Сувенирный аквариум с красными рыбками. Часть 2

2. ДЯДЯ МИША И ТЕТКА ВЕРА.
К деду Ивану приходили его друзья, родственники и боевые товарищи. Почти всегда в штатском, но с наградами. Обычно они болтали, и среди их мата и дыма я понимал только, что кого-то убили по глупости, а кто-то орден получил незаслуженно. Потом они всегда вынимали водку в зеленых бутылках с козырьком, поминали кого-нибудь или просто отдыхали и пели песни под гармонь. Песни были не военные: «По диким степям Забайкалья», «Партизанские отряды занимали города». Любили и пели «Валенки», «И кто его знает?», «По Муромской дорожке», вообще Русланова у них была в почете. Все мне казалось, что это с другой войны песни. Иногда ходили в гости мы, всегда к Пяточкиным. У них вся семья воевала, включая тетку Веру. И все носили ордена. Я выспрашивал, за что какой орден. Получалось – очень интересно. Особенно у Веры – она брала Кенигсберг, и полегло наших там: видимо – невидимо.
О тетке Вере: В каком-то смысле армию России сделал Петр, а именно, родилась она в Полтавской битве. Но тяжесть войны ложится не в меньшей степени, а может быть и в большей, на женщин. В начале этого года мать рассказала (все молчала ведь) несколько историй, в частности о моих родственницах. И первая - о Вере Пяточкиной, я как-то про нее писал, она всю войну прошагала и закончила в Кенигсберге. Медалей и орденов у нее было несколько, но орден Красной Звезды она часто носила, на гражданском синем пиджаке. Это был ее первый орден. Я всегда ужасно гордился теткой Верой, когда она сидела за столом с этим своим орденом на груди. Вообще, все родственники воевали, и компания, которая на 9 мая собиралась, была не для маленьких мальчиков: пили и пели песни под гармошку. Но, вообще-то, про войну мало говорили. Про Кенигсберг я только помню, что Верину часть развернули на взятие Кенигсберга, и что бои там были страшные. Тетку Веру очень хорошо помню, как она с соборов и башен немецких снайперов валила. А тогда: мужчины ее подгоняли с картошкой, а я все не отставал с вопросами. Совсем недавно узнал, что в Кенигсберге действительно были форты, и вот какой-то из них никак не сдавался, как раз тетка Вера там и воевала. Форты были номерованные. Обсуждалось: почему нужно было форты обходить и блокировать? Да черт его знает, почему. Может, народ берегли, хотя сомневаюсь. Я так понимаю, в войсках было одно настроение: добить гадов скорее и был кураж какой-то, откуда им было знать, что командиры задумали? А, может, и командиры славу делили, неизвестно, но со слов Веры, немцев поубивали больше.
Пяточкины жили на Соколиной горе, и когда все поумирали, Вера Пяточкина осталась одна, и некому ей было даже сходить в магазин и вынести помойку. Ее племянники что-то там не поделили, и ждали раздела этой чертовой квартиры. Так и убралась она в одиночестве и в своих болях. Вот этого я не знал, ну уж к ветеранам-то у нас всегда вроде отношение было уважительное, да только - вот так!
Все родственники служили на разных фронтах, и немцам от них досталось, а самый старый дед, Василий, в войне не участвовал, он был железнодорожником, а них была бронь, но, говорил,что возил Ленина на паровозе. Правда или брехня? - истории неведомо, вроде бы и паровоз этот сразу же поставили на Павелецком вокзале как памятник. Но орден Трудового Красного Знамени у него на пиджаке имелся. Дядя Миша и дядя Коля, братья деда, тоже оба воевали: первый закончил войну на Балатоне, говорит, «не сдавался там немец». Дядя Коля в конце войны разжился где-то немецким баяном, и так и шпарил до победы. Никто из них сразу в Москву не вернулся, на Белорусском его не встречали, служили еще какое-то время. Дед Иван тоже умел на гармошке играть, но с парализованной рукой это было трудно, иногда он правой рукой играл, а Николай левой, просто ему для удовольствия. Это были грустные посиделки, к Пяточкиным дед Иван, конечно, доехать не мог, но пока они жили на Соколиной горе, мы ездили туда, даже уже и когда нам квартиру дали. От кинотеатра «Родина» ехали на каком-то громыхающем трамвае между деревянных двухэтажек.
Дядя Миша считался художником. Иногда он учил меня рисовать. Я и вправду у него чему-то научился, не знаю только каким образом. Но в основном тогда было интересно их слушать, Это не были рассказы, какие-то фрагменты или куски. Они-то их знали хорошо, и часто повторялись, вновь чертыхаясь о ком-то, или проклиная, или поминая. Мат был – страшный, но на понимание это никак не влияло. Что интересно, они много немецких слов знали, как-то вкручивали их в разговор, и генералов своих знали, и по имени отчеству, и немецких даже, тетя Вера постоянно вспоминала коменданта Кенигсберга, я не вспомню сейчас. Каждый из них был ранен, но Михаилу досталось серьезно, и он ходил, подволакивая ногу. На гражданке ему не везло, я так понимаю, проблема была с женой, я ее ни разу не видел. Никогда не приезжала.
И вот однажды Дядя Миша пришел один, выглаженный весь и торжественный. Пойдем, говорит, Юрец, я тебе свою картину покажу. Ну, я, конечно, в миг собрался, и пошли мы по Первомайской мимо Клуба Строителей. Остановились как раз напротив магазина, где меня Лаврентьичева жена потерять хотела, повернули в сад и пришли к такому кирпичному дому, я таких еще не видывал. Да еще на лифте поехали. Зашли в квартиру, а у него – целый огород из кистей, палитр и квадратов. Он спокойно так объясняет, что жена на кладбище поехала, и что мы можем спокойно побеседовать. Объяснил мне Дядя Миша, что до войны учился на художника, а сейчас у него цель жизненная – нарисовать картину, не просто картину, а картину с определенным сюжетом. Сюжет меня не заинтересовал: на матадора летел разъяренный бык, я рядом стояла девушка с цветами в пушистом оранжевом платье. Картин было несколько, все с этим сюжетом, и все незаконченные. Я узнал, что он интересовался Испанией и испанским искусством еще до войны. Он мне показал альбом с репродукциями испанских художников и открытки. Открытки все были подписанные, откуда они у него, я не спросил. Тут я еще одну оплошность сделал: спросил, а где же остальные работы. Дядя Миша помялся, и сказал, что это работы всей его жизни. Тогда я не осознал и не понял, и вот только через годы мне та девушка с цветами и в прозрачном платье понравилась, и понял я, что пронести пустышный, пошловатый сюжет с быком и цветами через все жизнь, полную липкой грязи, крови, сумасшедшей боли под грязными бинтами, под драными плащ-палатками, и главное; вот ты живой и шутишь – а вот – просто куски мяса. И я зауважал, за верность красоте зауважал Дядю Мишу. Дядя Миша и Дядя Коля, Дед Иван Петрович, Пяточкины, Тетка Вера, Крестный Слава – все давно умерли. Но мне твердость показали. Настоящую, верную. Это твердо. Этот бык с матадором, эта девушка с цветами и в прозрачном оранжевом платье…. Это вызвало уважение на всю жизнь. И в них всех это было – они ни на шаг не отступили в своей тяжелой жизни. Пили, конечно, тогда многие пили, и совсем не так, как сейчас, но никто не спился и не свалился под забор, если конечно не считать Крестного Славу.
После этой нашей беседы, каждый раз мне Михаил что-то показывал, я при нем рисовал простые вещи: кувшин с цветами, яблоки в вазе, он поправлял, приносил карандаши и краски. В новую квартиру они тоже всегда приезжали. Куда его картины подевали? Думаю, тоже все на помойке жизни валяются, никому не нужное. Есть у древних греков одно ясно выраженное представление: человек исчезает, когда исчезает о нем память, это так и есть, подписываюсь.
На фото: Лидия Андреевна Русланова (уроженная Прасковья Андриановна Лейкина-Горшенина), великая певица и пленница ГУЛАГа.
Сегодня у нее годовщина смерти.
21.09.2019