Станислав Пшибышевски. Андрогин, отр. второй

И чары, и одуряющий аромат заморских цветов, и эдемы родной земли
слились в душе его рыцарскими походами бронзовых звонов, сталью
панцирей– земля гнулась под их победным размахом; душа истаяла в
конвульсивных рыданиях матери, потерявшей последнее дитя, раззеленилась
рутовым венком в веснянках, разгулялась пьяным плясом в переполненных
кабаках, взвилась диким криком что одинокий стебель коровяка на
иссохшем пригорке– целая песня лилась в дикие русла, сохла,
прибывала, снова разливалась...
Он дрогнул.
Возникло девичье лицо: ясный звон, ясное отражение бледной звезды в
кипени тёмных волн– он прежде никогда не видел, но знал её, знал...
Пробудился, протёр глаза– похоже на горячку, подумал он, такой
изнурённый...
Он закурил папиросу и заходил по комнате, но не смог избавиться от
наваждения личика полуженщины-полудетки...
Да, это она! Она передала ему букет. Он задумался: откуда ему знать
с такой уверенностью?
Букет было вручил ему униформист эстрады...
И думал он, думал...
— Значит, она была там– из первого ряда вклеймила тёмные звёзды
зениц мою душу, отразилась в её пучинах.
Значит, когда весь мир исчез с глаз моих, когда всё слилось в урагане
бури рвавшейся из-под моих пальцев, силу её тоски отразил её взгляд–
её глаза... А я верно домыслил лицо её, ибо лишь такое лицо пламенеет светом
её глаз...
И этот свет объял его всего, впитался в кровь, проник в мозг костей;
он затрепетал в неведомом упоении.
— Ибо накануне искупления являются дивные знамения, — тихо шепнул он.—
Вся земля пробудилась во мне, вся жизнь мелькнула молнией в виду души
моей, вся роскошь и отчаяние жизни моей распахнули крылья перед моими
глазами...
Он встал и засмотрелся на букет и на красную ленту с таинственным
именем...
Да– она, гибкая и хрупкая что стебель туберозы, а глаза её чистые, что
те две звезды её в сонном поклоне.
Он снова задумался над неотвязным видением.
— Вот и таинственный канун пробуждения солнца,— подумал он...
И надолго засмотрелся в окно на заснеженные, заголубевшие в канун зари
загородные поля; разливающийся поясок чистых нот змеился опушкой неба...

Станислав Пшибышевски
перевод с польского Терджимана Кырымлы