С. Пшибышевски. Андрогин, отрывок третий

С той поры видение личика с тёмными звёздами, проникшими в его вены,
неумолимо преследовало его, с глаз долой не шёл гибкий стан полуженщины-
полудетки, столь схожей со стеблем туберозы с двумя белыми цветами...
Часы кряду он мыслил и грёзил.
И снова постоянно те же образ плыли перед его глазами. В глубине
его души сплетались неразрывные видения родной земли, хороводы
музыки и песен, запахи цветов, тёмная буря и отражение бледных звёзд
в кипени волн морских.
Он не схватывал их связи: порой казалось, что знакомая незнакомка–
его родина во всём своём весеннем томлени, а роковой букет– её вечно
изменичивый убор, а неизменная её душа– глаза, это...
Он обрывал сумятицу мыслей, хватал цветы, осыпался ними, валялся
на них до упоения– и грезил в дурманной дрёме о ней...
Он вот обнимал её, страстно прижимал к груди– и целовал, целовал...
И мгновенно срывался железным обетом себе: должен её отыскать, должен!
Лишь бы поймать один лучик её взгляда, хоть проблеск, заметить
единственный взмах её ресниц– и он узнает её, непременно узнает...
И он день за днём блуждал улицами, час за часом сиживал на парковых
скамьях– тысячи прохожих миновали на его виду, в каждое девичье лицо
всматривался он, каждый ответный взгляд обещал насытить той же прелестью
его кровь и снова согреть сердце до самого донца, но увы– разочарования
множились: в который раз не она!
Лишь порой в вечернем сумраке слышал он из-за спины отзвук шагов,
словно хлопот неспокойных крыльев, готовых за миг сорваться в полёт,
временами схватывал молниеносный проблеск неких тёмных очей, из неведомой
дали равно вблизи таврующих его душу, однажды став в углу костёла,
ощутил её мягкую, ласкающую ладонь в своей– и впитывал раздумье вечерни,
но когда обернулся и натужно уставился во мрак, чтобы растрепать его
в поиске лучика, иллюзия пропала– остался разве тихий проблеск её глаз,
тёплых выдох ладони, и по нервам сплыл образ хрупкого, гибкого стебля
туберозы с парой белых звёзд.
Снилось ему: был королём...
О мучительное блаженство бессонных ночей, когда лежал он на террасе
дворца и смотрел на усеянное звёздами небо.
Вокруг плелись заморские лианы; тёмные кущи манили кистями чарующих
ещё никем не виданных цветов– бархатистых кубков с латунные колокола,
земных звёзд цвета расплавленной меди, приоткрытых девичьих лон,
и тех цветов, что казалось смотрели живыми глазами– зеницами арктических
чаек и альбатросов...

...то снова стебли, словно лилии растущие из замерших сердец,
то снова пламенные языки тянущиеся из луковиц, похожих на жуткие
человечьи черепа– непроходимая гуща цветов. И во всю окрестную даль–
тёмные джунгли, поросшие папоротью, орхидеями, ананасами;
великанские лианы плелись по стволам пальм, хлебных деревьев,
кокосов, увивали их, сплетали и вязали древеса живой путаной
сетью так, что с террасы джунгли выглядели единым чудовищно огромным,
мерзким плетевом.
И в звёздами осиянной голубой ночи, во всей коловерти запахов, образов,
сновидел он, король, по ней, единственной– терзался в лихорадке тоски и
страстей, вился по мягким коврам, впивал пальцы в землю, хмелел
ядовитым духом отвратнейших цветов, криков звал её– напрасно...
И наконец приказал он свезти во дворец красивейших девушек своей страны.
И затем, убраный в бисер и пурпур долго восседал он на троне,
сквозь пальцы рассматривая длинный ряд трепетных в ожидании и
предчувствиях девушек, каждая их коих с наслаждением стала бы его
невольницей– он смотрел и думал...
Которая?
Как найти её в сказочном лесу светлых, тёмных и красных головок?
Вдруг сердце его ощутит тот неповторимый луч тех единственных глаз
среди этих трепетных, робких, стыдливых, то снова вызывающе жгучих
взглядов, плывущих перед его взором?
Которая?
Та, чьи глаза пламенеют словно кисти волчьей ягоды на лесосеке?
Та, чьи глаза украдкой прыщут кровожадными протуберанцами ублажённого
тигра?
Та, чьи глаза озаряет молния из глубины сердца– и разливается тихой
печалью лица?
Та, чьи руки опали словно увядшие лилии, или та, что искушающие грудки
кокетливо прикрыла ладонями, или та, гибкая словно лоснящаяся змея,
или та, что сродни сиянию созвездий?
Он из последней мочи впился лицом, ибо ощутил, что не найдёт её–
щедрая россыпь сплывающихся образов измучила королевскую душу...
Он сполз с трона– ряд встрепенулся что поросль берёзок под
дуновением ветра.
Так склоняется нива под горячим навевом в душный полдень:
казалось, весь тронный зал затаил дыхание.
И трижды обошел он ряд прелестнейших девушек своей страны–
медленно, всё медленней– и снова занял трон, бессильно опустил руки,
остался в одиночестве.
В сумрачном зале темнело, а тонущий в диком отчаянии король,
подперев голову кулаками, всё ещё сидел на троне и бессмысленно
смотрел в даль.
Вдруг он услышал как некто крадётся лесом колонн,– осторожно скользит
словно змея,– а за ним плывёт зарница, будто отблеск нагого тела.
Король горделиво приосанился, ибо никто из смертных не смеет видеть
величество в печали.
Он плеснул ладонями– и неохватный зал едва озарился металлическим
сиянием; и в полумороке он увидел ползущего к подножию трона сирийского
купца, влекущего за собой нагую девушку.
Плечи её оплели золотые змеи, они же охватили щиколотки, а бёдра
схватил золотой пояс, скрепленный усыпанным самоцветами цветком лотоса.
Король сорвался с места и смотрел изумлённый...
Он не видел стыдливо спрятанного лица её, но видел лишь её стан–
гибкий и хрупкий что стебель туберозы с парой белых звёзд,
которые та заслонила лилиями сердца.
Затаив дыхание, король внимал чарам невольницы и весь дрожал как в
смертельной тревоге: видел, как изнемогала та горя в стыде и страх–
и вдруг замерла, вытянула ладони и взглянула на него.
Это она!
Он впился пальцами в подлокотники и пронзённый ужасом вышептал:
— Ты дала мне цветы?
Та кивнула.

Станислав Пшибышевски
перевод с польского Терджимана Кырымлы