Беги человек, беги! , или Брат Навахо

  Рассказ-оберег.               

                Опять дураком в дорогу –
                Потёмки в душе, натощак,
                Тащиться с мечтой убогой,
                Чтоб где-то сменять на пятак.
                Обещано быть счастливой?
                В попытке не помнить сей бред,
                Гоню себя в хвост и в гриву
                С того да на этот свет…


          Замри, Орёл, в высоком полёте! Видишь, крылья твои слабы, небо дрожит непроглядной синью – всё потому, что беспощадное багровое солнце рождает свой утренний огненный лик, высушивая глину, лица и горло, смоченное песней Великих равнин... Он закрывает глаза и видит молчаливую птицу в ярком оперенье. Он знает, что тяжёлые камни летают во сне. Он верит, что живёт в четвёртом по счёту мире, что не зря живёт… Его хоган* одиноко стоит в пыли рыжего каньона. Он сидит у дверей, обращенных на восток – старый, мудрый, путника ожидающий… Справа – тощий бродяга Койот, слева – флейта в пыли и безмолвие на все 4 стороны. Каждое утро его сморщенный палец указывает в одну из сторон, но никто ещё туда не уходил и не возвращался оттуда…
          Здравствуй, Брат Навахо! Меня ещё нет… Но я буду, обязательно буду… И отправлюсь в путь, когда затрепещет стебель травы, когда проснутся песни, когда побежит время…

          Я родилась давно зимой и вечером… В то время Морозный «Босх» чертил линии на замёрзших окнах советских квартир. Позади осталась пёстрость новогоднего маразма, впереди маячил Сочельник… И в центре этого безобразия случайно-запланировано оказалась я. Новорождённое чудо было спокойным и серьёзным, ежеминутно топало ножками, как будто куда-то спешит, а белая распашонка постоянно образовывала летящий пузырь за спиной, напоминающий тяжёлый рюкзак.
– Ваша дочь уже собрала свои вещи, и ей натерпится в дорогу, – пошутил врач. Не знал тогда доктор Айболит, какой пророческой станет шутка, усложнив и раскрасив жизнь хрупкого, только что родившегося существа…
          Дорога стала для меня наказанием, наградой, работой, досугом, болью и радостью, безнадёгой и верой в лучшее. Старый индеец стал мне мерещиться регулярно перед тем, как я планировала отправиться в путь. В детстве я не вполне осознавала всех этих подсознательных метафизических штук и поначалу пугалась, когда старик своим перстом чертил мои пути. Но потом свыклась с его наличием в голове и стала рассматривать его пыльные кружевные украшения, сморщенную кожу и пытаться расслышать его немоту в эти кратковременные видения.
          Однажды случилось так, что путь мой лежал вглубь сибирского леса к старому отшельнику, который, как поговаривают долгожители заброшенных деревень, живёт в лесу много лет и случайным гостям обычно дарит обрывки пророческих фраз. Меня в этот лес манило любопытство 15-летнего подростка и желание узнать что-то потаённое о себе. К тому же, как всегда, накануне Брат Навахо одобрил мою дорогу своим грозным пальцем – грех не сходить. В попутчики мне достались девицы-сестрицы Сонька и Санька. Их мать считала девчонок бесперспективными как женщин и давно поставила крест на дочерях. Соньке было 16 – полненькая, с крупными чертами лица и слишком уж увлечённая книгами. Вердикт матери – мужчины на таких не смотрят, замуж не берут, её место в пыльных залах библиотеки, где она хотя бы в профессии сможет состояться. В дорогу со мной Соня отправилась от безысходности и за компанию. Санька была на 2 года младше сестры – маленького роста, с редкими волосами и врождённой хромотой. Девочка обожала творчество Фриды Кало и цифры. Ей мать прочила участь старой девы и место бухгалтера в средненькой фирме. Саня пошла с нами, чтобы преодолеть себя и трудности своего передвижения. Мы шли целый день. Лес таил много опасностей и полезностей. Сестричкам было некомфортно – их то и дело кусали насекомые; они проваливались в ямы, путались в паутине и уже 30 раз пожалели, что ввязались в эту авантюру. Я же, напротив, была в своей стихии: собирала грибы, училась ставить капканы и петли на зайцев, различать голоса птиц и понимать опасности леса. Отшельника мы нашли обессиленным в старой охотничьей избушке. Он ничего не говорил, а только смотрел по сторонам совсем угасшими глазами. Стало ясно, что надо срочно бежать за помощью. Мы  уже почти отправились в обратный путь, как вдруг старик собрал последние свои силы, схватил сестричек за руки и прохрипел:
– Никогда больше не ходите в лес. Опасно…
Девчонки с ужасом выбежали из избушки. Я долго смотрела на умирающего старца, а он молчал. Я уже почти закрыла за собой дверь, когда отшельник тихо произнёс:
– Слушай своего незримого попутчика – он скажет тебе главное…
Говорят, мы последние, кто видел отшельника. Когда подоспела помощь в виде охотников и лесника, старика в избушке не было. И больше его никто и никогда не видел.

          Молчишь, Брат Навахо? Орёл твой кричит в бескрайнем небе. Сухая трава шипит на палящее солнце. Бродяга Койот воем зазывает духов… А ты молчишь… Почему?

          А потом в моей жизни были сплошные дороги. Я передвигалась всевозможными способами в различные точки мира с определёнными целями: пешком, бегом, в автомобилях, автобусах и поездах, в самолёте и по водной глади морей… В дорогах я теряла ключи и приобретала друзей, оставляла предрассудки и суетность привычного, училась выживать в джунглях и пустыне, карабкаться в горы, выбираться из болот, мёрзла в степи и блудила в тайге, верила в людей, в них же и ошибалась. Я видела бушующий океан, далеко в горах спрятанные водопады, потухшие вулканы, стройные башни готических соборов, остатки древних миров и только-только зарождающееся новое… От пройденных путей остались впечатления, аукающиеся до сих пор травмы, этнографические заметки, дорожные дневники, этнические инструменты, редкие песни, остатки утерянного фольклора, а также терпение, выдержка и навыки выживания в любых сложных условиях. И неизменно рядом был Брат Навахо – мой вечный попутчик, талисман и оберег, моя совесть, здравый смысл и мечта в кратковременных видениях. 
          Как-то раз выпало нам застрять в безмолвной степи в январские морозы. Путь наш лежал в глухую деревню, по слухам там жила 94-летняя старушка, которая помнила старославянские песни, древние таинства и обряды. И мы – собиратели фольклора – стремились туда, чтобы заполучить этот ценный материал, пока он не покинул наш мир вместе с его хозяйкой. Как водится, нас должны были встретить, привезти. Но что-то пошло не так, и мы вчетвером оказались в степи в 30-градусный мороз. Мне было 25, и я впервые узнала, каким тошнотворным может быть гнетущее белое безмолвие. Это не та красота, которую рисуют туристические буклеты или картинки из серии «Вокруг света». Это когда земля, небо, воздух, дыхание – одного цвета; ветер пронизывает до костей; всё содержимое рюкзака (нож, верёвка, фонарик, спички, соль…) оказывается бесполезным хламом. Из еды лишь шоколадка и маленькая фляжка «огненной воды» отечественного производства (Брату Навахо, думаю, понравилась бы идея с «огненной водой). И страх, и озноб, и ужас оттого, что про нас забыли, и мы сгинем в этой бездушной степной круговерти. Тогда непроходимые джунгли Индонезии и опасные дороги Камбоджи вспомнились мне как причудливое приключение, а пожирающая нас степь грозилась остаться последним пристанищем путников. Сердобольный дальнобойщик заприметил компанию с рюкзаками, одетую в стиле «милитари» и мерзнувшую на дороге.
– Ребята, вы что, геологи?
– Нет, мы культурологи…
          Добрый дядька отвёз нас к старушке, благо бабуля была местной «достопримечательностью». Мы лопали её пироги с грибами, грели горячим чаем руки, нутро и мысли и слушали её потомственные напевы. Женщина рассказывала, что у неё в кандейке* живёт кот долгожитель – 22 года коту, весь чёрный с белым ухом, почти ослепший. Мох (это имя кота) реагирует только на песни хозяйки и запах блинов. Ночью мне снился индеец, он своим пыльным пальцем чертил линии и по-прежнему молчал.
          Домой я тогда вернулась с кучей ценного материала и усталостью от путей-дорожек. До середины лета решила никуда не ездить. И пусть старик индеец молчит себе и дальше. Встречусь с друзьями, вымою окна, опять же мини-юбка новая – надо бы надеть… Распахну летнее окно в 12 часов дня, буду лить прозрачный мёд на свежеиспечённый мякиш тёплого хлеба и вприкуску со сливами и грушами запивать это «безобразие» горячим чаем, от которого тают сливы и лопается свежий хлеб. А в окно врывается запах полуденного солнца и цветущей яблони. Какие тут дороги, когда под носом такая повседневность. В детстве хотела быть смотрителем маяка. Живо рисовала картинку, рассказывая маме гипотетические подробности. Мол, буду жить одна на маяке, заведу собаку и попугая, буду рисовать углём, ловить рыбу, плести гамак и – никуда не пойду…  Вряд ли индейцу понравились бы мои причуды в виде маяка, гамака и мини юбки, да и мама не одобрила мое детское добровольное уединение.
          Возможно, Брат Навахо испугался моей категоричной статичности и явился ко мне во сне со словами, которые ещё в детстве мне напророчил таёжный старик-отшельник.
    
          Молчит Орёл. Уснул Койот. Иссушенная трава склонила свои стебли к земле рыжего Каньона. Индеец протянул руки к солнцу, выплюнул в песок чуингам* и начал говорить тихим, уплывающим вдаль голосом…
Беги, человек, скорей беги.
Беги по земным тропкам и по дорогам неба, по раскалённым углям заката и по мелким, холодным льдинкам восхода. 
Беги по улицам Мира, Ленина, Робеспьера,  по проспектам, мостам – с левого да на правый берег.
Беги по неровному берегу реки Енисей, по дну морскому и океанским волнам; беги по дорогам Европы и зарослям Азии, по пустыням и саваннам, по белым дням да ночам черным – беги.
Беги по грехам своим и чужим,  по ошибкам и страхам, по зависти и лести, по шрамам и горю, по любви и дружбе – беги.
Беги скорей, чтобы не догнать ни людям подлым, ни зверью страшному; беги от своих забот, к ним же возвращаясь, от начала своего да в окончание.
Беги, ибо не подвезет тебя никто – ни колёсики слов, ни рельсы строчек, ни случайный человек на телеге…
Беги, человек, от себя к себе.
Беги.

          И по сей день, я живу с этой мантрой старого индейца. Шепчу её от радости, пою её как преддорожную молитву, бурчу себе под нос, когда привычно бросаю в рюкзак нож, верёвку, фонарик, соль со спичками, беру с собой сухим пайком надежду, свободу, страх и веру в себя и Брата моего Навахо. Произношу как заклинание, когда чертятся новые маршруты на картах, когда пишутся сюжеты моих витиеватых путей, когда 3 тома железнодорожных билетов за меня расскажут мою жизнь…
          Я уже давно не измеряю свои дороги километрами. Я измеряю их часами, днями, неделями, песнями, выплаканными слезами, песчаными бурями, тропическими ливнями, глубинами мест, куда не проникает солнце и где врут приборы, умениями ставить капканы, плести сети, вязать морские узлы, долго бежать, быстро плыть, ловко прятаться и способностью возвращаться туда, откуда нас гонит жизнь и куда в конце пути мы стремимся попасть – домой…

          Я живу, когда я в дороге! Да не оставят меня силы, да пребудет со мной мудрость вековая, да случатся встречи – новые, важные, нужные… Да умоет меня весна юная! Да согреет лето красное! Да вразумит осень долгая! Да отрезвит зима седая! Храните меня, дневники мои дорожные, молитвы материнские, вечность зыбкая да Брат мой  Навахо молчаливый.

Беги, человек, беги…

Примечания:
*хо;ган – традиционное жилище народа Навахо.
*кандейка – небольшая комнатка, коморка, закуток.
*чуинга;м – жевательная резинка.