Колесо обозрения. Сегодня я умру! Завязка

Тюремное заключение так же непоправимо и вредно, как и смерть.
Джордж Бернард Шоу

I глава/ Эльфрида


Декабрь безвинно холоден, как никогда! 1943 год. Я нахожусь в одной из самых ужасных тюрем Третьего рейха - Плетцезее. И сегодня, пополудни- в час, меня больше не будет. Приговор каждый час, каждую минуту, мучительно быстро отнимает последнюю надежду жить. Но все же судьба благословит мученикам и оставляет свое бесценное время для прощальных дум, коротких записок- писем, усталых взглядов, для искренних молитв.
«Народный трибунал» достопочтимого Берлина должен быть доволен лишая жизни безвинные души, чтобы освободить место для оных - гнилых, бессердечных, жестоких, все более расплодившихся в особых условиях войны. Палачи войны переполнили свои вены невинной кровью, ведь если война оправдывает свои жертвы, то здесь, в мирном Берлине, происходит самое, что ни есть, откровенное идейное убийство. Третий рейх перемалывает в кровавую муку все - жизни, судьбы, терпение, превращая слезы в пыль, которая тяжелым густым туманом осядет на страницах истории. А истории все равно, сколько будет убитых, отрубят тебе голову или отрежут, ей все равно…
Несмотря на то, что я сегодня умру, я все еще хочу есть. Инстинкты не слушают доводы рассудка и диктуют свои правила, только… вот, кажется, у нацистов их нет. Об этом говорят их пустые и жесткие глаза. Кажется, что это вовсе не люди, а винтики хорошо слаженной машины убийства и им не ведомо чувство голода и человеческое сострадание. Позорный столб, достигший своего апогея. Я все еще надеюсь, что идеальная машина уничтожения даст сбой и для меня смертный приговор будет обжалован. Наверное, так смертельно больной умирает с надеждой на божию милость в виде скорого выздоровления.
Верю ли я в Бога? Еще вчерашняя атеистка, сейчас в 9:15, за четыре часа до собственной казни, я могу твердо сказать, что да- я верю в Бога! Он представляется мне, то надсмехающимся над людьми злобным старцем, то невинно обиженным ребенком, который теперь мстит людям за их жестокосердечие. Нет…конечно нет…Бог не виноват в преступлениях людей, виноваты только мы...как те, кто учиняет зло на планете, так и те, кто позволяет этому и покорно сносит все на своих плечах…конечно…плечи, - и Эльфрида потрогала свои опущенные плечи и почувствовала всю безнадежность, которая рухнула на них в этот миг.
Молитвы, в которые время от времени, складываются мои губы, похожи скорее на проклятья, направленные камнем в кровавых злодеев гитлеровской своры. Средневековое варварство требует все больше жертв, они хотят выпить мою кровь, а я, не желая ею делится, готова пролить их. Замкнутый круг. Войною руководит страх, который как скользкий уж ползет в наши души и рождает агрессию. Чем больше страха, тем больше смерти.
Колесо смерти завертелось, страх стал для него пусковой кнопкой. Страна, задохнувшись в страхе, отбросила все общепринятые нормы морали. Они забыты в изощренной пыточной пасти, которая жадно перемалывает человеческие кости, заливая кровавой густой слюной выжженные земли и разрушенные города. «Мрак и туман, кажется, не рассеется никогда. Эта бесконечно кровавая ночь, где царствует мракобесие и есть предсказанный Библией апокалипсис. Нацисты - восставшие из гробов мертвецы, алчущие расплаты. Гитлер- настоящий Сатана, главная цель которого обезлюдить жизнь на земле. Мы сами создали этот ад на земле, руками кровожадных злодеев, а теперь мучаемся и страдаем. Если моя жизнь сложилась таким, мягко говоря, неблагоприятным образом, то незачем винить Бога, значит я заслужила это, может быть в прошлой жизни или в данной, мало ли на мне грехов. Я родилась, жила, пришло время умереть.
Меня зовут Эльфрида! Главная моя вина в том, что я сестра талантливого писателя. Ни к политике, ни к литературе, я не имею никакого личного отношения, несмотря на это они посчитали меня опасной. Мой бедный мальчик! Что с ним сейчас? Где он? Холодно ли ему? Хочет ли он есть? Будет ли он винить себя в случившемся, когда до него дойдут эти ужасные вести, простит ли себе эту несправедливость, ведь холодные кирпичи тюрьмы желали видеть не меня, а моего «опасного» брата. Перед моими сонными глазами встают образы тех, кто уже принял смерть в этих сырых холодных стенах безжалостной тюрьмы. Тех, кого подвел их неосторожный язык или «опасное» родство. В воздухе витала обреченность. Спертый воздух горбит и без того усталые спины. Спины, которые расправлялись только в последнюю секунду, перед исполнением приговора.
Что со мной? Я проваливалась в пятиминутный безмятежный сон каждые пол часа. Наверное, таким образом, мой организм нейтрализует накопившую за последние месяцы усталость. Эти короткие сны были наполнены черно-белыми картинками моей широко отыгранной на переживания судьбы. То перед моими глазами проплывали разноцветные корешки книг из отцовской библиотеки, которые в конце пути сливались в одно большое грязное пятно, то, услышав тревожный плач младенца и повинуясь инстинкту матери, я вскакивала, обливаясь скользким и леденящим потом. Лишенная счастья материнства, теперь я отношу это событие к божьему предвидению. Ответственность и заботы о ребенке в столь тяжелое время? Если бы тогда, мой малыш появился бы на свет, то сегодня бы он остался бы сиротой, и возможно, это обстоятельство выбило бы из меня остатки силы духа. Надо полагать, что судьба, все-таки знает больше нас и то как нам будет лучше. Обгоняя время, она предупреждает настоящее и складывает все в свою пользу.
11.15. Акт моей смерти не за горой. Скоро с этой горы покатится моя голова, которую отделят от тела, словно, как у курицы, и оно, несомненно, побежит вперед головы на ее зов. (Смеется). Я конечно стараюсь поменьше думать об этом, тем более, в таком несуразном ключе, но все же, я думаю, и часто прикладываю к ней, еще целой, свои ослабленные руки, чтобы то ласково погладить по волосам, то ущипнуть уши, щеки, глаза, губы.
Время идет, я как могу успокаиваю себя тем, что смерть необходима. Мне больше не хотелось жить в этом пропадающем в путах ужасающих размеров войны, мире. Больше не хотелось страдать, теряя своих близких, или, хотя бы, не видеть, как объятые страхом, мои друзья и знакомые теряют свое лицо в постыдных доносах. Эта их голова уже давно катится по зловещей горе. Как хочется оградится от кровавого сумасшествия, охватившего общество. Как оно, за столь короткий промежуток времени, превратилось из цивилизованного во что-то варварское. Ей-богу, это настоящие пещерные люди. Гильотина, расстрелы, умерщвление людей с помощью «Циклон-5», специального отравляющего газа, в этих ужасных камерах, все это является гармоничным продолжением пира Сатаны. Тюрьмы работаю на полную катушку, камеры переполнены. Мой муж погиб на фронте, а я должна буду сложить голову на плаху. Есть за что ненавидеть Гитлера. Я даже не знала, что так могу ненавидеть.
По коридорам «Плети» не замолкает гулкое эхо, опять кого-то волокут, кто-то стонет, кричит от боли и унижения. Кто эти люди? Неважно, я начинаю молится за них, за себя и даже за эту гребанную страну. Я свято верю, что войне придет конец, и тогда эти ироды встанут перед справедливым судом своих сограждан, если такое возможно, а если нет, то их ждет не менее справедливый суд, - божий. Вот когда виновным будет учтена каждая загубленная ими душа. Вот когда они встанут на колени и станут молить о пощаде, заглядывая с пустой надеждой нам в глаза, прежде чем исчезнуть навсегда. А сейчас я должна стойко переносить этот ад, чтобы не выдать этой своре гиен ни капли страха, который обволакивал меня. Каких усилий бы мне это не стоило, я не буду бояться и приму свою смерть с сдержанным достоинством. Я умру за всех тех, кто умер до меня, и за тех, кто умрет после. Я не позволю себе подвести этих, незнакомых мне несчастных, также, как и подвести своего брата. Я наверно даже горжусь тем, что страдаю за его идеи. Слава богу, что ему все еще удается скрываться от преследования, ведь он у меня талант, он нужен этому никчемному миру, хотя бы для того, чтобы описать его и нас. Он обязательно напишет хороший роман, в котором покажет изнанку этого дерьма, пусть посмотрят на себя в зеркало. Зеркало…кажется я забыла, как я в него смотрюсь…кажется я миловидная… не помню, какая я.
Все оставшееся время Эльфрида воображала себе людей, которые прочтут роман брата, как каждый в ком присутствует хоть малая часть сострадания, сможет мысленно пройдет их путем. Каждый кто откроет его книгу, займет свое место в колесе обозрения вокруг тюрьмы П.