Дневник 170. Жгучая тайна. Рубцов

                Жгучая тайна
  Сказочное, таинственное, фантастическое и даже мистическое населяет поэтический мир Рубцова. Проявления их можно обобщить рубцовским же – «жгучая тайна». И как любую тайну он не стал её определять, укрепив неопределённым местоимением: «какая-то».
  Таинственное – одна из магических, притягательных сторон его поэзии. А может быть, в присутствии тайны, её неповторимого аромата и главная черта поэтического мира Николая Рубцова. В этом легко убедиться, пролистав с десятка полтора страничек томика «Подорожники».
  Рубцов обладал даром  простыми словами обозначить эту щемящую, бередящую душу читателя тайну. Недаром же Александр Михайлов, известнейший литературовед, критик, назвал свою статью о стихотворении «Тихая моя родина» так: «Магия простых слов». Магия!
  А что уж говорить про стихотворения со словами-звёздами, прямо намекающими на эту самую магию: таинственный, сон, видения и сновидения, тайна, неведомый, странный, глухое скаканье, сказочная глушь, сон столетий…
  Есть у поэта и стихотворения, от которых веет мистическим ужасом: «Зимовье на хуторе», «Зимняя ночь», «Бессонница»…
  Весь словесный колодец стихотворения «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны» переливается явным и неявным магическим звёздным веществом.
  Тут отвлекусь и процитирую очень важное (во всяком случае – для меня). Во вступительной статье к посмертному сборнику поэта «Подорожники» составитель и автор предисловия вологодский поэт Виктор Коротаев пишет: «Книгу «Подорожники» Н. Рубцов собирал сам, только до конца довести начатое дело не успел: этому помешала преждевременная смерть. Завершили работу его друзья». Я к тому, что мы можем абсолютно ручаться за достоверность того, что уж начало-то книги выстроено самим Николаем Махайловичем.
  Так вот: Рубцов совершенно не случайно хотел открыть свою будущую книгу стихотворением «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…».  Это, безусловно, поэтическая симфония с увертюрой, лейтмотивами, кульминацией, потрясающим вершением её, со всеми необходимыми форте и пиано. Поэтические волны магического как волшебные «тёмная энергия и  материя», скрепляющие мироздание, непрестанно омывают и стягивают  простое и доходчивое, в общем-то, лексическое вещество этого шедевра. Взаимодействие простого и таинственного волнует нас и придаёт шедевру Рубцова необъяснимую прелесть глубины. Что-то от Жуковского, но с совершенно русским колоритом,  чувствую я в нём.
  Каким наитием Рубцов пустил по холмам родины «таинственного всадника»! Уму непостижимо. Символизм скачки, равный «Купанию красного коня» Петрова-Водкина, но всё-таки другой во многом, другой…
  А вообще, сквозным образом многих-таки стихотворений Рубцова является конь или то, что связано так или иначе с ним. Все мы помним «Деревенские ночи» с четырёхкратным явлением коня и «Мы сваливать не вправе…», полностью развёрнутого по аналогии с ездой на коне. Кстати, именно эти произведения открывают и завершают некоторые поэтические книжки поэта.
  Обнаруживаешь (даже при беглом чтении), что конь, узда, повода, лошадь, всадник, тройка, бубенцы и т.д. теснятся-таки в его лирике. Причём, каждое из вышеприведённых слов знаменует у поэта некую микротему и своеобразный, присущий только этому слову, характер чувствования…
  Больше тридцати (!) стихотворений с «расхлябанными следами», тележной цыганской семьёй», всадниками, пением саней, кнутом, упряжкой, «скрипом телег», «тележным колесом»!..
  Но мощную, притягательную, таинственную  глубину несут в себе всадники трёх стихотворений: «Листья осенние», «Видение на холме» и – особенно! – «Я буду скакать…».
                (продолжение следует)