Если выпало в провинции родиться...

                I
В твоём окне — самшит, сентябрь и злато.
В бокалах — жизнь. Мы тихо говорим.
В провинции покой. Здесь каждый атом
уверен, что столицу кличут "Рим".
Хотя чудес немало есть на свете,
и Рим тот по подсчётам чьим-то Третий,
мы пьём за то, что знает и чудак:
не быть иному Риму. Ну, никак!
                II
Поэт учил бросать у моря кости,
когда живёшь в глуши. Но в данный век
в столицу вахтой едет, а не в гости,
почти что каждый третий человек.
А может, и не третий... просто — каждый,
который заработать что-то жаждет.
В провинции за тот же самый труд
дадут гроши... а то и не дадут.
                III
Ты говоришь — в бокалах наших лето
играет цветом солнца, как янтарь?
Всё так. Теряя лист, скрипит скелетом
ствол грецкого ореха. Календарь
выбрасывает флаги старых листьев,
потраченные сонмом бывших истин.
Тепло — к концу. И скоро этот год,
захлопнув осень, навсегда уйдёт.
                IV
А что ж нам ждать от будущего года?
Неведомо. Империя красна
столичной жаждой ветреной свободы.
А здесь, взгляни — кругом везде она.
Пусть нет икры на нашем бутерброде,
но от Собора глянешь и — свободен! —
летит мой взор, причём в любой сезон,
без всяких-яких вдаль за горизонт.
                V
Прописано и мне здесь, между прочим,
не только мучить в речке поплавок.
А грудью воздух взявши что есть мочи,
воспеть всё то, что я воспеть бы смог:
от пёрышка какой-нибудь пичуги
иль звона старокняжеской кольчуги
до фильма (подчеркнём одну деталь),
что едет вдруг на Каннский фестиваль!
                VI
Пока из центра всё ж дойдут к нам вести,
их трудно отличить от небылиц!
Но вот под утро вздрогнет на насесте
да как зайдётся родственник жар-птиц,
кудахча сотый раз одно и то же.
Известий постоянство здесь дороже,
чем вечная изменчивость верхов
в отсутствие злачёных петухов!
                VII
Смениться может многое под небом:
вдруг станет арабистом местный поп.
Теперь его хоть не кормите хлебом —
лишь дайте, толоконный морща лоб,
воздев к востоку глаз, примерив феску,
запеть азан. А мне б закинуть леску
с кормушкой (свистнет прямо как праща!),
чтоб соблазнить заветного леща!
                VIII
Ты щуришь глаз и крутишь папироску.
Несовершенен мир? Да леший с ним.
Что разглядел ты на картинах Босха?
Неужто с нас писал Иероним?
В провинциях и типажи, и лица.
Но действия свершаются в столицах!
Однако из-под каждого мазка
сквозит непреходящая тоска.
                IX
И в этой тягомотной пасторали,
где выписан и наш недолгий век,
мы тщимся жить, а как? Тому едва ли
найдёт ответ поживший человек.
Вот так блесна: чем больше всякой дряни
цепляется к её блестящей грани,
тем, значит, дольше в самой толще вод
за лескою её тянулся ход.
                X
Мир мчится в бездну нервными шажками.
Где горе от ума, где — без него.
Приходится признать, всплеснув руками,
что всё смешалось... Только и всего!
В столице ты живёшь иль на кордоне,
с Небес и ты, и я — как на ладони!
Что ни начни — выходит суета.

Ну как же не хватает нам Христа!