И открылись глаза у них

С первых времён христианства известно, что оно – иудеям соблазн, а эллинам безумие. C тех пор много воды утекло, во многих странах вера Христова стала культурообразующим элементом и вполне вписалась в повседневную жизнь. Однако среди христиан всех исповеданий некоторая часть по-прежнему подвергается осмеянию. Имя этим чудакам – креационисты, и сегодня за стоически буквальное толкование Библии их пинают все, кому не лень: от воинствующих атеистов и популяризаторов науки до их собственных братьев во Христе и гуманитариев, которые с научными взглядами на сотворение мира знакомы только в пересказе тех самых популяризаторов.
Не выделяясь из общего хора «продвинутых» критиков, отметим однако, что среди тезисов современных книжников есть один, чью глубину, похоже, не осознают и они сами. Звучит он примерно следующим образом: естественнонаучным методом мы можем познавать мир лишь в его падшем состоянии.
Это высказывание можно было бы оценивать, как очередной религиозный трюизм, если бы ему на свой лад не вторили и философы, указующие на ограниченность научного познания, и люди творческие? Так, Экзюпери устами Маленького Принца провозглашает: зорко одно лишь сердце, самого главного глазами не увидишь, – как бы расширяя и дополняя креационистскую капитуляцию перед тайнами мира.
Любому, кто духовно чуток, ясно, что основная наша беда не в «неправильных» законах природы. Конечно, гниение, распад, страдание и смерть печальны. Однако мало лишь механически обессмертить и залакировать окружающую действительность: так вместо живого идивного Царствия Небесного получится лишь томительный лубок из журнала «Сторожевая башня». Время от времени подобия материалистического рая мы встречаем и в реальной жизни – но вряд ли, например, дружба козла Тимура и тигра Амура существенно осчастливила кого-нибудь сама по себе.
В действительности причина разлада намного глубже. Грехопадение начинается не с изгнания из Эдема, а с того момента, как Адам и Ева перестали считать его совершенным раем:
 
«И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания.
И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая».
 
Давным-давно наши предки приняли столь сильный наркотик, что нас до сих пор торкает: наши глаза выпучены, зрачки расширены, восприятие обострено до предела, мы слишком близко знаем не только добро, но и зло.
 
Нам восхищенье неизвестно,
 нам туго, пасмурно и тесно,
 мы друга предаем бесчестно
 и Бог нам не владыка.
 Цветок несчастья мы взрастили,
 мы нас самим себе простили,
 нам, тем кто как зола остыли,
 милей орла гвоздика.
 
(Александр Введенский)
 
Последствия грехопадения признают даже там, где в него не верят. Собственно, любая религия начинается с признания: что-то не так – и одновременно столь ослепительно, оглушительно прекрасно, что мы оказываемся к этому прекрасному глухи и слепы. Воистину, самого главного глазами не увидишь, даже обладая идеально острым зрением. Так, первооткрывателю пещеры Альтамира для обнаружения там древнейших шедевров живописи понадобилось взять с собой 9-летнюю дочь, которая воскликнула: «Папа, смотри, коровки»! Потом была (и есть) долгая полемика искусствоведов – но это уже другая история.
Осмелимся заявить, что любой, кто соприкасается с искусством, на свой лад, пускай и очень слабо, исполняют повеление Господа быть, как дети, быть мудрыми, как змеи и простыми, как голуби. Ведь выдвигаемое искусством требование новизны и глубины подразумевает взрослый выстраданный опыт вкупе с детской непосредственностью, постоянной новизной опыта, удивлением. Даже во внешне мрачных, жестоких и скучных произведениях, как хрестоматийное блоковское «Ночь, улица, фонарь аптека...» присутствует нечто важное и глубоко религиозное. А именно пресловутое удивление неправильным миропорядком, за которым стоит немая мольба: «Из глубины воззвах к тебе, Господи; Господи, услыши глас мой».
Погружаясь в мир поэзии, живописи, драматургии мы, словно внутри огромного причудливого калейдоскопа, испытываем разные точки зрения на мир. И лелеем призрачную надежду, что в одной из этих точек откроется нам наконец Царствие Божие, где искусство, как отдельная сфера деятельности исчезнет. Где всё наше существование станет чистым и непорочным искусством.
Возвращаясь к началу нашего рассуждения, отметим, что даже те, кто не признаёт эволюционное родство человека с приматами, не в силах отрицать, что мы, оставаясь прежними по сути, из века в век куда-то стремимся мыслию и духом. В рамках Священного Писания достаточно сравнить, например, жестоковыйного Иисуса Наввина , истреблявшего целые народы, и Иисуса Христа, Который трости надломленной не переломил и льна курящегося не угасил. Даже если не считать Христа Богом, в Нём мы найдём куда больше поэзии, чем в ветхозаветном воителе. Даже молитва Господня сложена прекрасными стихами. Таким образом, прав был Иосиф Бродский: поэзия – это воистину видовая цель человечества, вызревающая из сочетания нашей воли и вдохновения свыше. В руках у людей искусства есть чудесный компас, который при должном сочетании младенческой смелости и благоговения способен привести нас в состояние первозданной гармонии. И пусть рассказ о грехопадении послужит нам на этом пути предостережением: ведь однажды мы уже повернули не туда и открыли себе глаза не на то.

Скрипка, как желтая птица,
Поет на груди скрипача.
Ей хочется двигаться, биться,
Ворочаться у плеча.
 
Скрипач её криков не слышит.
Немыми толчками смычка
Он скрипку все выше, все выше
Забрасывает в облака.
 
И в этой заоблачной выси –
Естественный климат её,
Ее ощущенья и мысли,
Земное её бытие.
 
Но мы, возвращаясь к земному,
Добравшись по старым следам
К родному, знакомому дому,
Иное почувствуем там.
 
Мы чем-то высоким дышали,
Входили в заветную дверь
И многое людям прощали,
Чего не прощаем теперь.
 
(стихи Варлама Шаламова)