О Любви. Запон

  Он всколыхнул во мне былое, почти забытое, чувства, от которых «захлебнулось», защемило сердце, вернуло туда – в детство. Мне подарили его на день рождения, мою давнюю мечту, запон. Подарила сестра моего мужа, а значит и моя сестра. Золотые ручки, всё может и сшить, и вышить, и перешить, и приготовить вкусненькое, и до блеска вычистить и вымыть, и посадить рассаду, и цветник удивительной красоты создать. Человек-созидатель, к чему бы ни прикоснулась, всё становится и краше, и лучше.
  Почему запон? Не знаю. Так называла бабушка Варварушка свой фартук. Он был не как обычные фартуки, немного прикрывающие платье спереди, с рюшечками и оборочками, хорошо, если с одним маленьким кармашком. Он был огромным, как второе платье, с тоненькими завязками, обычно сшитыми, куда продевала бабушка голову, с передней полочкой на груди, с большим присобранным полотном, обхватывающим талию, и длинными завязками, стягивающими передник сзади, почти соединяющими концы полотна. И, конечно, с двумя большими карманами, куда умещалось всё важное и не важное, нужное и не нужное, а, главное, большой носовой платок, который периодически был мне необходим.
  Почти всё своё детство до школы я проводила у бабушки с дедушкой. Болела часто. В небольшом домике на три окна и небольшой пристройкой ещё с одним окном, где бабушке с дедушкой принадлежала половина на два окошка, а другая часть дома была выделена старшей бабушкиной дочери, тёте Марусе и её семье, вернувшимся после демобилизации дяди Вани из Кедайняя. А ещё, там был огромный сад, тоже поделенный  дорожкой  на две половины, с густым вишенником, в самом конце сада, с кустами чёрной и красной смородины и колючими зарослями крыжовника двух сортов. Опушёнными красненькими ягодами, сладкими и мягкими и «лысый», с крупными, жёсткими зелёными ягодами. И, конечно же, груши, украшение дедушкиного сада. Крупные, душистые груши сорта Бергамот, так называли это чудо природы. Ну, и как водится, был и огород, где росли огурцы, помидоры, картошка, даже дыни, тыквы и арбузы. А у самого дома всегда был цветник, с самыми красивыми цветами в мире и небольшая лавочка, где по вечерам собирались все обитатели двух половин старого дома.
  Бабушкина половина состояла из двух маленьких комнаток. Одна, на три окна, одно из которых выходило во двор, а два – на улицу. Между этими окнами стоял старинный узенький столик с витыми, почти чёрными, ножками, всегда покрытый белой, кружевной скатертью. На нём стояло зеркало и маленький радиоприёмник. Справа от столика, в углу – лёгкая старинная этажерка, где лежала толстая дедушкина книга с великолепными цветными картинками, но на непонятном мне языке и шитая-перешитая старая большая книга «Порт-Артур» Степанова. А слева, в углу, стоял столик, точно такой же, лакированный с такими же витыми ножками, но только треугольный, покрытый такой же скатертью, как и столик в центре комнаты. Два этих столика были, как- будто не из этой реальности, не из этой простой жизни, а откуда-то далёкого, очень старинного и богатого прошлого. Из какой-то неведомой жизни, с резной изящной мебелью, красивой посудой и сытой жизнью.
  Над треугольным столиком, под самым потолком висела старинная тёмная икона Богородицы, покрытая красиво вышитым рушником, и с маленькой горящей лампадкой, чуть ниже иконы. Перед ней бабушка молилась, стоя на коленях и низко, в пол, кланяясь Пресвятой Деве, тихо шепча молитвы. Я увидела это единожды, проснувшись очень рано, до света. Она молилась, моя святая богомолица за нас, за всех, тихо, очень рано утром, когда я ещё спала и очень поздно вечером, когда я уже засыпала.
  А ещё в комнате стояла кровать, на которой мы с бабушкой спали, и небольшой, добротно сделанный сундук, с железной скобой и с запором, где висел небольшой висячий замок. В «переднюю» комнату одной стороной выходила печка с духовкой, где зимой пеклись плюшки и булочки, запекалась картошка и сушились сухарики (хлеб никогда не выбрасывали). А поздней осенью заносили со двора большую некрашеную лавку, на которую устанавливали горшки с разными цветами, алоэ и каланхое. Зимний сад. Вот и вся мебель, вот и всё богатство. Тогда комната казалась мне большой, а теперь она кажется совсем маленькой, но такой родной, что вспоминая её, слёзы наворачиваются на глаза.
  Вторая комнатка была совсем крошечной, с печкой и узеньким запечным пространством, где была деревянная лежанка дедушки Николая Михайловича. Я всегда представляла, что за печкой, в дальнем углу за лежанкой, где хранились сухие поленья, живёт Домовой или Хозяин, как называла его бабушка. И иногда, с опаской заглядывала из-за печки в тёмный угол со страхом и любопытством, ожидая увидеть на поленнице маленького старичка с большой бородой, Хозяина. Комнатка служила и кухней, и столовой, и прихожей, и спальней, и комнатой для умывания. У самой двери, оббитой войлоком и запиравшейся на крючок, лежал маленький половичок, рядом стояло «поганое», но всегда чистое ведро (слив, по-нынешнему), а на табурете – ведро с чистой водой, прикрытое чистой дощечкой и кружка, и на краешке  табурета мыльница с кусочком мыла. За таким вот «умывальником» стояла тумбочка с посудой, рядом дедушкин старинный стул и стол, добротный, как и сундук, наверное, от одного мастера, с ящичком, который выдвигался наружу, для столовых принадлежностей, ложек и вилок. Среди ложек была одна, приметная, дедушкина, наполовину съеденная, привезённая им с войны, с Первой Мировой.
  Но самой главной в комнатке была печка. С вечера, остывшую печку освобождали  от золы и загружали сухими поленьями. А утром растапливали.  Дедушка специально для этого случая нарезал «лучину». Тоненькие сухие лучины хорошо разгорались, поджигая поленья. Я очень любила смотреть на огонь, слышать потрескиванье поленьев и усиливающийся гул печи, ощущать приятное тепло, распространявшееся по комнате. В печку была вделана плита, тяжелая, чугунная, с круглыми вьюшками, которые открывали, когда для приготовления пищи нужен был сильный огонь. На плите бабушка готовила вкуснейшие щи, разваристые каши, мою любимую картошку-пюре с жареным луком.
  А дальше были пристроены сени, где стоял большой ларь для продуктов. Там хранилась мука, крупы, соль, сахар, макароны и всё это было упаковано в полотняных мешках и мешочках. На  столе  стояла  небольшая газовая плита с маленьким газовым баллоном, на которой готовили летом или подогревали пищу, когда печь не топилась. А дальше, маленькая верандочка, где по теплу переносилась «умывальная» и маленькое крыльцо из трёх ступенек с перилами. Вот и весь дом.
  А бабушка Варварушка всегда вставала с зарёй, до света. Умывшись и помолясь, одевала поверх платья запон и работала весь день, по дому, в саду и огороде, не снимая его. И только вечером, переделав все дела, снимала его и вешала на вешалку, рядом с дедушкиной лежанкой.
  Зачем он понадобился мне? Не знаю. Хотя вещь очень удобная. Наверное, настоящей бабушкой становлюсь. А может ещё и от того, что, как и бабушка Варварушка, не признаю халатов, а люблю и дома ходить в платье. А мягким запоном удобно вытереть руки, или овощи с грядки, обтереть наливное яблочко, давая внукам, «на, детка, скушай». А в больших карманах, найдётся место большому носовому платку, вытереть слёзки, подтереть потёкший носик внучатам. А может хочу вернуть «кусочек» счастья в свою жизнь, из той неспешной, степенной жизни, когда находилось время для детей и внуков, когда большая семья собиралась за большим столом в саду, под деревьями. Когда пели песни, не от того, что лилась водка в стаканы, а просто, что хорошо всем вместе и душа просит песни. Что кто бы ни приехал издалека, какие бы родственники, обязательно приходили к старикам навестить, рассказать о своей жизни, расспросить о житье-бытье родных, поклониться родным могилам. Что родство было свято, что знались и родные, и двоюродные… и «седьмая вода на киселе». Что люди уважали друг друга и помогали  друг другу, чем могли. И было интересно жить. И было счастье.