Дмитрий Донской. Какой есть

                ПРОЛОГ.
История не дружит с математикой,               
где логика господствует одна.
Чтя  предков,  прочитаем  же внимательно,
послания их, знаки, письмена.

И, коль История – субстанция живая,
событие есть точка болевая.

Река Истории, о как твоё забито русло! 
Вот вам попытка честной реконструкции 
(всего-то лишь, отнюдь не революции):
событья отделить от злонатащенного  мусора. 

…Историки!  Их сонмища немалы!
А много ль тех, что можно доверять? 
Достойная фигура – Костомаров.
Ц У, уверен   я, ему не поступало
ни от Политбюро, ни от царя.
Не ангажирован, как нынче говорят!

А есть тюремщики, на вышках вертухаи.
Скрыв истину в архивах, как в тюрьме, 
ощерившись: «Не подходить! Стреляю!»,
елико можно, хоронят концы во тьме.

О Родина моя, плохая и хорошая! 
Тебя ни оком, ни умом не обоймёшь,
страна непредсказуемого прошлого,
с которым, что и делать, не поймёшь.


      ДМИТРИЙ. ПОРТРЕТ НА ФОНЕ…
Русь и Орда. Вот симбиоз смертельный!
Вторым столетием покорства и тоски,
свой жданый час предчувствуя, терпели 
(хоть не всегда!) славянские клинки. 

Но невозможно кровопьющей стали
прожить  безгрешно, кровушку не лья!
И кровь славян без сожаленья проливали
славянские же, братские князья.

Меж бранями, в Орду являясь за ярлЫком, 
торгуясь, донося и суетясь,
перекупали Княженье Великое,
и верх держал московский  Дмитрий-князь.

Итак, Иванович он, князь московский, Дмитрий.
Он молодой, он энергичный. Хитрый! 
Внук Калиты, неординарный он политик,
прибрал к рукам соседей, подчинил.
Их  «выход» ( дань Орде) через себя пустил.
(А что? ЯрлЫк!!  Не просто князь – Великий!)

Тем и богатства предостаточно собрал.
Дружина – воины один другого краше.
Смел! Славы воинской заслуженно стяжал.
И – круг соратников, «себя молодшими признаша».

Средь них  Владимир-князь-Андреевич - вернейший.
Себе порою так не верил, как ему!
Звездой двойной начертано в дальнейшем            
влететь им в историческую тьму.

      МАМАЙ.  ПОРТРЕТ  НА  ФОНЕ …
Звезда Орды давно стояла на  закате,
былая мощь Чингиза жиром заплыла.
Жизнь сытая любое войско разлагает,
и рты плодятся – несть же им числа.
Тарантулы, сойдясь, друг друга поедают.
Вот так и ханы. Силы разбредались.

Славянство ж, голову заметно поднимая,
Орде угрозой скрытой становясь,
всё больше беспокоило Мамая.
И как никто другой - Московский Дмитрий-князь.

 Сойтись – не миновать! Гадай тут, не гадай.
…А кто ж он – заслонивший всех Мамай?

Безродный, но влиятельнейший темник,
он полевой, сказали б нынче, командир.
На тропах власти обувь истоптал до дыр,
и надоело ханов возводить никчемных.

Мороки только с ними новые плодить.
Ленивы, вялы, в гоноре вельможном.
Величья  духа - нет! Им не дано, ничтожным
могущество Чингиза возродить.
«Отныне сам владыкою Орды
себя провозглашу могучим рыком.
А путь Руси – путь горя и беды!
Русь накажу побоищем великим!
В слезах кровавых вспомнят Бегича и Вожу,
славянству Русь огромным станет смертным ложем!
Сотру навек!»
                Наёмников собрав –
черкесов, генуэзцев и аланов,
своих туменов полчища согнав,
надумал вырвать власть у ханских кланов.

«Чингизом новым стать - я возжелать не побоюсь!
Своё предназначенье в этом вижу.
А нАперво – дотла зачистить Русь, 
чтоб  не осталось ни полушки Тохтамышу» 

                ПРЕЛЮДИЯ.       
Провидел Дмитрий – схватке быть. Да и какой!
Лазутчики исправно доносили 
и о разладе темника с Ордой,
и собранной им несусветной силе. 

Знал:  Русь Мамаю – в горле главной костью,
к ней не иссякнет он своею волчьей злостью.

Ширь, даль, всего обилье, многолюдство –
натуре волчьей можно ль это всё терпеть?
Знать, небом предначертано столкнуться, 
не разойтись на жизненной тропе.

Провёл большой дипломатический поход. 
Князьям расклад доказывал воочью:
пойти не под одной рукой, вразброд –
как прутикам сломаться в одиночку. 
Врождённая особность  наша - всех беда и горе.
Как устоять Мамаевой грозе?

Очнулась Русь. Воззрила взором горним. 
Подвиглась Русь, сплотилась. Да не все…

Ну, этих не склонить. Их отрезай.
Им давняя вражда судьбы Руси дороже.
Нижегородцы, тверичи… Рязань!
Вот он, Олег, он и пойти с Мамаем может …

…Текли, заполня дол, со стороны Коломны   
с хоругвями походные колонны.
Вернутся ли? Родимый край, прощай, прости!
И знак Божественный был – явлена икона!
Угреша сердце всем – спасённой быть Руси!

Шли  русские, исполняясь горних сил,
и, Русь поя духовною энергией,
солнцеподобный Радонежский Сергий
на страстный, страшный бой благословил.

…Промедлить нам нельзя, тут дело тонкое:
к нему Ягелло движется – матёрый тоже волк!
Мамая встретим на Дону – места там топкие,
не развернуться коннице его…

До места избранна – останний день пути.
Засаду скрыть до времени  легко там –
дубравы. С флангов нас не обойти.
да и Рязань мешать не будет – за болотом!

И, упредив  с Литвой Мамая съединенье,
Дон  перешёл.  «Мамай, иду на ты!»
себе ж пути отрезал к отступленью
и – сжёг мосты!

                БИТВА
И солнце медлило долину озарить,
туман прогнать и росы испарить,
и очень медленно, к полудню лишь настал
тот  миг двух ратей страшного свиданья…
Совокупления известный ритуал –
двух лучших воинов взаимное заклание.   

Томленье схватки войску до поры уняв,
под звуки труб и барабанов  два красавца   
(едва ль возможно  им  в живых остаться) 
вплывают  в круг на огнедышащих конях.

Вдруг, резко, с грохотом ударили друг друга,
и потрясённо охнула округа. 

И ринулась теснить орда, заученным  ударом
сбив русский полк сторожевой, как бы замок с амбара. 

Передовой вступил – новина! – пехотинцы.
Своими жизнями - заслон для главных сил.
Сбиваясь в группы, копьями щетинятся,
но нет  спасения – рой стрел ряды скосил…

…Боярский сын, Великий князь, дружинник ли простой –
равны в труде великом, страшном, вдохновенном,
и кровь ли , пот ли по челу рекой,
железа гром и лязг, и павших – по колено!
И солнце очумелое стоит,
забыв на время обо всей Вселенной.

…Прёт вражья мощь. Великокняжий знаменщик убит,
любимец князя, молодой боярин БрЕнок…
Цвет воинства славянского загублен,
князь без сознанья, ранен, княжий стяг подрублен…
Смят полк срединный! В тыл орда влетает,
как зА спину оленю волчья стая.
Грядёт погибель!?
                На холме своём
Мамай, предчуя славу, засопел надсадно…

Но чёрной птицей вдруг, заполнив окоём,
голодной стаею клинков ударил полк ЗАСАДНЫЙ!

Ударим сим исход решился сечи!
Взошла заря победы в полный рост.
Уже не войско – стадо - до Красивой Мечи,
кромсая, гнали полусотню вёрст!
Остановил расправу только вечер…

Как дым зари, исчезло воинство Мамая.
С трудом Мамай ушёл, коней меняя…

А в тот же час на правобЕрежье донском 
не лязгали мечи, не пели стрелы.   
Быстрей Орды, не помня ни о чём,
без боя побеждён, бежал Ягелло…

...Шакалья радость по Орде разносится:
«Акела промахнулся! Добивать!»
и Тохтамыш немедля следом бросился
прибитого Мамая загрызать. …
Ещё упомянуть, пожалуй, надлежит
интриги ради, лишь чуть-чуть оставшейся:
Мамай в Крыму был генуэзцами убит,
как карточный игрок нерассчитавшийся.
 
               ОЛЕГОВЫ МУКИ.
С дыханья первого до судороги смертной
в Рязани, как нигде, беды несметно. 
Как будто в воздухе самом разлито рвотное -
преследует  Орды дыхание зловонное.
Так близко,  аж парализует волю  –
один полёт стрелы с  ДикОго  Поля.
А с Дмитрием идти – дороги слишком узкие.
Москва подале всё же. Хоть и русские…
Пока Орда – судьба дрожать, как мышь. 
Мамая нынче нет. А лучше ль Тохтамыш?
С Мамаем  не связался (Бог отринул!) - 
не стал пока ещё врагом Руси. 
Так вот неймётся же проклятому ордынцу –
пошёл на Дмитрия. О Господи, спаси!
Открой дороги, говорит. Легко ли –
остаток жизни дотерпеть, казнясь?
Но где Москва и где ДикОе Поле?! 
А вот она Рязань. А я ей – князь…   


                НАБЕГ.
Решил Димитрий, в упоении победой:
«Конец покорству! «Выход»? Вот те шиш!»
А между тем волной цунами следом 
Орда опять на Русь пошла набегом.
Очнулся - шило в зад! На горизонте – Тохтамыш!
Тайком готовился – учёл Мамая опыт.
«Изгоном», налегке, не воевать, но грабить шёл,
сгребая дань со всех попутных сёл,
казну опустошённую пополнить.

А что тем часом о Великом князе молвить?

Синклит бояр попечься о здоровии
настойчиво советовал ему.
«Москва-де стенами надёжно оборонена!»
И он с семьёю отбыл в Кострому.

Соблазн великий – из героя сделать труса.
Эффектный исторический кульбит! 
Но жизнь сама без лишнего искусства 
жестокие сюжеты сочинит.   

Москву препоручил митрополиту Киприану.
Того же унесло каким-то ветром в Тверь.
И быть Димитрию  прокляту, окаянну,
за страсти, что народ снесёт теперь!

Пришла Орда. У стен стоит несметно.
Кто в городе готов для драки смертной?
Вооружились –  что мог каждый где-то  выдернуть –
посадские, да иноки, да смерды…
Нет  воинства – дружина вся  с Димитрием.

Однако стены крепки. Тохтамыш,
несолоно хлебав, уйти не хочет.
Его мурзы умы, как шашель, точат –
московитян нестойкие умы.

О глупая славянская доверчивость!
Ты, как вериги. Или как увечность,
с которою и стены не спасут.
И вот посланцы подношения несут;
врата ж московские распахнуты беспечно!

Враг на беспомощность был зверством обуян.
Страшна была резня московитян. 
Враг не щадил ни детвору, ни жён, 
до стен кремлёвских город был сожжён.

А Тохтамыш своим набегом скорым
на север дале щупальца заслал.
Уже не сытый только грабежом-побором,
сжёг и с землёй сравнял Переяславль.
А дале на пути - Можайск, Звенигород …
Грядёт Руси невиданный разгром! 

Но войско неизменного Владимира
в который раз врагу даёт облом! 

Ужо тебе, проклятый хан, кругами,
как ворону, над Родиной летать!

Отброшен из-под Волока-на-Ламе,
покатится обратно. Уж не рать,
и даже не походная колонна,
но стая волчья, обглодав Коломну,
но всё несытая, нахлынет на Рязань
(беда Олегу!) вновь её терзать 
(немаловажное, заметим, обстоятельство –
не помогло недавнее предательство!).

А что там, в Костроме,  при всей своей героике,   
Димитрий делал, что он ожидал?
Как разъяснят потом борзоисторики –
он ополченье, дескать, собирал.

       МЩЕНИЕ? САМОУБИЕНИЕ!               
Как попуститель, низведён, унижен.
Резня Москвы – клеймо позора на челе.
Так погоди-же, погоди-же, погоди-же,
рязанский князь! Ужо тебе, Олег!               

Не слава, но бесславие обрящется:
великокняжья ради самоутверждения
неслись зондер-команды по Рязанщине
и резали славян без снисхождения!

Что? Неожиданно? Сумей набраться мужества!
Вглядись, не опуская нервных век.
Да не отшатывайся в праведнейшем ужасе:
«Да полно! Тот ли это человек?»

                ТРЕЗВО.
Эй, борзописцы! Где ж единство русское?
И где же наш былой объединитель ? 
Не миновать уйти от толкованья узкого,
от фактов не уйти, хотите, не хотите ль.
Сейчас легко претензий накатить,
через века читая назидания:
во что, мол, славную победу обратил,
продлив Орды почти немОщной издыхание?

Да будем здравы! Ожиданья ложные –
опаснее их нету ничего. 
Политика – искусство взять возможное.
Он был политик, сын был века своего.

Русь вновь поднять – на этот раз без перспектив.
Во вводной разницу легко вы уловИте:
кто был такой Мамай? Сепаратист!
А Тохтамыш? Вассально признанный   правитель.


                ЭПИЛОГ.
 Поэма, говорят (ну, боле-мене!) удалась мне,
не думал даже, что удачу заблесню.
Усопшие, да и живые классики,
спокойно спите – вас не потесню. 

Мне незачем быть чьей-то бледной тенью,
и – возраст, мудрость – не страдаю самомненьем.

Я о другом – о трезвости в оценках.
Она у нас (увы!) всегдашний дефицит.
То в грязь втоптать, то вознести на щит.
А взвешенность (вот не поймём никак!) – бесценна.

Шестивековый помню битвы юбилей.
Проплешины  на нивах исторических.
Осанна подвигу звучала. Тёк  елей,
и Евтушенко врал панегирически.

А восемь лет спустя – привет! Канонизация.
А не поспешно ли? Как в баню, заголясь!
Со тщанием в вопросе разобраться бы.
Ан нет! Вожжой взмахнули – понеслась!

А что нам исторические нивы! 
Ведь мы всегда нелюбопытны и ленивы.

В святые?  Ну так что ж? Никто не ропщет.
Ну если что не так – вернём назад.
Нам из святилища извлечь кумира мощи –
легко! Как пару пальцев об асфальт!

Да, ёра неуместна, понимаю,
в высокой теме слэнг – не комильфо.
Но что поделать, коль меня ломает
историко-духовный дискомфорт?

Вот вывод мой (пусть не предстанет дерзким) –
вполне себе логичный и простой:
он человек, а вовсе не святой.
Делами мечен, что и встарь и ныне – мерзки.

Но Куликово поле! Подвиг свят.
В веках не замолчать и не стереть его.
А люди – люди. Нет противоречия,
пусть персонажи и грешны стократ. 

Так – в горнем  отрешеньи, в безоглядности,
в святой, бессмертной к Родине любви
творятся подвиги далёкими от святости
и вовсе даже грешными людьми.

P. S.
Вот что всё лезешь? Всё воздать пытаешься
сестрам всем по серьгам… А им оно,
с ума сойти, настолько нужно, знаешь ли,
ну, как на скотной ферме кимоно.
 
На соснах ананас? Не жди, не вырастет.
Пора уже прочувствовать тщету
искания «вселенской справедливости».
Давно был окрик: «Подвести черту!
 
Век был такой… Сама земля в огне…
Кровь – что вода… Не нам судить его…».
А мне рязанцев жаль. Хоть дело давнее –
нет срока давности для сердца моего.