Тезей

Самая смелая из поэтесс говорила: «Господин мой – Время!». И она же: «Время, я тебя миную». А я … Я сижу здесь, на белом обшарпанном подоконнике, среди белых стен, и считаю секунды до того часа, когда мне дадут любимое лекарство – таблетку от боли. Затем я постараюсь уснуть и не увидеть снов. Помогает ли мне время? Врачует ли оно? Неужели я сумею забыть боль? Пока это получается лишь временами… И всегда медикаменты играют свою роль, словно санитары, которые вынуждены действовать радикально, если главврач не знает, что делать с больным. Обездвиживают, кладут на носилки, уносят в бокс. Доктор, вы в своем уме? Когда и кому из нас помогало отрицание проблемы? «Время лечит, детка, время лечит, время – самый лучший терапевт…». Да ничего подобного, я уверен! Боль купируется, но не уходит. Помню, как у нашей санитарки Тани погиб ребенок… Маленькую девочку нашли у подножия скалы на окраине города, неподалеку от леса. Я сам не стал смотреть вниз на распростертое тело, а вот от Таниного взгляда спрятаться не успел. Она глядела сквозь меня, ее глаза остановились, всё сразу замерло, а сердца тикали. Все, кроме двух родных сердец, шли.

Власть времени не в том, чтобы помочь забыть или не дать забыть, а в том, чтобы повторять одно и то же через определенные промежутки. Какое жуткое господство! В этом оно и господин… Господин Палач, идущий по коридору беспощадно приближающимся шагом – ровно и мерно, всё нарастая, стучат резные колесики… Тихо и аккуратно стальная пружина приоткрывает неуютную больничную дверь. Не заглядывай, Время! Это слишком страшно. Я боюсь увидеть Танины глаза – тогда во мне сломается главная пружина, а воспоминания никто не допишет, все мгновения разлетятся вдребезги. Господин Время, неужели ты – Смерть?! Оруженосец Смерти? Молчаливый Всадник с забралом на скрывающем глаза шлеме? Тогда почему я на каждом циферблате угадываю лицо? Всякий раз разное, но – лицо? Почему я вижу смену чувств, когда стрелки меняют свое положение, а секундная тикает всегда по-разному: хихикает, цедит слова, мычит, выкрикивает, плачет… Нет! Время не может быть мертвецом! Оно лишь запоминает их – мертвых, умерших, умирающих – передает их последнюю боль, по цепочке, по цепочке, от сердца к сердцу… Помните? «Когда секунды недостает… Недостающее звено…». Прервать болевую цепочку, разорвать ее вечным забытьем? Переставшие жалеть всегда живут не тужат! Как же мне хочется, чтобы мои дети никогда не страдали!..

Санитарка психиатрической клиники Ариадна меняла постельное белье на ночью освободившейся койке. Перед самым утром, когда чернота за окнами превращалась в синеву, здесь умер пациент. Ариадне не было его жаль: за годы работы она привыкла не принимать чужую боль близко к сердцу, а в случае с этим сумасшедшим вообще никакой жалости быть не может. Часовщик с городской окраины, давно безработный, чинил часы на дому, столкнул свою дочь с балкона. Когда его привезли, кричал, что дочери нельзя расти…  Его жена – санитарка из приемного покоя – к нему так ни разу и не пришла.

Ариадна вытащила из-под подушки длинную-длинную белую нитку, суровую, советскую, очень прочную. Эту нить часовщик попросил у нее накануне. Зачем – Ариадна не спрашивала. Он выглядел как обычно: к чему-то постоянно прислушивался, словно к механизму внутри него самого, будто в собственной груди ему мешал циферблат, смотрел в сторону, не смел никому взглянуть прямо в лицо, бормотнул: мне надо зашить, пуговица оторвалась, теперь прореха…  Какая пуговица? Нет у нас. Это опасно для больных, и потому все пижамы болтаются сплошняком, не застегиваются. А нитку дала, ведь она не веревка, пусть тешится дитя божье.

Ариадна молча сунула нитку в карман халата и вышла из палаты.            

5 сентября 2019 года