взгляд горел, так, как будто, она проглотила пару полуночных звезд. Я спросил, о том, нужно ли ей что-нибудь, так, как будто бы смог удовлетворить все ее потребности, и обрадовался, когда она молча отвернулось, не забыв, однако, смерить меня уничтожающим взглядом.

Кажется, я люблю! В первые в жизни.
В камеру вошел служащий, аккуратно-педантичный, гладко выбритый, в очках на тонком длинном носу, под которыми угадывался умные и серьезные глаза.

 Глава VI/ Час казни

Несправедливость, допущенная в отношении одного человека, является угрозой всем.
Ш. Монтескье


Я никогда ранее не задумывался о справедливости на земле, но сегодня, ожидая последнюю ночь в мучительной тоске и, теперь, когда я, отчетливо понимаю, что люблю, я знаю, что ее – справедливости- нет. И дело не в том, что я перестал замечать красоту своей жены и разлюбил ее, так нет же, надо сказать, что моя супруга, молодая и прекрасная Агнетта была, что касается внешних данных, намного привлекательней Эльфриды. Многие мужчины отдали бы не задумываясь все, что у них есть, за возможность обладать ею. До брака со мною, вокруг нее крутилось столько несчастных влюбленных, что мне приходилось, разбираться с ними «по-мужски», едва ли не каждый день. Я думаю, что отсутствие внимания со стороны мужского пола, к которому она так привыкла, после брака со мной, стало одной из причин, едва ли не главной, ее недовольства сегодняшним ее положением и не скрываемой злобы на меня. Наверное, она тоже глубоко несчастна, в своем одиночестве.

Я стоял, как и полагается, на своем обычном месте, и дрожал, как осиновый лист на ветру. Кажется, когда введут казненную, мое трепещущее сердце не выдержит и остановится в тот же миг, когда я ее увижу.
Кто я для нее? Убийца, душегуб ли? Кто я для себя? Винтик бездушной машины, послушный ее раб, безнадежный…я повинен в каждой капле крови, пролитой, и непролитой.

Сегодня Эльфрида умрет, я глубоко несчастен. Сегодня не только справедливость для меня перестала существовать, но и, кажется, рухнуло все мое мировозрение, вся моя жизнь, умение принимать жизнь такой, какая она есть, со всеми ее недостатками и трудностями.  А любовь…любовь приобрела для меня гнилостный запах обреченности, которая полностью напитала мое нутро и льется через край, заполняя и отравляя пространство которое меня окружает. Я имею ту любовь, которую я заслужил, жалкий червяк. Нет радости, одно лишь горе. Будущего нет. Прошлого. Ничего уже нет! Скоро все кончится для нас всех. Уже кончилось!