Сухарики

*  *  *

Ничего от тебя не нашла я
за угаром хмельной пелены,
бывший «ангел» советского «рая»,
бывший пахарь советской страны!

Ни ее, ни тебя нет в помине,
перестройкой убито село;
вместо пашни – сплошная пустыня,
где мелькает воронье крыло.

Ни машин, ни души на дороге,
только ты с почерневшим лицом
еле тянешь замерзшие ноги,
обручальным торгуя кольцом.

Все пропито: семья и Россия,
крест нательный ушел за вино,
Просят стопку глазницы пустые,
У той стопки не сыщется дно.

Дать бы в морду за все это разом:
за разруху, за пьянство и мат!
Умирать не давали приказа,
и ты сам больше всех виноват.

Ведь никто не поможет, родимый,
на Руси нашей так повелось.
Что же вылил полжизни ты мимо?
Где здоровая русская злость?

…Пожалела – и вынесла чарку;
затрясло его, зубы стучат.
Это мерзкое, подлое «жалко»…
Ты прости меня, гибнущий брат!

Ты прости – я еще молодая,
не вкусила смертельной тоски,
пропивая последки от «рая»
и кольцо с посиневшей руки.


* * *

Снился мне коробейник под утро:
он приваживал красной тесьмой
и прикладывал к плечикам шустро
драгоценный атлас отрезной.

Рядом бубен звенел, и плясали,
и хмельной будоражил кураж,
но заныло в груди от печали,
застучало: предашь – не предашь?

Не пройти через шумную людность,
не припасть к побледневшим устам –
отчего одиноко и смутно
заскулила дождём высота?..

И я крикнула в гущу:
                – Всё в прошлом!
Но последние письма не рви!
Словно стало, как прежде, возможно
состраданье ответной любви.


* * *

Положи мне лапу, кошка,
на больную жизнь мою!
Пожалей меня немножко,
молочка тебе налью.

Поживем еще, как мыслишь?
Покоптим клочок небес,
да на старом коромысле
потаскаем в гору Крест.

Сыплет снег, до трав голодный;
день за днём голей поля,
и, как выкормыш безродный,
тщетно солнца ждёт земля.

Вот и мы с тобой у печки
посидим, поговорим;
ты хоть и не человечек,
хорошо нам здесь двоим.

Расплескалось луговое
море талою водой;
слышишь – ветер злобно воет,
за окном чинит разбой.

Положи мне лапу, кошка,
на больную жизнь мою!
Поживём еще немножко,
слово честное даю.


Четверток

По полю, по белому полю,
где с краю тулился совхоз,
исполнив Отцовскую волю,
шёл медленным шагом Христос.

К обеду достигнув деревни,
просил по дворам:
– Дайте грош.
Впустую бродил до вечерни,
хоть был на икону похож.

– Браток, – произнес кто-то в ухо. –
Пойдём, если хочешь стакан.
Господь оглянулся – и глухо
промолвил:
– Ну, здравствуй, Степан.

С укором глядели старухи,
как Стёпка понёс для друзей
бутылку одну бормотухи
и хлеб за шестнадцать рублей.

А что еще делать, скажите?
Работы для пахаря нет.
И выжил мужик, как «сожитель»,
с бабулькой неведомых лет.

Потом, схоронив ее чинно,
шабашками хлеб добывал,
к вину относясь, как мужчина:
коль было на что – попивал.

– Ты что, экстрасенс? – ахнул Стёпка.
Христос ему тихо:
– Пойдём.
Найдётся ли в доме похлёбка?
– Винишко да хлеб – весь приём.

Добрались до ветхой избушки,
где жданок был самый разгар:
Иваныч курил, бряцал кружкой
и клял всех богов сквозь кумар.

– Принёс? Портвешок, стопудово!
А что это рядом за «фрукт»?
Пускай бы сидел себе дома.
– Христом вроде парня зовут.

Он правду угадывать мастер.
Степан дружбану подмигнул.
– Ты вправду, что ль, Бог?! Вот так здрасьте!
Ругнувшись, Иваныч икнул.

Но Гость, не смутившись, ответил
Иванычу так:
– Ты сказал.
И стал ослепительно светел,
аж резало больно глаза.

– Да, Боже Ты мой! – грянул Стёпка. –
Да мы ж Тебе всё отдадим!
Вот жалко, что кончилась водка,
питаемся ядом одним.

Наполнили кружку на счастье
отравой, что жаждала плоть.
И, хлеб преломляя на части,
молился за ближних Господь.

Пустили по тесному кругу
вино да буханку на всех,
доверив Христу, словно другу
сомнения, страсти и грех.

Он баял о Жизни Небесной,
что знает народный измот,
а Стёпка шептал:
– Хоть ты тресни,
и правда – воистину Тот...

А после спросил:
– Отчего Ты
к людЯм в храм большой не пошёл?
Уж точно поел бы в охотку.
– Им там без Меня хорошо.

К утру мужики подустали,
заснули. Он встал подле них,
молясь, осенил их перстами
и вышел, Сам дверь притворив.


*  *  *

Ветер стонет в полях,
начался ледоход.
Нынче мало весенней мягкости.
Не печалься, земля,
не кручинься, народ.
Богородице Дево, радуйся!

Прилетят журавли,
раскудрявится лес,
ребятишки затеют шалости.
В синеокой дали
с облаками и без,
Богородице Дево, радуйся!

Не покинь, пощади.
Подыми русский дух
в день неистовства чуждой зависти.
Кровь омоют дожди,
трижды крикнет петух...
Богородице Дево, радуйся!

Блещет юность в очах,
лёгок путь молодым,
не остави во время старости.
Ты – молитвы Свеча,
Благовония Дым,
Богородице Дево – радуйся!

Бога Сына моли,
не посетуй, прости,
источи цельбоносныя сладости.
Для родимой земли
Ты – как сердце в груди.
Богородице Дево, радуйся!


На Казанскую

Прикоснулся крылом золотым предвозвестник небесный
                к заповедным лесам,
багряницу надел на страстные, печальные клёны,
                благодатью умастив.
Бичевавшие ливни ушли от борьбы бесполезной
                вслед языческим псам,
и Пилат на том свете умылся водою солёной
                в ежегодной напасти.

Неприметный глашатай судьбы и сермяжности правил,
                молодой воробей –
тайнозритель земель, словно преданный друг Иоанна –
                не страшится зимовья.
На Голгофе российской Христос Имя Бога прославил,
                и в убрусе полей
Он оставил Сыновний Свой лик красоты первозданной,
                быв от века Любовью.

Как трепещет душа на кресте расставаний с одними
                и при встрече с другим!
Как терновый венец отлучения тянет и колет
                благородную кожу…
Нас целующий, верь: скоро русские стяги подымем;
                с кем Господь, тот – храним!
И тогда вновь помчатся к победе буланые кони,
                и сверкнёт меч из ножен.

Распростёрся над кроткой Россией дымок деревенский,
                словно Божий покров,
и Казанская смотрит с иконы, как мама родная
                на крылечке у дома.
Русский отрок Давид постигает с отцом в перелеске
                нрав совхозных коров.
При дверях Галилея… Великую мощь воздвигая
                на краю перелома.


*  *  *

Скажи мне, мой ангел, в какие края
Ветрами уносится песня моя?
Туда ль, где пропащий кусочек земли
И юности угли –
                снега замели?

И стоит ли верить, и стоит ли жить?
Почётно безмолвие круг завершит.
Но будет ли на ожиданье ответ?
Без правды суда
                и прощения нет...

...Вот сумрак спускается на городок.
Умолкнет сверчок и пойдёт на шесток.
И только река, мне внимая до дна,
Всё дальше во тьме
                утекает одна.


*  *  *

Ой, ты русская ты доля непомерная!
Расплескалось под ногами море серное.
   
Нынче силы – прежней доблести не равные.   
Что ж сидите, слезы льёте, православные?

Под лежачим камнем преть охота в сырости?   
Коли нет богатырей, их надо вырастить!

Коли горек хлеб чужой – посейте нашенский,
в поле выйдите, Иванушки да Машеньки.

Возродите Русь былую, изначальную,
крепь могучую и душу беспечальную.

Звонкой песней огласите белоствольную,   
Русь вселенскую, небесную, привольную.


*  *  *

Пожалей меня, мать,
пожалей, бузина:
жмёт на сердце
усталость предельная.
Полпути мне пройти,
и тобой – спасена,
только радость
тоской
заметелена.

Не подашь человеку
ни хлеба, ни крох:
был земля ты
и в землю отъидеши.
С нищетою и немощью
явственней Бог
в занебесном
отеческом
Китеже.

Я стою на коленях
у самых ветвей,
тяжелеющих
гроздьями чёрными:
дай мне, матушка,
зёрнышко веры твоей
в эти руки,
растить
обречённые.

И тогда поднимусь
островерхой горой,
содрогаясь
от землетрясения,
над бессилием собственным,
над бузиной,
побеждая
мытарство
осеннее.

Распрямится плечо
в горностай облаков,
призывая
Слова Изречённые,
и вернётся на Русь
благодатный покров,
на бузинные
ягоды
чёрные.


*  *  *

Снова мальчик бежит за хлебом,
на обедню спешит звонарь.
Снова холод подкрался летом….

Прости нас, Государь!

Снова худо, и страх – до тика.
Пустота, нищета и гарь.
От озлобленных взглядов – дико.

Прости нас, Государь!

Люди гибнут, и снова – даром.
Расплавляется нервов сталь,
непривычная к смертным карам.

Прости нас, Государь!

Стон предсмертный в крови и пыли
завершает штыка удар
в грудь последней живой святыни.

Прости нас, Государь!


*  *  *

Взовьются снега, а сегодня – мороси.
Туманы растут густотою пенною.
Они – по праву, душа – по совести,
Вот формула бытности обыкновенная.

Отброшенный мокрый багрец – охапками,
Вчера запылал надо мной, как новенький!
И стали будни чужими, зябкими,
Покрыв серебрянкою крестики, нолики...

Спроси: «Как погода»? Дождь риторический.
И больше меня ни о чём не спрашивай.
Отрёкшись трижды, вхожу по-нищенски
В священные сумерки света опавшего.

…Покров. Расстилается зябь рассветная.
Прозрачна её тишина – как вросшая.
Чуть слышно дышит земля, не сетуя –
Моё сокровенное. Моя хорошая.


* * *

По железной дороге заброшенной,
Мимо речки, жилья и шоссе,
Выхожу в белоснежное крошево
По открытой ветрам полосе.

Хватануть бы раздолья безбрежного,
Но дышать не могу – в горле ком:
Век бы здесь не ходить и не езживать,
Только ноги несут – прямиком!

Что ни избы – пустые развалины,
Вместо речки – зловонная грязь.
И мужик, нищетой измочаленный,
И Москва, что вконец зажралась.

По железной дороге заброшенной,
По ушедшей, безгласной Руси,
Ковыляю, дрожа под одёжиной,
И метель за метелью – вблизи.


Сухарики

Я надену передничек старенький
Из времён меж сумой и тюрьмой,
Накрошу хлеб ржаной на сухарики:
Ешьте, детушки, вместе со мной.

Кто ответит, чем стельно грядущее,
И куда лихо нас занесёт?
За какими горами и пущами
Будет мыканий новых черёд?

Но, видать, на роду так написано,
Чтобы мы затерялись средь стай
В бесконечности неба безвизовой,
Где есть правило: не раскисай!

Под две сотни ударов на компасе
За минуту в груди прозвучат
На прощанье с осеннею пропастью,
На прощанье с тобой, листопад.

Не скучайте, родные завалинки;
Ретивое – уймись, не бузи!..
Ешьте, детушки, с солью сухарики
Как причастие нашей Руси.


*  *  *

Безмолвие – как будто перед снегом.
Безмолвие, усталость и застой.
Быть может, здесь остался без ночлега
И заболел какой-нибудь святой.

А может, век готовит эшелоны.
Эх, поле, поле... – в жизнь не перейти.
И прежний мир, как сон незавершённый,
Оплавится в огне перипетий.

Кому ещё воспомнится былое –
Да жив ли кто?.. Насквозь летят огни.
И ветер не стихает над землёю.
И стынут неприкаянные дни.

2009 - 2015