Грех

Он таился в сумраке на крыше,
и в раздумье ухо теребил.
Всех людей внизу прекрасно слышал,
жить без них не мог, но не любил.

За спиною сложенные крылья,
маленький оранжевый зрачок,
видящий в греховном изобилии
всякий человеческий порок...

Снизу в темноте он был невидим
с каменной горгульей в стороне.
Рядом изваяньем в монолите
Смерть стояла в мёртвой тишине.

Бледной костью из-под капюшона
скалилась на холоде Луны.
Чёрные глазницы отрешённо
видели неведомые сны.

Там внизу их часто вспоминали,
в гневе, а порою и в слезах.
Призывали их, и изгоняли,
мысленно и просто на словах,

презирали их, но и боялись,
понимая то, кого хулят,
медленно тем самым приближаясь
к вечности, ведущей через ад...

Он смотрел внимательно предельно,
словно хищник жертву выбирал,
в некоторых личностях отдельных
грешников знакомых узнавал.

Смерть молчала рядом как обычно,
помня повелительное слово.
В общем, всё рутинно и привычно,
и к любому делу всё готово.

Глядя вниз, он думал отдалённо:
- Почему же эти существа,
Божией любовью наделённые,
и душою Божьего родства,

грешные, ничтожные и злые,
вечно недовольные судьбой,
получают в полном изобилии
Божий Рай, закончив путь земной,

стоит им всего лишь в покаянии
выразить безмерную печаль
о своём греховном осознании,
в заповедях жить и не начав?

Почему же он - хозяин мрака,
тот, кого любили больше всех?
- Как несправедливо всё, однако.
Хорошо, что есть их смертный грех...

Там, где разделяются потоки
массы популяции людской,
гневный, и конечно, одинокий,
брёл поэт по жизни непростой.

Шевелились губы монотонно,
взгляд сосредоточен в пустоте,
злобные, как волосы Горгоны,
извивались мысли в темноте.

Проклиная мир такой жестокий,
ненавидя человечий род,
ударяясь в тёмные пороки,
уводил себя в водоворот

невозвратной ярости и жажды,
Божьей карой мысленно кляня,
всех, кто пересёк ему однажды
путь-дорогу прожитого дня.

Был замечен оком беспристрастным,
и опознан как пустой объект.
- Пусть ругается, ведь это не заразно...
Не такой был нужен - смертный грех.

- Это дело мы сейчас поправим,
нужно лишь легонько подтолкнуть...
И в душе поэта за стихами
появилась низменная суть.

Кто-то бесконечно дружелюбный
говорил ему, в самом себе,
по отечески, строфой сиюминутной,
собственною думой о судьбе:

- Оглянись, мой друг несовершенный,
видя совершенный этот мрак.
Вот скажи мне, только откровенно,
ты же не законченный дурак?

Ты же не один из миллиарда
вечно жрущих, делящих кусок,
падальщиков стайных авангарда,
тратящих отпущенный им срок?

Сразу видно, ты не этой масти,
у тебя прекрасные стихи,
потерять ты можешь в одночасье
душу от словесностей таких.

Так что ты одумайся, не стоит
самого себя отождествлять
с племенем посредственных изгоев,
тех, кто не умеет слов связать.

Это человечество погрязло
в жадности и жалости к себе.
Им всегда - на хлеб побольше масла,
счастья на раскатанной губе,

им всегда чего-то не хватает,
даже если в полных закромах
джинн из лампы где-то обитает
с золотою рыбкою в руках.

Хочешь быть таким же - ради Бога,
я сожру тебя, как и других.
Приведёт ко мне твоя дорога,
больше вариантов никаких...

И пришло за тем успокоенье,
страсти отошли на задний план,
в глубине души у вдохновенья
тенью промелькнул самообман,

зацвела незримая гордыня,
вышло самомнение вперёд...
Со своими мыслями другими
шёл поэт, самосознаньем горд.

- Вот и всё... - на крыше заскучали,
созерцая плод своих утех.
- Безусловно, гордое тщеславие -
это мой любимый смертный грех...