Три раза было лето и две зимы отрывок Проза

     Лето 1950 года, начало августа.
Случился на работе у мамы отпуск летний и мы поехали с ней вдвоём на Алтай, Крутихинский район, село Крутиха, к моей бабушке и родному дяде Александру, которого отправили поднимать-создавать колхоз в Алтайском крае. Поскольку в селе не было свободных изб, для временного проживания, ему с матерью ( моей бабушкой) предоставили свободный дом на хуторе. Бабушка моя была хорошей матерью и не захотела, чтобы сын на чужой стороне был один неизвестно сколько времени, поехала с ним. Все четыре её дочери были к тому времени замужем.
     Ко времени нашего приезда, дядя Александр и моя бабушка жили в этом доме целый год. У них появилась корова, потом куры и собака Рекс. Бабушка научилась с ними общаться с помощью соседей. Научилась сама выпекать хлеб в большой печи с заслонкой, задвижкой, за кирпичной широкой трубой просторная лежанка, очень тёплая, особенно зимой. Ещё были полати под потолком - человек десять там свободно могли уместиться, а может так показалось мне, ещё слишком маленькой.  Засадили огород, вырос урожай. Сахарные помидоры на грядках, огурцы, репка, редька, картофельное поле, кусты которого были высотой чуть ниже моей макушки, горох и бобы по всей длине забора. Через дорогу, на склоне оврага до самого ручья торжественно восседали арбузы, дыни, повсюду торчали созревшие головки мака (не срывая его, чуть наклонить макушку и вытрясти на ладонь упоительно-сладкие,  маслянистые зёрнышки мака)… и море цветов. Райские места!
 Дядя привёз себе жену Панну из города Одессы, где ранее отбывал военную службу.
 А тут и мы приехали.
 Вечером сидели за праздничным столом. Бабушка, соскучившаяся по своей старшей дочке, не отходила от неё и от меня, своей внучки. Не отходил от нас и огромный пёс Рекс, деликатно тыкаясь кожаным носом в мои руки, смотрел мне в глаза, а я в его.
Бабушка сказала, что это он так привыкает. А может быть Рекс почувствовал, что теперь ему будет жить веселее. Ну, это он правильно почувствовал, его ожидания оправдались, как оказалось в недалёком будущем.
 После ужина на стол поставили блюдо с огромным полосатым шаром. Арбуз-знаком мне по картинкам. Мне нарезали огромные красные, с белоснежным налётом, ломти арбуза, сказали «ешь», я ела, было бесподобно вкусно, а потом очередь дошла и до корки и когда откусила её, то не смогла есть, до того было неприятно, так и сидела с откусанным кусочком во рту. Кто-то, заметив, что я не ем, сижу, застыв с арбузной коркой в руке, говорил: «Ты ешь, ешь!», и опять, все сидящие за столом говорили-смеялись, не глядя на меня, отрезали ломти арбуза. Я ела и все корки благополучно опускала под стол, ближе к стенке. Рекс совал морду под стол, потом пятился назад и смотрел на меня недоумённо. Я скребла его по затылку и мгновенно съедала следующий ломоть. На меня никто не обращал внимания, кроме Рекса. Он сидел на задних лапах рядом с моим стулом, на котором я восседала и его холодный нос то и дело прикасался к моему уху или к щеке, поскольку его голова и моя были на одном уровне.                .
 
Утром только и были разговоры о том, что дверь с вечера осталась приоткрытой, в дом проникли крысы, обглодали арбузные корки и все удивлялись, с чего бы это они вдруг облюбовали арбузы? Я, замкнув лицо и рот, думала: Какие крысы, почему крысы, откуда они пришли, где они живут, что они едят-кроме арбузных корок … и многое что ещё?
И почему Рекс (волкодав), всегда находящийся в ночное время на крыльце, пропустил крыс?
Я помалкивала. Рекс тоже. А когда мой дядя подошел к нему с обглоданной коркой арбуза и помахивая ею перед его носом спросил грозно: Это как понимать? Рекс, кося на корку взглядом, презрительно и гордо отвернув нос в сторону открытой двери, посмотрел на меня. Я в ужасе зарылась с головой в одеяло. К счастью, мой дядя был не специалист по части тонкой собачьей телепатии. Когда все ушли во двор, я высунула голову из-под одеяла и похлопала ладошкой по краю постели призывая Рекса, стоящего у порога, подойти ко мне. Но он не подошел, встряхнулся и чихнул. Я прошептала: «Не выдавай!» Он покрутил головой, опять встряхнулся и опять чихнул. Я поняла - арбузы не были его слабостью. Рекс злится, но меня не выдаст.
        Когда отпуск подходил к концу, мама уехала домой в Иркутск одна, тайно, утром, когда я ещё спала, чтобы я не плакала при расставании и не просилась домой. Оставила меня на попечение бабушки и своего брата, моего дяди, на целых два года, как потом оказалось. Но проснувшись утром, я ещё этого не знала и увидев, что постель мамина заправлена, я рванула во двор. Там был только Рекс. На большой скорости обежала все постройки, заглянув в каждую, огород, грядки и овраг мелькали, как в зыбком тумане. Очнувшись, увидела себя стоящей на дороге, рядом бабушку в слезах. Когда она уводила меня, что-то говорила, я продолжала судорожно оглядываться на пустынную дорогу. И уже сидя на высоком крыльце дома отчаянно закричала… дальше ничего не помню.
 Как я жила там, это отдельная история. Всю жизнь помнила ту постоянно щемящую боль в себе, лицо мамочки в ночных кошмарных снах, шершавую ладонь бабушки, стирающей слезы с моих щёк. Она молча гладила меня по голове, пока заплетала мои длинные волосы в косы, а я никак не могла успокоиться, мне хотелось спрятаться куда-нибудь, чтобы меня никто не находил и ни о чём не спрашивал.
 Потом со временем я поняла - это было чувство одиночества, заброшенности и безысходности - воспоминания, преследовавшие меня всю мою жизнь.
               Школа. Первый класс. Одноэтажный бревенчатый дом с печкой в центре комнаты. Учителем для всех 12 учеников 1-4 классов был молодой мужчина – любитель покурить, он же истопник. К нашему приходу печь уже топилась и в избе было почти тепло и весело.
После объяснений и выполнения заданий всеми учениками всех классов, учитель часто усаживал меня за свой стол, раскрывал книгу и заставлял вслух читать для учеников. Читала я с 5 лет бегло и с выражением. Старшая сестра Ираида научила и, помню, она очень гордилась своими педагогическими способностями и мной, своей единственной ученицей. Виталика, младшего братика, уже не было. Умер. И папа умер тогда же.
Пока я озвучивала новую повесть или рассказы, наш учитель, накинув на плечи полушубок, выходил в сени или на крыльцо курить и тосковать по прежней жизни в большом родном городе, где он учился и жил, конечно, с родителями. И я его очень хорошо понимала. Видела его красные глаза под очками, когда он возвращался, лицо печальное. Не глядя на учеников, он подходил к окну, смотрел на заснеженные холмы, ждал, когда я, с уже охрипшим голосом, дочитаю заданный урок, делал закладку, отправлял меня на место. Урок заканчивался.

                Я шла домой по зимней завьюженной дороге, мимо леса, поля, холмов возвышающиеся с левой стороны, а с правой стороны, в 5 метрах от дороги и параллельно ей, простирался глубокий овраг на дне которого протекал ручей.
Дорога была слегка раскатана полозьями саней, я искала следы дядиной кибитки и найдя их, понимала, что значит дядя приехал обедать. Домой уже идти не хотелось. Сидеть вместе с ними за обедом, слушать поучительные истории, отвечать на вопросы и опять слушать наставления.  И, если было не очень ветрено и не морозно, шла медленно, запрокинув голову, смотрела на кружевные верхушки деревьев, разглядывая опустевшие гнезда, вспоминала в них шумную суету в летнюю пору, разгадывала следы зверюшек на снегу, перебегавших дорогу. Я думала об учителе, о причине его грустного настроения, представляла себе его родителей, сестер и братьев, на него похожих, и тоже, непременно, в очках. Думала о том, что скоро будет праздник Новый год и какой он будет здесь, в школе, с ёлкой или без неё. Но игрушки мы уже делали, что-то клеили смешное, коробочки, потом раскрашивали. Делали разноцветные колечки и соединяли в бусы. Вырезали флажки, красили и приклеивали на шнур. Вырезали снежинки. Ими украшали окна и стены. Подвешивали к потолку белые нити с крохотными кусочками ваты, предварительно скатав их в ладошках и нанизывая их на нити с иголкой. От печки шёл теплый воздух, кусочки - снежинки трепетали. Это было фантастично и волшебно - как будто падал снег...
                Вдруг мне послышался какой-то громкий шум со стороны оврага. Я осторожно подошла к самому его краю, глянула вниз и увидела, что в одном месте снежные глыбы, нависшие над ручьем, обвалились в него и оттуда валит пар. Было таинственно, заманчиво и тихо. И, умопомрачительно, хотелось прыгнуть в эту снежную перину, как бывало, мы прыгали с крыш гаражей в высокие сугробы, наметённых под стены вьюгами. Овраг зимой мне показался не таким глубоким, но я знала, что очень много снега в него намело. Мне бабушка об этом рассказывала. Я стояла и смотрела в овраг, вспоминала рассказы о том, каким он бывает весной, когда полнится талой водой до самых краёв. Как с далеких гор бешено несется ледяное крошево, неизвестно куда, с грозными, вертикально стоящими, льдинами. Вероятно, в какую-нибудь большую реку. Говорили, что ледяная масса вылезала на дорогу и она представлялась мне шевелящимся, злобным существом, поджидавшим людей. И еще вспомнила жуткие истории, как заглатывал снег в овраге даже взрослых, не только детей. Пробравшись страхом до костей, я отскочила от края, вылетела на дорогу. Подходить к оврагу мне было строжайше запрещено. Смотреть только на дорогу и идти домой. Я сбила варежками снег с валенок, чтобы бабушка не догадалась ни о чём, и запрыгала в такт словам: «Нет! Нет! Не проглотил! Нет! Нет!»
Но вот навстречу летит дядина кибитка, я отскакиваю на обочину дороги, дядя Александр машет мне рукой в сторону дома, я согласно трясу головой, смотрю в след и мчусь домой на всех парах. Настроение улучшилось, голод подгоняет. Утром есть некогда, бабушка во дворе или в курятнике. Прихватишь кусок хлеба или ещё что-нибудь, во дворе поделишься с Рексом, тоскующим на цепи. А без цепи днем ему нельзя - волкодав.
В школе обедами не кормили. Бутерброды никто не приносил и у меня их тоже не было. Но каждое утро, после утренней дойки, бабушка поднимала меня спящую, усаживала, придерживая за спинку, медленно вливала в меня банку теплого парного молока. Именно, банку, не стакан и не бокал. Видимо, это была пол-литровая банка. С последним глотком, так и не открыв глаза, я тут же засыпала.
А когда холодно, то несмотря, на вечно хмурый и строгий дядин взгляд, бежишь в тепло и мечтаешь о шапке-невидимке, натянешь её на макушку и сиди себе, никому невидимой, грейся, снимай валенки, растирай застывшие ноги, или по приступочкам-на печку, смахнув со стола еще теплую горбушку хлеба, испеченного бабушкой. На печке было хорошо моему промерзшему насквозь тельцу, пахло дядиным полушубком, вбиравшим в себя жар неостывших кирпичей, овчина истаивала ароматом дядиного табака. А рядом полати, с печки на них перемахнуть - раз плюнуть и никто тебя не видит. Лежишь, отогреваешь свои косточки и мечтаешь, мечтаешь… Самое любимое занятие мое было - это спрятаться от всех, закрывшись одеялом с головой и вспоминать дом, уже без Виталика и папы, разговаривать шёпотом с мамочкой, сестрой, побывать в своей комнатке, потрогать книжки, игрушки, потом выбежать на улицу, во двор, увидеть соседских девочек – разговаривать с ними, играть, а потом, опомнившись, закусив одеяло зубами, плачешь молча… наплакавшись засыпаешь.
Тяжела сиротская доля - на три лета и две зимы. Хорошо, что бабушка у меня была в этот период жизни. И никто меня не бил. Мальчишки там были другие, спокойные, уравновешенные. В школе их учебники спокойно лежали на столах, или в портфелях и никогда не гуляли по головам младших или других, не умеющих ещё давать сдачи, учеников.
В соседних домах детей, моего возраста, было немного, всего две девочки старше меня на два-три года. Они охотно со мной дружили, я много знала и у меня были очень интересные книги.
Дома разбросаны по холмам друг от друга на большом расстоянии в двести-триста метров. Или это, что так далеко, казалось мне, родившейся в областном городе, где домам не разбежаться друг от друга.
На хуторе в чужие избы заходить было не принято.
Зато лето было нашим общим домом.

 (продолжение следует)