Утки

Утки плавают в канаве,
дождик моросит.
Тяжко нынче тете Клаве,
пьет «Ново-Пассит»,
чтобы весело на свете
жить, не горевать.
Улетели в город дети,
глохнет утка мать.

Кран течет. Сантехник в глине.
Кто бы пособил.
Это было в Палестине
на горе Кармил.
Плавали в канаве утки
дождик лил и лил,
и пророк вторые сутки
в страхе уходил
от погони злой царицы
в раскаленный ад.
Солнце в лоб вбивало спицы,
плакал Галаад.

Жизнь закончилась похоже,
горько отцвела.
Глина высохла на коже,
ржавчиной сошла.
Где же Бог на этом свете,
где на свете Бог?
В городах дуреют дети.
Селезень оглох.

Буря расколола горы,
сотрясла века,
так, что у врача на «скорой»
дрогнула рука.
Электрической дугою
выжгла небеса.
Сердце может успокоить
жуткая гроза.
Обломилось! Бог пророка
в молохе стихий
не явился. Одиноко
плакала Рахиль.

А потом поднялся ветер,
слабый ветерок,
даже ангел бы заметить
ветерок не смог.
Как дыхание оливы
тихий, вековой,
он соединил разрывы
и принес покой.

И на этот древний ветер
из ноздрей земли
Божьи птицы, Божьи дети
крыльями легли.

Солнца золоченый хорос
гаснул и темнел.
Фесвитянин в полный голос
в небесах запел.
Он летел легко, без страха,
за пределы сфер.
Мира старая рубаха
не его размер.
За пророком тетя Клава
уточкой плыла.
Звезды – слева, дети – справа.
Так всегда жила.

До свиданья, до свиданья
небо и земля.
Время новые преданья,
имена, вещей названья,
открывать с нуля.

Плавают в канаве утки,
дождик моросит.
Старший сын вторые сутки
пьет «Ново-Пассит».