История мариихуана

Трагедия



Мари (лежа в постели):
Хуана слышу я шаги по легким лесенкам беседки
(Какой-то несуразный смысл - "по легким лесенкам...";
Ах, все равно, то автора вина, ему видней - он автор.).
И даже знаю то, во что Хуан одет:
На нем картуз, из черной кожи буйволицы
(Которую в апреле сшиб бульдозер),
На нем сандалии его отца (он, к сожаленью умер,
О прошлый год прирезан был в таверне у Мадлен),
Еще на нем атласная рубаха цвета чая,
(Однако, чая там - грамм двести на ведро),
Еще на нем его любимые носки
(Совсем как новые, он их чинил всего четыре раза),
Еще на нем штаны, обычные штаны,
Когда-то были синими, должно быть…
И вот на этих-то штанах располагается ширинка,
А под ширинкой - белые трусы!
(Он их украл у старшей из сестер,
И лишь немного переделал по размеру).
Хуан, как ты в наряде этом стопроцентен,
Как стопроцентный кофе по утру -
Бодришь и к жизни возвращаешь тело.
Но стоп, сюда идут, и это не хуановы шаги,
Шаги отца я узнаю по скрипу двух протезов.
Я тут же засыпаю, уж больно нуден мой отец,
Общенье с ним вредит пищеваренью,
Да и к тому же, плохо слышит он.
Короче, сплю, но тайно чувствую
Шаги хуановых сандалий...

Отец (входит со свечой в руках):
Ужель ты спишь, дитя мое?

Мари:
Да, папа, сплю уже я.

Отец (садится на стул у окна):
Спит крошка милая, и хорошо, что спит,
Ребенку нужно спать, как можно больше,
Так говорят ученые врачи.
У них сейчас идет пора взросленья
(Не у врачей, конечно!)
И созреванья всевозможных клеток...

Засыпает.

Мари:
Отец!

Отец вздрагивает и, проснувшись, вглядывается в даль окна.

Отец:
О чем я говорил в начале сна,
Не помню главного, кто ж мне подскажет?

Мари:
О клетках вел ты всевозможный разговор.

Отец:
О клетках мозга головного?




Мари:
Не знаю, папа, я ведь сплю,
А ты, слова свои из роли
И поприличней мог бы знать,
Твой текст не очень-то объемист,
Не то что мой, а я все знаю назубок,
Хотя и мне не очень автор этот...

Отец:
Ну вот, ребенок сладко спит и пусть,
А то ведь наша жизнь - сплошная клетка...
(Ага, ну вот и клетка ко двору пришлась.)
А я ищу, какая ж клетка, черт ее возьми,
А это вон какая - клетка нашей жизни,
В которой соловей, увы, не станет
Нам исполнять своих чудесных трелей...
А ведь крадется кто-то вдоль беседки.
Темно. И кто бы это мог бы быть?
Посмотрим-ка, во что одет лазутчик!

Прикладывает к глазам театральный бинокль, без одной оптики.

Вот техника, сейчас такой уж нету,
От адмирала получил в подарок...
Так, так, а где ж проворный этот тать?
А вот он! Так - кепка черной буйволицы
(Которая, по-моему, весной погибла),
Какие-то потертые сандальки,
Рубаха цвета чая (я думаю, грамм двести на ведро),
Еще носки... Эх, не успел! Kуда-то сгинул, лиходей!
А по носкам бы я признал его бы сразу!
Пальну разок, чтоб, так сказать, очистить совесть -
Хотя там вряд ли есть, что чистить мне.

Достает из кармана револьвер и стреляет в темноту сада.

(Мари Хуана так любила
Хаун Марию так любил
Но рок судьбы над всеми властен
Отец Хуана пристрелил)

Мари (сонно):
Что там за звуки, тятенька?

Отец:
То соловей, дитя мое,
Нам сердце разрывает трелями своими.

Мари:
О, как красиво ты сказал об этом!
А этот мерзопакостный стишок
Про смерть Хуана, прошу немедленно
Из пьесы выбросить, как вздорный,
Гадкий и ненужный.

Отец:
Конечно, лапка, давай все заново играть:
Ты спишь, Хуан крадется по кустам,
Но я не знаю, кто там по кустам крадется,
Палить в кусты не стану боле я.

Мари:
Я сплю уже. Я очень крепко сплю,
И очень быстро засыпаю.


Отец:
Уснула тут же! И это здорово, что спит.
А мне весь этот бред придется повторить,
Ужасно это! Начну с хуановых носков.
Как там... Еще носки... Эх, не успел,
Куда-то сгинул этот бабник!
А по носкам, клянусь здоровьем дона Педро,
Я сразу бы злодея раскусил...

Папа засыпает на посту.

Мари:
Отец, опять ты мелешь вздор!
Зачем-то бабника приплел ни к месту.

Отец (падая со стула):
Что, дочь моя, рассвет уже?

Мари:
Какой рассвет! Ты роль свою совсем не знаешь,
Кого ты там раскусывать пытался?

Отец:
Мари, не зли меня. Ты спишь сейчас,
Ну так и спи себе спокойно.
А я орехи здесь грызу,
Вернее, раскусить их силюсь...

Достает из кармана горсть грецких орехов.

Мари:
Я сплю и знаю, что в бинокль ты видишь
Тень какую-то в саду,
Но ты ни в курсе, что это за тень...

Отец:
А - ты?

Мари:
Я знаю, но ведь я-то сплю,
А ты мне все мешаешь и мешаешь,
И весь мой сон снимает, как рукой.

Отец:
Уговорила, спи, а я в биноклю буду наблюдать,
А утром все поведаю тебе -
Я верю, за ночь многое случится.

Мари:
Я снова сплю, я засыпаю очень крепко
И очень долго сплю потом.

Отец:
Уснула наконец-то дочь моя,
И я теперь спокойно спать отправлюсь.

Отец поднимается вместе со стулом и покидает сцену.

Мари (усаживаясь на кровати):
Ушел отец и это славно,
Ведь скоро должен быть Хуан.
Скорей бы право, черт его возьми!
Мари Хуана обожает,
Мари видение имеет:
Я вижу, он крадется по кустам
Ступает тихо в босоножках
По сочным сонным травам.
Трава мягка, шаги Хуана много мягче.
Сейчас я снова стану спать
И ждать его в потоке сновидений;
Он ровно в пять пожалует ко мне,
Сейчас без четверти двенадцать -
Есть время выспаться и привести себя в порядок.

Мари ложиться на левый бок и засыпает; в окно вползает Хуан. Все лицо его злое, вся одежда его изорвана, вся его нога пробита пулей навылет.

Хуан:
Мари Хуана ждет, но ждет часам к пяти
И у Хуана есть еще немного время:
Заделать дырку нужно
И голову в порядок привести,
Как и одежду верхнюю... Скорее.

Хуан усаживается на пол, снимает с себя одежды, заклеивает пластырем дырку в ноге и начинает штопать.

Хуан:
Любовь! А говорили нет ее.
Вот вам любовь, которая гнала
Бродягу сквозь запреты, дебри,
Пули, боль и пригнала к любимой,
К ногам ее. Мари сопит во сне
И это так приятно мне.
И я, как пес у ног ее
Храню ее беспечный сон,
Мне это нравиться.
Мне это нравиться все больше.

Вместе с грудой ветоши, Хуан подползает ближе к ногам Мари на постели.

А я ведь знаю, в чем сейчас она одета:
Во-первых, красные носки
(Хотя они ей велики -
Носки отца ее, придурка),
Еще на ней широкая рубаха,
Вся в синих розах вышита
И розовая лента на груди,
И буква "Д" на левой титьке,
Еще на ней... А, кстати,
Больше-то и нету ничего...
Но стоп, сюда идут, я удаляюсь.
Я слышу матери Мари
Шуршащую от древности походку.

Хуан заползает под кровать Мари и там продолжает шить; слышно, как работает игла.

Мать (войдя тихо и усевшись на подоконник):
Ах, как уютно в комнате Мари.
Хуана вроде бы не видно,
Хотя ему еще и срок не вышел,
Он должен появиться позже:
По ходу пьесы, где-то около пяти.
А я побуду на часах,
Побуду здесь на всякий случай.
Ведь мне, как матери, здоровье девочки моей
Дороже всех хуанов взятых вместе.

Мама закуривет большую папиросу и выпускает дым в раскрытое окно. Дым блестит и переливается серебром.

Морозно нынче что-то,
Но окна закрывать не стоит -
Пусть закаляется дитя.
Закалка в теле - дух здоровый!

Хуан (шепотом):
Чинить штаны скорее нужно,
Не то я к полу приморожусь.

Мать:
Как сладко спит дитя мое,
Она вот так же засыпала в детстве:
Возьмет засыпет что-нибудь песком,
К примеру, несколько сот песо,
Потом рыдает целый день,
Не в силах вспомнить, где случилось это.
А то еще припоминаю, дочь засыпала меня,
Когда на пляже мы под солнцем ванны принимали.
Я там уснула, а остальные наши ужинать ушли
И обо мне забыли, и девочка забыла тоже
Где находился холм, который надо мною вырос.
Искали долго. Весь пляж холмами был усеян,
Почти под каждым кто-нибудь лежал.
Иных выкапывать и не имело смысла,
Но я была еще жива!
Лишь малость поцарапана жуками земляными...
Смешно нам было в те года,
Сейчас не то - на выданье девица,
Тут нужен глаз да глаз,
А у меня один всего лишь глаз.
А почему, вы спросите? История такая:
Однажды девочка моя стреляла
Ночью в бабочек с веранды,
А я лежала пьяная в саду
И чуть во сне приподнялась,
Как сразу камнем в глаз и получила...
Однако, весело и это. Какие были дни!

Хуан (шепотом):
Штаны готовы, нужно браться за рубаху.
Ах, как иголка примерзает к пальцам
И тычет в посторонние места...
(Ужасный автор, текст ужасный!)

Мать:
Отец бывает с дочкой строг,
Но он отец - глава семьи,
Ему видней, пока. Но день придет
И мы за всё ему предъявим счеты...

Мари несколько раз тяжело икает во сне.

А хороша примета - ик во сне:
Бобы должны прекрасно плодоносить.
Я помню, как горбатая Тереза,
Тому лет двадцать пять назад,
За ночь одну икнула триста раз,
И в том году бобы так сильно нерестились,
Что из бобов мы строили дома.
И, кстати говоря, в одном из этих зданий,
Была зачата дочь моя - прекрасная Мари...
Ну вот и папироса догорела,
Как жаль, пойду прилягу, отдохну,
Ведь до хуанова прихода время есть,
Он парень точный, он не опоздает.

Поднимается и, вместе с подоконником, покидает помещение.





Хуан (шепотом, выглядывая из-под кровати):
Закрыть окно немедленно,
Не то мне обеспечена простуда.
Да что простуда, чего б похуже
Здесь не подхватить. О, дикий холод!
Который нынче час? Сейчас я посмотрю...

Смотрит в окно и медленно шевелит синими губами.

Сейчас, я думаю, примерно два часа,
Лишь трудно мне определить -
Два дня иль ночи два.
А впрочем, то значенья не имеет,
Ведь мне назначено на пять,
Ну, а к пяти, я думаю, закончить.
Вот только бы окошко мне закрыть.

Хуан выползает в центр помещения и встает на ноги; ноги его одеты в брюки, трусы, носки и сандалии, остальное тело покрыто тоненькой корочкой льда. Он выполняет ряд гимнастических упражнений, после чего с размаху захлопывает ставни; стекла, покинув рамы, вылетают в темный сад.

Ну вот, теперь совсем другое дело!
Мари по-прежнему сопит,
Как крепок сон ее,
Ничто его не потревожит,
Конечно, если мама не придет
И не откроет снова окна,
Но я надеюсь, этого не будет...
Но стоп, я чувствую шаги -
Ее сестра, корова эта,
Тащится сюда, сшибая мебель.
Полезу лучше я к себе и буду шить,
Ведь до пяти не так уж много
Времени осталось, а мне еще работы
Непочатый край...

Тело Хуна исчезает под кроватью. В спальный салон входит совершенная пьяна сестра Мари; в обеих ее руках сумки, из которых торчат удивленные горлышки винных бутылок (сами бутылки пока ничего не видят). Сестра садится на стол и выставляет содержимое сумок перед собой - несколько бутылок основательно початы. Сестра целует одну из бутылок в горлышко, после чего в бутылке наступает мгновенная эрекция и она отдает все, что имела внутри себя. Сестра блаженно закатывает глаза под потолок (благо, что потолки высоки).

Сестра (несколько развратно):
Маришка спит и видит сон,
Как это кот, Хуан, крадется по ночному саду.
Как жаль, что он крадется не ко мне!
Я не пойму, вообще зачем куда-то красться?
Приди, скажи, мол так и так,
Хочу Маришку взять женою
И увести в свою убогую халупу,
Туда, где даже нет биде! (пьет)
Вот так жених, украл трусы
С больной сестры,
Когда валялась та в припадке
Алкогольном в луже,
А после этого вину за все
Свалил на Педро-дурачка,
Ему оборки от трусов подкинув в хату.
Вот так жених! (пьет)
Но, право слово, он, Хуан,
Красив чертовски,
Его хотела б я в объятья заключить...
Ах, ах, мечты девичьи. Выпью-ка еще.


Сестра откупоривает новую бутылку и вливает ее содержимое в огромный, как ванна рот.

Становится легко внутри,
Хотя такая, бля, зараза!
Прошу прощенья, вырвалось словцо,
Которого, конечно, нету в роли.
Но чем артиста поют!
Однако, легче, легче стало...
Шушуканье какое-то в саду,
Никак Хуан. Проверю, он ли.

Сестра бросает пустые бутылки в бесстекольное окно и ждет подходящей реакции. Реакции нет.

Нет, это был, наверно, зверь лесной,
А может филин, что караулит по ночам добычу -
Мышей и всяких мерзких червяков,
Которых, кстати, очень много ныне.
Как жаль, я думала Хуан,
Хоть с ним бы ночку скоротала.
Заставила бы силой взять меня,
А утром бы Маришке подарила.

Хуан (сам в себя):
Ищи-ка дураков по свету,
С тобою и слону не совладать.
Я вспоминаю бедного Фернанду,
Как он носился от тебя,
А ты за ним, затем его настигла,
Как он кричал, бедняга, как кричал!
Такие нравы в их семье, такие нравы.
Но нет, Мари, она совсем другая,
Она - прелестница моя.

Сестра:
Сейчас я снова выпью каплю...
Вино - мой любит организм,
И он, мой организм, не брезгует
Вином дешевым. Всегда в охотку пьет его.
А все ж приятно это, просто так
Сидеть и пить, и ожидать Хуана.

Хуан:
Вот лошадь, снова обо мне,
Но нет, меня ты не получишь!
Сосет портвейн мерзкий, как насосом,
А я тут мерзну весь в простуде.

Сестра:
Я помню, у меня был муж,
Его фамилия была Родригес...
Нет, не Родригес и мужем не был он,
А так всего лишь - увлеченье,
Занятье краткое мое.
Мы пили на пари шесть дней,
Он на седьмой упал в болото,
Так и не сделав женщиной меня.
Да... А вот Маришке повезло,
Хуан-то, говорят, совсем не пьет,
Оберегает сперму от заразы, -
Что ж, верно!
Вот, если б сперма у меня была б,
Клянусь, ее б я тоже берегла б.
А так чего беречь теперь,
Одну лишь женскую гордыню,
Девичью честь и что-то там еще...
Хотя, я до сих пор не знаю,
Была ли при рожденьe честь со мной,
Иль сразу женщиной я родилася?
Не удивляйся зритель, такие случаи теперь
Встречаются довольно часто...
Ну ладно, спать отправлюсь,
Нет, выпью-ка на сон еще немного,
Нет, спать пойду,
Нет, выпью!
Спать иль выпить, выпить или спать?
Ну да, конечно, спать,
Но только перед этим выпить
И сразу спать затем...

Сестра пьет из двух бутылок одновременно, затем тяжело поднимается вместе со столом, сумками и бутылками, и покидает помещение. Хуан рывком появляется в центре спального пространства и возбужденно размахивает руками; он в рубашке и во всем на ногах.

Хуан:
Какая дрянь, какая скандалистка!
И правду знает о трусах, какой позор!
Хотя, нет доказательств у нее,
Я чист и грязью обливать себя не дам.
Да, беден я, но ведь душой я много их богаче,
И вам трусы мои не получить,
За них я буду драться страшно!..
Тсс! Мари... Сопит Мари, Хуана
Верная подруга, сопит и видит сон,
Как я крадусь весь вне себя от возбужденья,
Крадусь, как зверь к ее ногам...
Сандальки что-то стали жать,
Конечно, как же им не жать,
Когда такие сквозняки по этим комнатам гуляют!

Подходит к окну и отмечает в нем отсутствие стекол; после этого делает невероятное движение ногами.

Вот гадина, повышибала стекла стеклотарой,
А ведь в меня кидала, стерва, вот те крест!
Я ж в это время там как раз ползу,
Сгорая страстью в этих травах сонных...
Ну ничего, ты мне за все ответишь,
За все-все-все, тебя я не боюсь! -
Вот только свой картуз немного
Приведу в порядок
И буду выглядеть любого франта
На тысячу очков вперед...
Но все, не время болтовни,
Ведь стрелки приближаются к пятерке.

Хуан наскоро прихватывает козырек к кепке, вырывает абсолютно прохудившийся кепочный подклад, прячет иголку с ниткой в волосах и столбенеет у окна.
В ночном небе пять раз кричит петух. Мари просыпается и, видя Хуана, смеется от счастья; ручейком в спальню вливаются отец, мать и сестра (все со своими предметами сидения). Хуан гордо выходит в центр спальни. Отец садится на стул со стулом, мать на подоконник с подоконником, сестра на стол со столом, сумками и бутылками.

Отец:
Ну, что, Хуан, не смог ты в дом
Пробраться незаметно и должен тут же
Дать ответ! Семья молчит и ждет.






Мари (из-под одеяла):
Отец, Хуан в меня влюблен
Со всею пылкостью своей
И бесконечно-нежной страстью,
Он тернии прошел в ночи
И путь его лежал в мои объятья!

Мать:
Постой, Мари, Хуан молчит,
Чем навлекает на себя немилость
Всех членов нашей запрещенной секты.

Мари:
Ах, мама, чью это немилость?

Мать:
Твоей сестры, отца и матери твоих,
Твоей семьи, в конце концов.
Не забывай об этом, милая моя,
Что ты пока еще в семейном клане.
И он - оплот твоих душевных похождений,
Он в радости с тобою будет вместе,
И, думаю, в несчастьях не оставит -
Твой клан, твоя семья, на веки вечные!

Отец:
Аминь!

Мари:
Хуан, прошу тебя, скажи им
Как мы влюблены друг в друга!

Сестра:
Ты влюблена в его трусы.

Хуан:
Не смей так говорить!
В присутствии Мари
Хуана
Высмеять хотите, не выйдет, я готов!
Отвечу тут же на любой вопрос,
Выкладывайте ваши карты!

Отец разворачивает на коленях огромную политическую карту их поселка.

Мать:
Что за история с твоей сестрой,
Ее трусами и этим малым Педро,
По прозвищу Придурок?

Возникает нервическое молчание, из которого видно, как Хуан готовится к ответу. Мари плачет и поскуливает. Мать курит нечто с кримиальным запахом. Отец беззвучно стреляет холостыми в сад. Сестра пробует засунуть одновременно три бутылочных горлышка в свою пасть, вскоре у нее это получается. Молчание оканчивается.

Хуан:
Мне стыдно здесь об этом говорить,
Но я скажу, я вынужден сказать,
Хоть говорить мне здесь об этом стыдно.

Сестра (булькая):
Скажи, скажи, красавец Хуанито.





Хуан:
Да, я скажу, не потому, что вы мне судьи,
Нет!
А потому, что это существо, я полюбил
Сильнее всех богатств на свете.

Хуан указует на постельную Мари; Мари счастливо кивает.

Сейчас я дух переведу и правду вам
Поведую об этом злополучном деле (вздыхает).
Моя сестра была гражданскою женою Педры!..

Отец:
Ну!

Мать:
Ой!

Сестра булькает.

Хуан:
Да, господа, они прожили скрытно
Почти что восемь с половиной лет.
Никто, клянитесь мне, об этом деле
Знать ничего не должен.

Никто не клянется.

И думается мне, что разговор
О чьих-то там трусах теперь,
По меньшей мере, не уместен.
Они, жена и муж, и вещи общие
Иметь могли бы, но он был скуп
До крайней крайности,
Она ж (и это всем известно) до
Крайней крайности порокам алкогольным
Любила предаваться по ночам.
Короче, что и говорить,
Семья у них не получалась,
А потому они спокойно разошлись
И поделили скарб нажитый
На две семейных равных кучки:
Он взял на память о годах любви
Ее прекрасные, в оборках розовых, трусы,
А ей, как порешил совет семейный,
Досталася вторая половина.
Затем случился тот конфуз,
Когда сестра моя...

Мать:
Об этом, я попрошу ни слова,
Мари еще не так крепка,
Чтоб слушать эти откровенности людские.
Отец, что скажешь ты?

Отец (удрученно):
В обойме кончились патроны холостые,
Пойду схожу, там в кабинете есть еще.

Мать:
А ты, сестра, сестре что скажешь?

Сестра:
Ты помнишь мама, я тоже замуж выходила.

Мать:
Три раза.

Сестра:
Нет, мамуля, - два!
Но целомудрие я сберегла для милого,
Что будет мне судьбой назначен.
И этот день настал!
Хуан, мой милый, подь ко мне,
Я заключу тебя в свои объятья,
Кольцом сомкну их на твоих плечах
И разомкну лишь после смерти нашей!

Сестра делает несколько шагов вместе со столом и бутылками по направлению к Хуану, широко расставив ноги, руки и глаза. Хуан белеет.

Мари (в ужасе):
Ой, мама, что с сестрой моей!
Она ведь вновь пьяна, как пробка,
О, мама, как она пьяна!
Она опять забыла все слова
И на глазах у зала вновь ломает пьесу;
Я с ней не буду больше выступать,
Клянусь здоровьем Хуанито!

Мать:
Опомнись старшее дитя,
Мари сегодня отдаем Хуану!

Входит отец, он садится на стул и начинает стрелять по белкам.

Смотри, как бледен твой отец,
Как мать твоя бледна и пота каплями покрыта,
От головы до самых пят.
Стыдись, дитя мое и извинись пред нами!

Сестра:
А мне плевать на все, Хуан сегодня будет мой,
А завтра я его отдам Маришке!

Вновь разворачивается в сторону Хуана со столом и бутылками.

Иди ко мне, в трусах ли, без трусов,
Иди, Хуан, смотри, меня так много,
И я тебя отчаянно люблю!
Меня нам хватит сутки эти скоротать,
Ложись в меня, как в брачную кровать!

Сестра пытается поймать Хуана, который очумев от страха, носится по стенам, оставляя на известке темные следы. Мать курит в окно и запах ее сигарет еще более криминален. Отец - как всегда. Мари встает вместе с кроватью на пути у сестры. Неожиданно для всех, из-за кулис выходит человек невысокого роста, в скромном шерстяном костюме и, короткими, но точными ударами хлыста водворяет на сцене порядок. Все оказываются на своих прежних местах.

Хуан:
В который раз испортили мы пьесу,
Но нужно снова начинать...
Я ухожу в окно и до пяти меня не будет.

Отец:
Мы с мамой тоже спать уходим.

Сестра:
А я бухать пошла.
Там есть один прикольный осветитель...

Мари:
Я снова остаюсь одна,
Прекрасно это для меня.

Все исчезают, Мари одна. Вид ее напоминает начало пьесы, но свежий шрам на щеке, говорит о скорой развязке.

Хуана слышу я по лестнице шаги,
Он топает, бежит ко мне,
Нет, он ко мне бежит и топая...
Черт подери, галиматья какая!
Я даже вижу все, во что Хуан одет:
На нем рубаха, брюки, белые трусы...
О, эти белые трусы! Все из-за них,
Сестра моя здесь балаган играла:
"Ты влюблена в трусы..." Да, влюблена!
В прекрасный вид его трусов,
Которых больше не имеет здесь никто,
Лишь мой Хуан, возлюбленный Хуан!

Голос суфлера:
Мари, хуановы трусы пока что
Совершенно не играют роли...

Мари (бунтуя):
Они для вас, быть может не играют роли,
Они для вас - трусы второго плана,
Деталь... А я так больше не могу!
Мне надо срочно мужика
И я найду его, во что бы то ни стало!
Лежу, как дура битый час
И жду мужчину для постели,
И все напрасно - голая постель...
Мне больше не нужны такие роли,
Такая роль для костюмерши нашей,
Она давно уже все свечи извела,
Ей огурцы из воска много краше,
Чем ощущать живую плоть...
Все, ухожу, во мне огонь пылает!

Мари встает и без постели уходит из помещения спальни. Сцена пуста. Зритель начинает волноваться и свистеть. В этот момент в окно вползает Хуан, зритель успокаивается.

Хуан (синее синего):
Немного посижу в углу, погреюсь,
На улице метель лютует - адский холод.
Уверен, что в Сибири нынче так же,
Я, правда, никогда там не бывал,
Но у меня оттуда предки родом:
Мой прадед на Байкале промышлял форелью,
А после в Забайкалье переехал.
У-у-у! Там морозы много круче
A например, в Новосибирске
Зимою люди не гуляют по планете,
А крепко спят в подземных городах.
И вот теперь у нас такая же напасть,
Ох, расшалился климат, дырами истыкан!..
Итак, погреюсь, время есть.
А где ж Мари?

Идет к постели. Гладит рукою простынь и одеяло.

Постель ее пуста, хотя тепла еще,
Как раскаленная духовка,
Которой печь пирог на праздник предстоит.
Мари ушла должно быть, в туалет,
Конечно, вам смешно, а ей-то каково,
Представьте, сколько времени на сцене -
Мы то уходим, то приходим,
А ей хоть под себя иди!

Мне очень жаль мою невесту,
Пускай подольше там побудет,
А я ей приготовлю здесь сюрприз:
Она в постель, а тут ее Хуан,
Который ею просто околдован,
И буквой "Д" под левой титькой.
(Да, я не выдержал порядка пьесы
И раньше времени супружеское ложе согреваю).
Сейчас я все с себя сниму,
Лишь белые трусы на мне оставлю,
Расправлю их, чтоб складок не было
И буду поджидать Мари, голубку,
Ее носки и букву "Д" на левой стороне.
От напряжения дрожжжу и заттыкаюсь,
Чтоб не расходовать энергию напрассссно.
Молчу и жду, жду и молчу,
Еще - дрожу.
Дрожу, жду и молчу.

Хуан ныряет под одеяло и находится там не шевелясь. В дверном проеме появляется фигура сестры. С ее появлением в зале возникают некие эмоциональные движения. У нее в руках две привычные сумки, которые мы уже наблюдали по ходу действия; из сумок показывает свои головки обычный набор бутылок. В зале слышен истерический смешок.

Сестра:
Какой-то странный день сегодня -
Мари сейчас должна по роли спать,
Во сне мечтая о своем Хуане,
Она ж, как сумасшедшая бежит по коридору,
Держа наперевес большую алебарду,
И на лице у ней разгневанности столько,
Что я решила здесь побыть пока.
А если честно говорить,
Мне надоела пьеса эта,
Нам все равно ее не доиграть.
Спросите - почему? Отвечу:
Папан нажрался водки так,
Что прострелил маман какую-то
Важнейшую часть тела...
А вообщем, это все - фигня,
Я лучше просто на кроватке поваляюсь,
Устала я по сцене шастать,
Ведь у меня огромный вес,
Кило, я думаю, нет, столько, думаю, не будет...
Все время стоя или сидя,
А лежа пить, совсем другое дело.
Прилягу я!

Сестра немного подпрыгнув, падает на кровать. Занавес опускается мгновенно.
И крик Хуана: А! А! А!
И крик сестры: Хуан-н-н-н!
И где-то крик Мари: Мне мужика, немедленно!
И выстрелыпапашипокустам.
И запах маминыхвсетехжепапирос.
Опускается противопожарный занавес, тем самым отсекая зрителя от восприятия происходящего в этом театре.