Я тебе просто никто иль некто...

***
Профиль твой строгий, сжатые губы,
весь неотсюда, с дальней планеты...
Словно другому принцу Гекуба,
я тебе просто никто иль некто.

И никогда мы не станем роднее,
ягоды разного поля и вкуса...
Но чем ты ко мне холоднее -
тем сильней меня любит Муза.

И пусть тепло уже еле тлеет,
взгляд нездешний, и ты не в теме,
но Эвтерпа зато пожалеет
и меня поцелует в темя.


***
Стучу в твою душу, теряя перья,
не жалея ни рук, ни крыл.
Стучусь в твою доброту и доверье,
а ты мне опять не открыл.

Себя обносишь как бастионом,
стеною из бронестекла.
И мне отвечаешь холодным тоном,
и в нём ни на грош тепла.

Как будто душа твоя из металла.
Так холодно на ветру.
Открой же, сердце стучать устало.
Не достучусь — и умру.


***
Помнишь у леса тот магазинчик,
мой монолог...
Как я цеплялась за твой мизинчик,
за дружбы клок.

Помнишь, к тебе я в слезах подсела,
в лютой тоске.
Всё ведь тогда на краю висело,
на волоске.

Рок надвигался судищем Линча,
вынул кинжал...
Но уцепилась за твой мизинчик -
ты удержал.

Был мой любимчик, порой обидчик
- раны болят...
Всё отдала бы за твой мизинчик,
за тёплый взгляд.


***
Ты летаешь, я тону…
Не спастись за фразой.
Потянул меня ко дну
омут кареглазый.

Ты летаешь как Шагал
и не видишь с неба -
там, где путь твой пролегал -
я тону нелепо.

Но жива ещё почти,
и из опасенья
я прошу: надень очки,
как круги спасенья.


***
Я жду тебя — не важно где и сколько.
В сметане приготовлю карася.
Кормить тебя мне радостно, вот только
любить нельзя.

Придёшь — к тебе на шею не бросаюсь.
Любить нельзя, ведь мы с тобой друзья.
Губами лишь слегка щеки касаюсь.
Любить нельзя.

Спрошу потом Харона в укоризне,
по Лете вдаль в его ладье скользя,
зачем мне жизнь, когда тебя при жизни
любить нельзя...


***
Быть нам вечно порознь,
так судил нам Бог.
Спохватилась поздно я,
сердце сжав в комок.

Рюмка водки с тоником,
лекции, режим…
Сделай же хоть что-нибудь,
чтобы стать чужим.


***
От тебя звонок получен.
И хоть беден мой улов -
вечер скучен, однозвучен
без твоих обидных слов.

Я в обиды не вникаю,
мне они не по плечу.
Просто к трубке приникаю,
словно к тёплому плечу.

Говори же, говори же,
что-нибудь, но говори…
Может быть, мы станем ближе,
если слушать, что внутри.


***
Когда ты повышаешь голос,
не сдержавши в узде коней,
от меня ты тогда как полюс
отдаляешься всё сильней.

Чтоб покрыть это расстоянье,
надо громче ещё кричать,
но чем дальше громов метанье -
тем сильней на ушах печать.

Если слов не удержишь грубых,
удлиняющих к нам пути,
то обратной дороги к другу
можно и не суметь найти.

***

«Здравствуйте, Наталия Максимовна».
Это словно воздуха глотнуть.
Солнце ты моё неугасимое,
радость, наполняющая грудь.

Магия какая-то иль мания,
Бог помог или попутал бес?
Что ты говоришь — не понимаю я,
слушаю как музыку с небес.

Это как амброзией питание -
так мне речь любимая сладка.
Ну пока. До завтра. До свидания.
До звонка, до воздуха глотка.


***
От тебя какая-нибудь малость
для меня порою значит столько!
Я ни с кем ещё так не смеялась
и ни с кем не плакала так горько.

Ты читаешь мне по телефону
про своих придуманных героев,
присылаешь фото по смартфону.
Всё я в закрома свои зарою.

Распрощаюсь с чёрною тоскою.
Выйду на балкон — ещё не вечер...
Как раскраску детскою рукою,
я тобою жизнь свою расцвечу.


***

Мне каждый звонок твой лаком
с приветственной парой фраз.
Но их словно кот наплакал -
не так уж и много раз.

Но как раздавались трели -
сшибала всё на пути...
И долго слова те грели:
«Я не могу не прийти».

Крутилась дней мясорубка,
всё уже сжимался круг,
а я хваталась за трубку,
как за спасательный круг.

И, кажется, легче пуха,
как дождик из конфетти,
слетали слова мне в ухо:
«Я не могу не прийти».

И ждать мне было не трудно…
Бежала со всех я ног
за тем, что дарил тот трубный,
целительный тот звонок.

Так радостью был украшен,
как завтрашний Новый год,
что был не так уж и важен
действительный твой приход.


***               

Исчерпанность, испепелённость               
подстерегают на пути.
Но вечно юная влюблённость
не даст нам просто так уйти.

Бесстрастности не даст нам сдаться,
всё повторится вдругорядь...
Что лучше – ждать и не дождаться,
или иметь и потерять?

Ты не звонишь уже неделю...
Я ненавижу телефон.
Душа и нервы на пределе.
Всё остальное – только фон.

Но вот звонок, как звуки Верди,
я всё сбиваю на ходу...
Потом, как маленький конвертик
с ребёнком, бережно кладу.

Пусть отдыхает на трельяже.
А трубка тёплая ещё...
Как по щеке её поглажу...
Мой телефон теперь прощён.


***
Я втайне знаю: ты хороший,
и сколько б лет не утекло -
фальшивой ласки мне дороже
твоё прохладное тепло.

И что с того, что сединою
зимы окрашены крыла,
что опьяняют сны весною,
но отрезвляют зеркала,

что обманули все июли
цветеньем розовым степи,
но двери крылья распахнули,
и сердце сорвано с цепи.

Пусть всё — виденье, наважденье,
души волшебная игра, 
не день рожденья — дня рожденье
теперь я праздную с утра.

В стихе затею я утехи,
что и не снилось — сочиню,
а телефонные помехи
не помешают ничему, –

расслышать главные аккорды,
любви единственный улов,
когда сердец границы стёрты,
и всё легко понять без слов.

Уже не пусто и не голо,
и мне не страшно средь зимы,
когда пробьётся словно колос
ко мне родной до боли голос,
когда не я и он, а мы.


***

Люблю тебя как солнце в день осенний
неярко и легко, чтоб не обжечь.
Как важно до весеннего спасенья
тепло это последнее сберечь.

Сквозят стволы последнею свободой.
Погрейся в ненавязчивых лучах,
что окружают робкою заботой,
чтоб сердцем не замёрз и не зачах.

Какие сны зимою нам приснятся,
пока разбудит вешняя вода?..
Дано стихами мне тебе признаться,
в чём прозой не смогла бы никогда.


***

Выгуливаю одиночество,
шагами измеряю боль.
Я душу вылюбила дочиста,
я говорю сама с собой.

Весь мир — пустынею безгласною...
Всё это так, но лишь пока
твою улыбку грустноглазую
не достаю из тайника.

Она не даст мне больше мучиться,
вернув меня в любви страну...
Пусть дважды в реку не получится,
так вспять её я поверну.


***

Живу тобой, но без тебя,
одна, но не одна.
Из слов и снов любовь лепя,
тебе до дна видна.

Любить — как в жаркий полдень пить,
тоску свою топя.
О, мне так нравится любить!
И именно тебя.

***

Мы с тобой - два берега, как в песне.
Но река-то всё-таки одна.
Может быть, так даже интересней -
если нет исчерпанности дна.

Счастье - это правило и норма,
но порою — непривычно всё ж -
может принимать такие формы,
что его не сразу узнаёшь.

Облако, меняющее облик…
Дерево, обнявшее балкон…
Их природный немудрящий опыт
сердцу сообщает свой закон.

Может, это фейерверк на торте,
или разноцветный колпачок,
иль улыбка у кота на морде,
или сердца пламенный лайчок.

Как я рада, что у нас есть тайный
праздник, и стихов моих не счесть,
что могу сказать в свой час печальный:
Лёшечка, спасибо, то ты есть.

***

Ах, как любить бы разучиться,
как занести всё это в спам...
Не по летам летать как птица,
калашный ряд не по зубам.

И шапка сенькина, и сани
давно уж больше не мои.
Убрать бы всё в одно касанье -
аи, бои и соловьи.

И пусть покой мне только снится
и сонных вереницы дней,
капец, а не твои ресницы,
каких не видела длинней.

Вселенским холодом согрета,
всё не усвою я урок.
О  сколько я твоих портретов
нарисовала между строк!

Я не художница, учусь лишь,
ты там похож и непохож,
но в них навеки заночуешь,
поскольку в будущее  вхож.

И если выпадет проститься -
то строчки не дадут уйти,
и будут в небе словно птицы
кружиться на твоём пути.

Всё в этой жизни вперемешку,
но побеждает пред концом –
любви лукавая усмешка
над постным ханжества лицом.

***

Ты мой снег в июле,
дождик в январе.
Словно обманули
звёзды на заре -

так это нежданно,
невпопад, не в срок…
Ты мне Богом данный
ради пары строк.

Одинокий ужин
и ничей ночлег...
Но зачем-то нужен
прошлогодний снег.

Гололёд в июле,
в новый год жара…
К Магомеду пулей
движется гора…

Всё не так как надо,
как заведено...
Только нету слада
с тем, что не дано.


***

Как горько каркает ворона...
А всё ж и у неё зато
своя любовь, своя Верона,
своё дворянское гнездо.

Как гарно быть предвестьем рока,
предупрежденьем божьих кар…
И радоваться даже крохам,
сойдя с небес на тротуар.

Повадку перенять воронью
мне б в вечном поиске даров...
А ну как что-то провороню
я в этом лучшем из миров?

Иду по тропке как по краю,
с тобою молча говорю
и что-то тайно доверяю,
холодному, как январю.

Ворона в двух шагах от рая.
Она в гармонии с судьбой.
А я тобою умираю.
И выживаю я тобой.


***
Любовь, что не разделена –
бесценнее всего.
Она сияет, как луна,
как всё и ничего.

Она растёт, как снежный ком,
нежна, обнажена,
и не нуждается ни в ком,
ей плата не нужна.

Не так, как у земных людей,
шаги ее тихи.
Она рождает не детей,
а песни и стихи.


***
Кому посвящён этот дождь? Снегопад?
Что пишет он в воздухе мокрого сада?
Как будто бы кто-то строчит невпопад,
стремясь достучаться до адресата.
А он и не слышит за стуком лопат.
Какая досада! Какая досада!


***

Я кофе с коньяком мешаю
и одиночеству мешаю
в меня всё глубже проникать.
Ты не поэзия, а проза,
а я люблю тебя без спроса,
и сколько можно намекать?

Меня ведёт любовь-обманка,
я, кажется, эротоманка,
и мне не впрок пригляд небес,
но что же делать, если утро
такое, что быть глупо мудрой,
и невозможно с и без.

***

Рюмка, полная тоски…
А названия не помню.
Чтоб ослабились тиски,
снова доверху наполню.

И тоска уж не тоска,
а недолгая печалька.
Вот она уж не близка,
от меня, скажу, отчаль-ка.

Рюмку доверху налью,
ветками заполню вазу.
А о том, как я люблю,
не скажу тебе ни разу.

Жизнь, куда ты утекла?..
Связь распалась на запчасти.
Рюмку чешского стекла
разбиваю я на счастье.

***

Звёзд не хватаю, прочно на земле,
летаю лишь во сне и на Пегасе,
а раньше доводилось — на метле,
греха не видя в дьявольской проказе.

Теперь летаешь ты, а я молю,
чтоб долетел полями и лесами,
чтобы обнять и вымолвить: люблю,
и захлебнуться счастьем, как слезами.

Увижу, обогрею, накормлю
и напою колодезной водицей.
Люблю, люблю, пожизненно люблю...
Как жаль, что это всё не пригодится.

***

Нашёлся случайно трамвайный билет -
тот самый, счастливый. Помнишь?
Пусть счастья как не было так и нет,
но главное разве в том лишь?

В подкладку сумки в тот день завалясь,
он в ней пролежал три года,
держа между нами незримую связь,
даривший фору и льготу.

Бумажное счастье истёрлось до дыр,
не хочет со мною знаться.
Но как заклинанье, заветный шифр:
шестнадцать и вновь шестнадцать.

Обычно счастье наперерез
бежит, кивая трамваю,
но он, заблудившись, то сходит с рельс,
то масло пред ним проливают.

Ах, счастье, счастье… обман и дым.
Шестнадцать и вновь шестнадцать.
Прошло три года и мне за ним
теперь уже не угнаться.

***

Незабытое Богом место -
остановка для наших встреч.
Ты был послан несчастья вместо,
от отчаянья уберечь.

Две скамьи и навес над ними
охраняли от мира нас.
Дребезжали трамваи мимо,
вечер ласковый тихо гас.

Бог то место не забывает,
он всё помнит и нас там ждёт.
Дождик даже не задевает,
и так нежно там снег идёт.

Свято место отныне пусто –
проезжая, смотрю в окно.
Что-то шепчет шестое чувство…
Всё давно уже в прошлом, но...


***

Твою улыбку перепощу
и сохраню на чёрный день,
чтоб в сердца пересохшей роще
в её бы укрывалась тень.

И тёплый голоса оттенок
запрячу меж амурных стрел,
чтобы средь одиноких стенок
он по ночам мне душу грел.

Раскрыт роман Дюма «Амори».
Нет никого и ничего.
Лишь рокот строк как ропот моря...
и тайна горя моего.


***
Мне не нужен повод для стиха,
для любви к тебе не нужен повод.
Это только с виду я тиха,
а коснёшься — оголённый провод.

Кажется — невинна, как птенец,
алым — губки, беленькая шубка.
А внутри запёкшийся свинец
и палёной гарью пахнет шутка.

Кажется — перешибить плевком,
но гранатомётом не обрушить...
И лишь ты бы мог меня легко
обесточить и обезоружить.


***
Я за тебя стакан гранёный -
до дна, но только и всего...
Ты мой чужой и отстранённый,
хотя люблю как своего.

Но не ведись на опус лестный -
он не том, что мы близки.
Ты мой соломинка над бездной,
заслон от боли и тоски.

Стучится вымученный ветер
в моё закрытое окно.
А я одна на белом свете,
жизнь положила под сукно.

И только листья на балконе,
забившись в дальние углы,
напомнят мне его ладони,
как были нежны и теплы.


***

Завелась небесная шарманка,
музыка неслышимая сфер…
Я клюю на сладкую приманку
и уже не страшен Люцифер.

Сердце напоив целебной мутью,
став неуязвимою для жал...
Но затихла жизнь на перепутье,
словно кто на паузу нажал.

И простыми в сущности вещами
отрезвляет дождика петит...
Старость от любви не защищает,
а любовь — от смерти защитит.


***
Засохший между серых скал
цветочек, что я приласкала...
Пусть не меня он там искал,
и я его там не искала.

Он как-то по иному цвёл,
не зная, от кого вёл род свой.
Счастливый случай ли нас свёл,
иль породнило нас сиротство...

Как страшно, если не помочь,
когда не божья - волчья воля,
на пятки наступает ночь
и дышит в спину неживое...

Мне больно, если ты — не ты,
от нелюбви я леденею,
и лишь под взглядом теплоты
сильнее в поединке с нею.

Прости слова любви немой,
ведь сердце же не из металла,
солдатик оловянный мой,
что я из пламени достала.

И что с того, что ты другой,
и что не мне был адресован,
но доброй сказочной рукой
в моём был сердце нарисован.

Пусть мы не ровня, не родня,
но я спасу твоё сердечко.
Не денег пачку из огня -
любовь сгоревшую из печки.

***

Вот и дожили мы до осеннего плача,
будем путаться снова в ногах ноября,
хоть и правды в них нет, а тепла и тем паче,
но остались запасы в крови янтаря.

О печальный художник весёлого жанра,
юмор чёрного цвета тебе не к лицу.
К твоей осени строгой бы летнего жара
подмешать в самый раз  — мудрецу и юнцу. 

В твоём мире так чисто, опрятно и голо, 
твои пальцы дворянски нежны и длинны.
Горький солод судьбы, одинокое соло,
ты как солнце с лицом крутолобой луны.

Пусть тебя расколдует весенняя фея,
всё ненужное сбросив как  зимний балласт,
все печали тогда тебе станут до фени,
потонув среди солнечных лучиков глаз.

Дотемна далеко, а ночами так звёздно,
и надежда встречает ни свет ни заря…
Только жаль, что порою, увы, слишком поздно
мы приходим к холодным ногам ноября.


***
Люблю я эти пасмурные дни
за то, что так нерадостны они,
за то, что ничего не обещают –
ни солнышка, ни ласки, ни весны,
за то, что с нами так они честны
и лень нам снисходительно прощают.

Ну здравствуй, хмурый серенький денёк!
Присяду на тебя как на пенёк
и отдохну от бега и прогулок.
А ты, не обманя и не маня,
свернись клубочком в доме у меня,
найдя там поуютней закоулок.

Себя на домоседство обреку
и вспомню Саши Чёрного строку:
«Ну сколько вас ещё осталось, мерзких?
Все проживу!» И этот тусклый день,
любя его застенчивую тень,
его туман и слабый свет нерезкий...

Спасибо, день, что ты хотя бы есть,
что позволяешь быть такой как есть,
что можно пред тобой не притворяться,
как тот, кто так же хмур и одинок,
кого хотелось взять бы в свой денёк,
и сбросить с сердца маску и наряд свой.

***

Ни намёка и ни обещанья, –
мимолётный друг другу привет.
Я махала тебе на прощанье.
Я вослед, ну а ты мне в ответ.

Мы по-прежнему только знакомы,
хоть немало уж минуло лет.
Я всё так же махала с балкона,
ты всё так же махал мне в ответ.

Ни восторженных охов и ахов, –
жизнь по-прежнему тихо текла, –
но от этих приветливых взмахов
на земле прибавлялось тепла.

Никаких перемен не случилось,
но остался особенный свет.
Я махала, и небо лучилось
оттого, что махал ты в ответ.

Нас вели наших судеб излуки,
и не думалось в миги торжеств,
что зловещий праобраз разлуки
тот беспечный таил в себе жест.

Все невстречи снесла я легко бы,
незвонки замолчавших мобил...
Но маши мне всегда, на каком бы
дальнем полюсе мира ни был.

***

По тебе соскучились слова,
что ещё не сказаны вживую.
Честным словом я ещё жива.
Только этим словом и живу я.

Зацепиться не за что любви –
всё бесплотно, тонко, беспричинно...
Но слова мои ты всё ж лови –
там живое, а не мертвечина.

Там сквозь жар, сумятицу и бред –
контур кепки или капюшона...
Там твой нарисованный портрет,
как живое всё, незавершённый.

Видится как будто под хмельком:
там цветёт единственная роза...
Держат термос с кофе с коньяком
пальцы, покрасневшие с мороза...

Зубик, покосившийся слегка…
О колени трётся чья-то кошка…
Ах, любовь моя, она легка.
И смешна, наверное, немножко.

***

Обнять тебя нельзя, а ты любить не можешь.
И давний наш дуэт немножко глуповат.
Ты, Боже, тут ничем, похоже, не поможешь.
Никто не виноват. Никто не виноват.

Но теплится душа в немеркнущей беседе...
Чуть тлеет огонёк, но в нём — мильоны ватт.
Пусть вечно зелен он, как виноград весенний.
Никто не виноват. Никто не виноват.

А сердце рвётся вон, колотится как птица,
наперекор всему блаженствует: виват!
И зелень глаз твоих на солнце золотится…
Никто не виноват. Никто не виноват.


***

Я твой ангел-самозванка, за плечом твоим парю,
я как скатерть-самобранка пир невидимо творю,
я твой агнец на закланье –  с лёгким сердцем на убой,
лишь бы знать, что ты заглянешь, что любовь моя с тобой.

В небесах улыбка солнца, но она цветёт для всех.
Мне же свет один в оконце — голос твой, счастливый смех.
Это всё не для чего-то – для еды или питья,
просто петь, летать охота, просто я люблю тебя.

***

Ни будущего нет, ни прошлого,
лишь настоящего чуть-чуть...
Хочу тебе всего хорошего.
Не «будь со мной», а просто «будь»!

Ты улыбаешься так молодо,
как будто лучики сквозь тьму...
Скажи, тебе теперь не холодно?
Теперь не страшно одному?

Да, знаю, что уже не маленький,
но я отодвигаю смерть,
чтобы цветочек этот аленький,
в снегу замёрзший, отогреть.

Не буду ничего загадывать,
в глаза заглядывать судьбе,
а буду жить, любить и радовать
ребёнка милого в тебе.

***

Твои ласточки и синицы,
и ресницы, что нет длинней,
могут вызволить из темницы
темнолицых унылых дней.

Твои кактусы или розы,
твои ролики и звонки
опоэзят любую прозу
и прогонят тоску в пинки.

«С добрым утром!» –  и словно эхо
откликается белый свет,
и стиха моего утеха –
на улыбку твою в ответ.

Утро набело перепишет
звёзд исчёрканный черновик,
утро все грехи мои спишет,
переедет, как грузовик.

И проснётся всё, что лишь снится,
что не хочется убивать.
Будут ласточки и синицы
сердцу ласково подпевать.

***

Солдатик не такой уж стойкий,
ну как же мне тебе помочь?
Слетели все твои настройки,
комар терзал тебя всю ночь.

И интернет исчез во мраке,
и пульт не пользует экран,
и отвратительный Куракин
зря столько времени украл.

У Токаревой сплошь повторы
и дождь не сдерживает слёз…
Все эти мелочные вздоры
не принимай, прошу, всерьёз.

А всё вниманье — чудной дате,
что ты пришёл на этот свет,
и там пришёлся очень кстати,
нигде такого больше нет!

В своей футболке бело-синей
с полоской бело-голубой
ты был такой неотразимый,
что любовалась я тобой!

***

Кто ты, потеря моя иль находка,
дождик слепой иль степной суховей...
Быстрая, лёгкая эта походка…
Мне не угнаться за жизнью твоей.

Стрижка мальчишечья, стиль молодёжный,
стойкий солдатик в пехотном строю...
Технике учишь, но я безнадёжна,
и далеко от тебя отстаю.

В этом давно уж покорно уверясь,
следом зачем-то иду по тропе...   
Не догоню, так хотя бы согреюсь
мыслью, и словом, и сном о тебе.


***

Как жизнь? –  спросили. –  Ничего.
Но ничего моё особое.
Так кучеряво, кочево,
как облако высоколобое.

Оно вместительно, как шкаф,
в него так много понатыкано:
твой не задевший мой рукав,
и то, как я к тебе, и ты ко мне,

и то что было да прошло,
и то что никогда не сбудется...
Да, «ничего» – не «хорошо»,
но в нём мне так просторно любится.

***

Когда-то загадать пыталась -
что если завтра будет снег…
И в юности всегда сбывалось,
и мнилось, будет так навек.

Что лишь с утра откроешь глазки –
а там — о чудо! Снег идёт!
И ты живёшь как будто в сказке,
и всё ещё произойдёт.

Но только снег и происходит,
а ты по-прежнему одна.
С души с годами глянец сходит
и с глаз спадает пелена.

С утра гляжу я на дорогу -
так хочется ещё поспать,
а снега нет, и слава богу,
тебе поменьше разгребать.

Что снег? Поток небесных крошек,
лишь символ, образ, свет из век.
Сейчас мне ближе и дороже
обыкновенный человек.

Люблю тебя сквозь боль и нежить,
сквозь снег, и сумрак, и туман...
И пусть всё так же будет нежить
нас возвышающий обман.

***

С отстранённым прохладным взглядом,
непонятный, родной, чужой,
тот, что был никогда не рядом,
о, постой над моей душой.

Я люблю всё, что без ответа,
что похоже на сон и бредь,
что не носит серого цвета,
не боится светить и греть.

Из всех слов, что учила в школе,
я запомнила лишь «любовь».
Знала, что это будет вскоре –
ты уроки, душа, готовь!

Никого со мной не стояло –
это был комплимент большой.
Но мне этого всё же мало.
Ты постой над моей душой.

***

Обезвреживаю мины
твоих вылетевших фраз,
чтобы мимо, чтобы мимо,
а не в сердце, как сейчас.

Может, на год, может на день
жизнь мою они скостят.
Может быть, со мною сладят,
может, мимо просвистят.

Это вовсе не витийство –
даже стих от дрожи стих...
Не умышлено убийство,
по неосторожности.

***

Ёжик замёрзший пытался согреться,
но, приближаясь к другому ежу –
только сильнее укалывал сердце,
ранит защита подобно ножу.

Можно согреться, лишь сбросив иголки
и прижимаясь телами к телам.
Дождь ли, метелица, ветер ли колкий,
всё нипочём будет, всё пополам.

И человек – не такой же ли случай?
Хочется-колется сердцу опять.
Что же ты смотришь, как ёжик колючий,
не подойти к тебе и не обнять.

***

Я не пригублю этих губ и век,
я лишь прикоснусь душой...
У каждого должен быть свой человек.
Пусть даже он чужой.

Это как хор цикад в темноте,
это как ветер в листве…
Люди единственные — не те,
что нам видны в большинстве.

Их ты из жизни своей удали,
иди по своей тропе.
Но главное, чтобы кто-то вдали
помнил бы о тебе.

Пусть он где-то на том берегу,
но это не важно для чувств.
Я перед душою своей в долгу
и жизнью лишь расплачусь.

***

Как ты сумел стать ближе и нужнее,
чем те, кому по праву это сметь...
И если б взгляд хоть чуточку нежнее -
он смог бы заговаривать и смерть.

Всё это вздор, турусы на колёсах,
как дождь косой, что стороной прошёл.
Не обращай внимания на слёзы -
я плачу, оттого что хорошо.

Так Лис ответил Маленькому принцу,
зависимости радуясь своей,
когда уже от боли не укрыться,
когда они уже одних кровей.

Но вспомню я тебя в минуту злую,
когда господь на радость будет скуп.
Летят снежинки, словно поцелуи,
замёрзшие от неслиянья губ.

И кажется, царевна Несмеяна
и Мёртвая царевна, что в гробу,
была такой, поскольку неслиянна
с тем, кто бы смог согреть её судьбу.

А я смеюсь, как будто всё не вечер.
Кораблик провожаю твой: плыви
в большую жизнь, любимый человечек,
под парусом улыбки и любви.

Как будто нет ни горести, ни смерти,
и жизнь опять обманами мила.
Бреду куда-то в снежной круговерти,
что поглощает медленная мгла.

Рассыпана небесная солонка.
Твой пир, зима, чаруй же и балуй!
Растаял день. Я шлю ему вдогонку
по воздуху летящий поцелуй.

Прощаю все потери и напасти.
Прощаю этот сумрак голубой.
И, кажется, я сотворяю счастье
из тьмы всего, что составляет боль.

 ***

Сказать «люблю» есть столько способов –         
неявных, скрытых, молчаливых.
Когда его не слышишь досыта –
как роза сохнешь без полива.

Одной лишь только интонацией
и обертоном тёплой нотки
или строки туманной грацией –
я захмелеть могу без водки.

И даже просто номер набранный
и телефонное дыханье –
сильнее фраз, привычно навранных,
и комплиментов полыханий.

Скажи мне что-нибудь хорошее
иль промолчи, на боль подуя,
и слово, как цветок проросшее,
вмиг для себя переведу я.


***

Придёшь, как правда во спасенье,
и будет к ужину треска,
вино и грустное веселье,
а после светлая тоска.

Грудную клетку открываю
по вечерам, я не запру
любовь, чтоб бездна мировая
взяла её в свою дыру.

Лети же, птичка с синим тельцем,
через дома, через леса,
согрей собой чужое сердце
и песней радуй небеса.

Твои напрасны опасенья,
ты мне не рыцарь на коне.
Не ложь, а правда во спасенье.
Не отвечай улыбкой мне.

***

Ты в мои не попадаешь ноты,
в знаки препинания, длинноты,
в ритм дыханья, в нужную октаву,
кровь одна, но не того состава.

Я с тобой не попадаю в ногу,
то бегу, то отстаю немного,
ты порою как мираж в пустыне,
все сближенья кажутся пустыми.

Словно в ступе мы в воде толчёмся,
никогда мы не пересечёмся.
Вилами я напишу на волнах:
без тебя бы жизнь была неполной.

Ты заглянешь в сердца тихий омут –
черти, что водились, вмиг утонут.
Но меж нами протянулись вёрсты,
и мерцают словно слёзы звёзды.

***

Скажи слова мне, что не скупы,
что как промытое стекло...
Но ты сдвигаешь плотно губы –
нельзя, чтоб стало мне тепло.

Нельзя, чтоб пальцы и ресницы,
что в луже звёздочка дрожит...
И между нами как граница
твоё молчание лежит.

Нельзя, чтобы смешенье стилей,
чтоб мезальянс и диссонанс.
А боги нам бы всё простили
и в свой чертог пустили б нас.

Но здесь я слишком рано вышла,
мы разминулись в временах.
И в жизни ничего не вышло,
что так легко в стихах и снах.

***

Я в стихах не ставлю имена.
Ты спросил – а что ж без посвящений?
Но тебе вся жизнь посвящена.
Разве что-то может быть священней?

Мне моя любовь запрещена,
она может только быть стихами.
Но тебе я вся посвящена
целиком со всеми потрохами.

Не хочу светить тебя везде,
не хочу сама с тобой светиться.
Но, в сердечном спрятано гнезде,
имя трепыхается как птица.

Выстрелит когда-нибудь ружьё,
что висит который год без толку.
Да святится имечко твоё.
Времечко расставит всё по полкам.

***

Уголок души уделил.
Дал мне повод стихи кропать.
Ты мне мягко ещё не стелил,
так за что мне так жёстко спать?

В облаках со мной не витал.
И по лесу одна брожу.
И на саночках не катал,
так за что я их всё вожу?

Да, душа не в лучшей поре.
Разошёлся зашитый шов.
Магомед подошёл к горе.
Магомед от горы ушёл.

Буду саночки я возить,
Магомеду махать вослед,
ничего не ждать, не просить
много-много счастливых лет.

***

Надо признать отважиться –
нет ничего там, нет.
Всё это только кажется,
лишь отражённый свет.

И лица выражение,
и тех слов попурри –
это лишь отражение
солнышка, что внутри.

Хватит уже приписывать
чувства свои другим,
веря, считая истово
любящим, раз любим.

Признавай поражение –
нет ничего в ответ.
Это лишь отражение,
лишь отражённый свет.

***

Когда растаю как виденье
и стану ветром и лучом,
и буду ласковою тенью
маячить за твоим плечом,

не отмахнись, как от былинки,
и постарайся не смести
цветок, пробившийся в суглинке,
чтоб пред тобою расцвести.

Старайся не разбить посуду,
что наши помнила пиры.
Я буду прятаться повсюду,
не появляясь до поры.

Но оглянись – я вот же, вот же,
не важно, сколь минуло лет.
И двери окон или лоджий
не запирай на шпингалет.


***

Когда бы я была нужна,
как я была б с тобой нежна,
но мне какого же рожна,
когда ты вот он.
И я варю тебе рагу,
его я не отдам врагу,
а лишь тебя я обреку
своим заботам.

Я ухожу в любви запой,
забыта Богом и толпой,
но лишь бы только не тобой,
всё остальное
переживу, приняв урок,
лишь ты бы жил в любой из строк
и был как в песне тот сурок
всегда со мною.

Всё в топку было – смех и плач,
сама себе и враг, и врач,
и счастье резвое, как мяч,
в слезах топила...
Не спросит Бог в краю ином,
грешна ли духом или сном,
а спросит он лишь об одном:
а ты любила?

Но если где-то впереди
к тебе мне станет не пройти,
и я почувствую, в груди
погас фонарик –
куплю себе, чтобы простить,
чтобы навеки отпустить,
чтоб научиться не грустить,
воздушный шарик.