Дорога, длиною в жизнь

"Воспоминания - это богатство старости" - Раневская.

   Память - это пройденный путь нашей жизни. И как бы мы не хотели его изменить, это невозможно, так же как и вернуться в прошлое. Человек обречён до конца дней своих нести этот груз прошлого, потому что это его судьба. Даже прошедшая минута жизни - уже прошлое, уходящее в память. Будущее - неизвестность, настоящее миг, прошлое - память. Вот и я вспоминаю рассказ матери о моём появлении в этот мир. А он был совсем не гостеприимен. Была война.
Фашисты были на подступах к Рязани. Шли ожесточённые бои. Враг рвался к Москве.
Шёл 1942 год. Весна. Природа, вопреки событиям, благоухала запахами цветущих садов, майскими грозами, голубизной весеннего неба. Но у войны свои картины. Синеву неба затмевали облака дыма от пожарищ, аромат цветов заменял запах гари и тления тел убитых; даже цветущие сады, парки не могли затмить страшную картину смерти.
   29 мая. Бомбили Рязань. Кто как мог искал себе убежище. Воздух разрывали сигналы воздушной тревоги. Ночное небо освещалось пламенем взрывов, пожарами, прожекторами, ищущих огни бомбардировщиков.

   Под звериный вой бомбардировщиков родилась я. Бомбы попали в роддом. Персонал с роженицами успели спуститься в убежище, а меня забыли. От взрывов обрушилась стена здания, я же была у уцелевшей чудом стены. Явно мне было не комфортно под обломками стен и осколками стёкол, но я была жива. После отбоя тревоги меня не чаяли увидеть живой. Мне повезло. Засыпанная пылью и грязью я всё же пыталась предъявить требование с правом на жизнь. Имя моё было предопределено - Зоя, от греческого - жизнь И завертелось колесо времени. С какого времени человек помнит себя, трудно сказать, но я думаю - от обстоятельств.
 
   Отец был на фронте. Мать осталась одна с четырьмя детьми. Что мы пережили - трудно представить. Началась эвакуация. Отец успел застать нас ещё в Рязани, его отправили в отпуск после ранения. Он лишился правого глаза, а левый видел только на 30%. Помню, как мы с любопытством разглядывали его планшетку, фляжку и очень гордились отцом. Волею судьбы мы оказались где-то в ауле Чир-юрт. на Северном Кавказе. Помню топчаны с соломой, на которых мы спали, холодные стены из камней и маленькое оконце; а вместо дверей проём, занавешенный тряпкой. Выходить мать не разрешала, потому что перед дверью была небольшая площадка и крутые ступеньки вниз, а ниже опять такие же сакли. Горы окружали со всех сторон. Так что свалиться в пропасть ничего не стоило. Там я впервые увидела яков, что и привело меня в ужас. По ночам было холодно, а одежды тёплой не было, обуви тоже. Спали, прижавшись друг к другу, накрывшись какими-то тряпками. Отец, несмотря на такое зрение, ухитрялся из автомобильных камер клеить галоши, я даже помню красные галоши, такая была резина. Наверное их меняли на еду у чеченцев, потому что лепёшки, изредка молоко, не очень приятный на вкус сыр, были нашей пищей. приходили бородатые мужчины, которых мы очень боялись, что-то спрашивали у отца, объясняясь порой жестами, так как наш язык плохо знали; но отец всегда был очень терпелив с ними и, вероятно, в чём-то помогал им. Не знаю, сколько мы так жили, но однажды ворвались какие-то вооружённые люди, началась стрельба, слышались крики людей и отца увели. Мы голодали, мать не могла ничего сделать.

   Не знаю, что произошло, но я и двое братьев оказались в детдоме под Махачкалой или в самом городе. Когда моих братьев направили в другую группу, они были старше, а меня отвели в палату видно по возрасту; я узнала по настоящему, что такое жестокость. Дети были разные, дрались, не жалея друг друга. Отнимали еду, одежду, кусались, сбрасывали ночью сонных с кровати или душили подушками. Взрослым было не до нас. Постарше дети, в том числе и братья, ходили в горы за ягодами. Я, чтобы меньше доставалось тумаков, пряталась под кроватью и, конечно, плакала, но тихо. Однажды нас повели на море. Был тёплый летний день. Обуви у нас не было и сильно жгло ноги. Но едва приблизившись к берегу мы увидели как с моря на нас движется огромный водяной столб. Мы даже, наверное, не успели испугаться, как он был совсем рядом. Воспитательница кричала, чтоб мы бежали скорей назад, а мы оцепенели. Потом кинулись кто куда, а смерч заворачивал в себя всё, что попадалось ему на пути. Летели палки, стёкла, пыль, камни. Я сильно поранила ногу и кто-то меня понёс на руках. Было почти темно. Не все дети вернулись с прогулки, мы же все трое остались живы. Мы не надеялись ни на что и пытались привыкнуть к новой жизни. Терпели как все.

   И всё же счастье улыбнулось нам. Помню, солнечное утро. Я смотрю в окно. И вдруг у меня сердце чуть не выскочило из груди. По дорожке к дому шёл мужчина в очках, в военной форме. Я не знала кто он, но мне, наверное, очень этого хотелось и я закричала:
- Папа, папа, я здесь!
Кубарем скатилась с окна и побежала к дверям. Меня кто-то останавливал, но я кусалась и рвалась к выходу. Когда дверь открылась и вошёл мужчина, передним стояла взъерошенная, зарёванная, растерянная девочка. Мужчина схватил меня на руки, прижал к себе и, целуя, сказал:
- Ах, ты моя коза пуховая!
И тут уж я дала волю слезам и радости. Я так обняла его, как будто у меня его кто-то отнимал и шептала:
- Папа, папочка, я же знала, что ты сегодня придёшь. Я же всё утро смотрела в окно. И ты пришёл!
Не отпуская меня с рук, папа сказал:
-Ну, а теперь пойдём искать наших мужиков. Я и теперь и не узнаю
Мы пошли по коридору, а я, сидя на руках, всем встречным со счастливой улыбкой говорила:
- Видите, это мой папа! - И счастливее меня не было никого на свете.

   Нашли братьев, они пытались себя сдерживать, но им тоже не удавалось, конечно плакали все, даже воспитатели. Мне было 5, а братьям - 7 - 9. Пап посадил меня на плечи, взял за руки братьев и мы, на глазах всех детдомовцев вышли за ворота. Я чувствовала крепкие папины плечи, горделиво смотрела с высоты своего положения на братьев и что-то без умолку болтала, смеялась и мне казалось, что все люди смотрят только на нас. Братья, конечно, завидовали мне, дёргали за ноги, стыдили, что я на плечах у папы, но папа смеялся, и я не обращала на братьев никакого внимания. Так мы добрались до вокзала. Потом долго ехали в поезде, что тоже было удовольствием, пересели где-то на телегу с лошадью и оказались в какой-то деревеньке под названием Вязовка. Оказывается, у нас был там деревянный дом, где ждала нас мама и сестра Галя, а ещё корова Зорька. Всё было так здорово, и я всё время улыбалась.

   Каждое утро, поев овсяного киселя, я выбегала на улицу и смотрела как пастух гонит коров. Мама Зорьку тоже выводила в стадо. Как-то и мне захотелось  выпустить её самой, хотя мама говорила, чтоб я не подходила к корове. Я подошла, отвязала верёвку и повела Зорьку на улицу. Корова почему-то низко наклонила голову и смотрела на меня какими-то сердитыми глазами. Я протянула руку, чтоб погладить её, и она вдруг резко подхватила меня на рога и подбросила вверх. Наверное я сильно кричала, но родители успели меня выхватить уже из под ног коровы. Я долго лежала в больнице с забинтованной ногой, и корову продали.
Оказывается был уже везде голод, а мы держались как-то, но не сильно голодали, если не считать, что ели жмых, копали мёрзлую картошку, ели суп из лебеды, щавеля, всякие корешки, ягоды. Когда стало совсем плохо, родители переехали в город Борисоглебск, где папа нашёл работу.

   Город мне не очень понравился. Большие дома, мусор, развалины и люди какие-то очень серьёзные. Мне так хотелось обратно в деревню. Там такая мягкая пыль на дорогах, ногам приятно, по утрам такой красивый рассвет, роса на цветах, сады с яблоками и грушами; а какие красивые кувшинки в заводях речки, а хор лягушек по вечерам, а соловьи, распевающие свои чудные песни на черёмухе под окном, а трели жаворонков в полях, где мы собирали колоски ржи! Особенно я любила собирать букеты из васильков, которые как голубые огоньки мелькали в полях среди ржи. А потом, поставить букет на подоконник, вечером сидеть у окна в сумерках и ждать маму с работы. Зажигать фитиль или керосиновую лампу мне не разрешали. В комнате становилось темно, в пакле, законопаченной между брёвнами стен, возились тараканы, под печкой шуршали мыши и моё воображение рисовало всяких чудовищ. С наступление сумерек по деревне ходил сторож и стучал колотушкой по дощечке ( по народному - в колотушку ). И когда стук приближался к нашему дому, я пыталась отогнать от себя страх; но стоило стуку удалиться, и чудовища оживали в каждом углу. Признаться в этом я, конечно, никому не могла и пыталась сама справляться со страхом.

   А как хорошо зимой залезть на полати, на овчинный отцовский тулуп улечься и, ощущая тепло горящей печки, под завывание вьюги, уснуть. А в городе этого ничего не было и я очень скучала за своим домом. Братья и сестра помогали родителям, а я почти всегда была одна. Подружек не было и мне нравилось рассматривать картинки в учебниках старших. Мне тоже хотелось в школу, но я ещё не доросла. И всё же я попробовала сходить в школу сама, когда жили в деревне. Я не прошла и пол дороги до школы, как меня догнали гуси и пощипали так, что я домой бежала, забыв про всё! В городе я уже попыток не делала. Но вот мне исполнилось семь лет и осенью я должна пойти в школу. Я волновалась и очень ждала этого события. Однако в семье что-то произошло. Папа остался в городе жить, а мы с мамой, почему-то, стали жить далеко за городом, на кирпичном заводе. Там жили только те, кто работал на заводе. Мама стала откатчицей.

   Нам дали комнату в общежитии, кровати, постели, так как своего у нас ничего не было и мне казалось, что это всё очень хорошо. Папа не приходил, мама работала, а я с братьями лазили по заводу, потому что было очень интересно. Смотрели, как формуют из глины кирпичи, потом отправляют в сушилку, куда мы прятались и, лёжа на тёплых кирпичах, рассказывали всякие небылицы. Вот только к печам, где закаливали кирпичи, добраться не удалось. Соседских детей было немного и мы подружившись обследовали всю территорию завода. В конце лета братья почему-то ушли жить к папе, а я и сестра остались с мамой. Однажды произошёл случай, который имел может быть хорошие последствия. Мама где-то спрятала банку варенья, а это было роскошью, я даже и не знала об этом. Я видела, как однажды сестра привела друзей и они пили чай. Меня же выставили за дверь.

   Ничего не подозревая, я дождалась матери у подружки. В комнате было всё в порядке. Сестры не было. Мать готовила ужин. Я подметала пол. Вдруг мама меня  спросила, ела ли я сегодня варенье. Я, конечно, ответила отрицательно. Мама занялась ужином, пришла сестра. На мамин вопрос о варенье, Галя почему-то сказала, что это я с подружками всё съела. Я плакала, кричала, что я не видела где стояла банка, но мама выхватила веник и стала бить меня ручкой от веника по спине, ногам, где попало. Я просила сестру сказать, что я не виновата, но она молча смотрела на истязание. На мой крик прибежала соседка, выхватила меня и унесла к себе. Я долго плакала, тело ломило, особенно спина, а соседка, как могла, утешала меня. Эту ночь я не спала и от боли и от обиды. Утром пришла мама, молча взяла за руку и отвела домой.

   Когда она ушла на работу, я вышла на улицу, долго сидела в кустах бурьяна и думала, что мне делать. Вернуться я не могла. Совершенно не сознавая опасности дальнего путешествия, я пошла в город. Было ещё тепло, поэтому уставая, садилась на землю и отдыхала. Сколько я шла, не знаю. До города всё же дошла, а куда дальше идти, не знаю. Я твёрдо решила найти папу. В памяти было какое-то помещение, зал и рояль, большой и чёрный. Больше ничего не знала. Прохожие на мои вопросы ничего не могли ответить: где стоит такой рояль; и я блуждала по улицам. Темнело, я устала, хотелось есть, а папу я не нашла. Когда обессилив, я села на чьё-то крыльцо и заплакала, меня заметила женщина. Она была хорошо одета и выглядела доброй. Услышав мою историю с роялем, она подумав, предложила мне пойти с ней.

   Совсем скоро мы подошли к красивому одноэтажному зданию. Вокруг росли цветы на клумбах. Это была музыкальная школа, хотя я понятия не имела, что это такое. Когда вошли во двор, я сразу увидела папу и братьев. Они что-то делали во дворе. Я кинулась к папе и со слезами всё рассказала. Папа гладил меня, а мне было больно, но я терпела. Братья стояли, опустив голову.
- Ну, что ребята, давай кормить беглянку! - сказал папа. Мы вошли в дом. Как мне всё тут нравилось! Был какой-то особый запах, а когда я все же вошла в зал, где стоял рояль, у меня перехватило дыхание. Солнце садилось и сквозь окно на рояль падали закатные лучи солнца. Это было так красиво. Я нежно погладила крышку, слегка прикоснулась к клавишам, и они отозвались тонким, нежным звуком. Мне так захотелось навсегда остаться здесь и мои детские мечты унесли меня в мир грёз.

   Папа стоял в дверях, но не звал меня. А я не могла оторваться от волшебного инструмента и стояла зачарованная. Папа сказал:
- Подрастёшь немного и научишься играть, а пока пошли отдыхать.
Я уходила и всё оглядывалась на рояль. Он оставался один в зале. Перед сном мы долго обсуждали, что дальше делать со мной. Я не хотела возвращаться к маме. Братья осторожно предложили папе вернуться к маме. он ничего не мог ответить с тем мы и легли спать. А утром было яркое солнце, цвели цветы, папа кормил нас завтраком и я почти забыла о своём горе. К обеду папа стал что-то собирать в чемодан и мы поняли, что папа поедет с нами к маме. Мы хотели этого и боялись, что он передумает. Когда добрались до дома, был уже вечер. С порога мы все бросились к матери и стали просить её принять папу. Наверное, мы её застали в врасплох и она молча пошла готовить ужин. В школу я пошла. Только путь от кирпичного завода до города, где была школа, я проделывала пешком два раза в день, притом одна. Больше детей не было. У меня были марлевые банты, крашенное в синий цвет фланелевое платье, через плечо сумка из мешковины. Конечно, я сразу выделялась из городских девочек, они сторонились меня, а учительница холодно смотрела на меня, отчего мороз бегал по коже Вся моя радость встречи со школой пропала.

   Я молча приходила и уходила, хотя уроки все делала с удовольствием и торопилась скорей научиться читать. Зимой было очень трудно ходить, но всё же первый класс и наполовину второго я выдержала. Родители завербовались на Север и мы уехали. Но свою первую учительницу даже не хочу помнить, помню лишь глаза. Север нас встретил сильными морозами, пургой и шумом хвойного леса. Мы поселились в пос. Лименда г. Котласа на берегу реки Вычегда. Нам дали комнату в бараке, кровати, матрасы, одеяла, бельё, одежду тёплую, валенки. Мы, дети, даже радовались переезду. Быстро изучив территорию посёлка, перезнакомившись с ребятами, пошли в школу. Здесь было много сосланных немцев и дети их тоже учились с нами. В бараке жить было весело. Взрослые забегали по соседски друг к другу, а детям все двери были открыты. Жили общими проблемами, чужой беды не было. Все помогали, если к кому приходила беда. Были и у меня друзья: Алик Бенкен и Унру Дакмар. Алик ещё не ходил в школу, а с Унру мы ходили в школу.

   Унру была спокойная, бледная, мало двигалась, - у ней было больное сердце. Мне было её очень жаль и я старалась ей во всем помочь. В школе защищала от драчунов, носила портфель, вместе читали книжки. Но всё же беда пришла. Ещё была зима, она простудилась и ей не смогли помочь. Она умерла. Для меня это была тяжёлая утрата. Я не могла смириться с ней, плакала, тосковала. Мы так понимали друг друга. Без неё стало пусто. Но мне повезло с учительницей, это была добрая, мягкая, заботливая женщина. Она учила нас до пятого класса и в её лице я нашла настоящего друга. Бутакова Елизавета Алексеевна - это учитель с большой буквы. Я могла рассказать ей все свои детские беды и она всегда помогала мне разобраться в них. У ней дома было много книг, она мне давала читать их и это стало моей потребностью на всю последующую жизнь. Я так благодарна судьбе за неё. У нас в бараке появилась новая семья. Дядя Лёша, новый сосед, как-то пришёл к нам с гитарой и мы пели песни. К музыке я относилась свято, мечтала стать артисткой или балериной.

   Я с братьями просто глаз не спускали с его рук, когда он играл. И чудо свершилось. Дядя Лёша стал учить нас игре на гитаре. Мы всё свое свободное время по очереди перебирали струны, овладевая техникой игры. Конечно, всё было на слух. У братьев получалось лучше, а у меня пальцы были слишком маленькие, кожа на пальцах порой прорезалась струнами, но так хотелось играть. Помню на праздники 1-9-Мая в красном уголке был концерт самодеятельных артистов и дядя Лёша приготовил со мной номер. Я так волновалась, что ноги не шли, а тряслись и всё же номер получился. Под его аккомпанемент гитары я отплясывала "цыганочку", "барыню" и ещё что-то, потому что очень хлопали. Мне было почти 9 лет. Дядя Лёша прочил меня в артистки. С гитарой я пока не могла сладить и он дал мне балалайку. Тут уж проявились все мои способности. Я её мучила так, пока не научилась играть "Камаринскую". Никакой нотной грамоты Дядя лёша тоже не знал и мы с ним играли на слух. Летом мы с ребятами бегали на речку, где шёл сплав брёвен, прыгали по утопающим под ногами стволам, лазили по катерам, причаленным к берегу. Ходили в лес за грибами, ягодами. Нет ничего вкуснее лесных ягод! Морошка, ежевика, голубика, а по осени клюква, были нашими витаминами. Рыба была в котлетах, супе, жаренная во всех видах, а вот картошка только сушёная, если успевали её купить.

   Если успевали кусочек картошки поймать в супе, тому и везло. Взрослые занимались лесоповалом и сплавом леса, а папа работал в гараже. Как я любила бегать к нему, носила обед по деревянным мосткам с чувством гордости, что я помогаю тоже. Шофера знали меня и, если я хотела, часто подвозили меня домой в весеннюю распутицу. Запах бензина, мазута и ещё чего-то завораживал меня, и я уже хотела стать шофером. Я просто разрывалась от вдохновений. Пела песни и видела себя певицей, танцевала - балериной, читала книги - писательницей, появлялись какие-то рифмы - поэтом. Мечтам не было конца. Я была счастлива. Я любовалась природой, меня зачаровывала мощь хвойного леса, бурное течение реки, картины строительства; а зимние картины - как из сказок Андерсена. Хотелось рисовать и я рисовала. Неожиданно дома у нас появился гость. Он был художником. Бескоровайный Иван Ильич - очень красивый молодой человек. Оказывается ему нравилась моя сестра. Ну и мне перепадало его внимание, что-то подсказывал как делать эскизы, класть краски, иногда просил позировать. Была его выставка картин, там оказался и мой портрет. Сестра почему-то предпочла его другому парню, шоферу. Мне он совсем не понравился. Угрюмый, молчаливый, не интересный он приходил к нам и сестра меня отправляла к соседям. Родители по ночам сторожили, мальчишки допоздна бегали на улице. А художник был такой внимательный и интеллигентный!

   Потом сестра вышла замуж за шофера и скоро вернулась домой обратно.  Родители нервничали и мне было всех жалко. А ко всему пришла беда и к нам. мой старший брат Толя, катаясь на коньках, ушиб бедро. Синяк от ушиба стал превращаться в опухоль. Врач, родственник мужа сестры, дал неправильные рекомендации лечения. Толик не мог уже ходить, и открылся свищ. Когда стали искать причину, оказалось, что у него уже был туберкулёз кости. Мама была вынуждена отвезти его в туб. Больницу под Рязань, в Клекотки, где он пролежал в гипсе пять лет. У сестры родилась девочка. Назвали её Олей. Она была слабенькая, часто плакала. Мне приходилось её нянчить, но мне нравилось. Сестра работала, я же после школы брала все её обязанности на себя. Оля так привыкла, что плакала, когда меня не было, и смеялась при моём появлении. Когда ей было десять месяцев, сестра уехала тоже под Рязань, а Оля осталась с нами. По ночам мама сторожила, а я оставалась с Олей. Мне было десять лет. Было очень трудно, на уроках хотелось спать. Но я так привязалась к Оле, что всё терпела, мне её было очень жалко. Когда закончился учебный год, родители решили уехать в Рязань, чтоб видеть чаще Толю, потому что он лежал прикованный к постели без движения весь в гипсе. Мы тяжело переносили разлуку с братом и радовались переезду. Однако разлука со школой, с учительницей, с друзьями, да и с красивейшей северной природой огорчала.

   Мы ехали в неизвестность, никаких благополучий не ждали. Приютили нас знакомые родителей. Было уже лето. Нам хозяйка выделила веранду и мы, как цыгане на ночь располагались на полу. Днём старались быть на улице, чтоб не надоедать хозяевам. Родители нашли всё же квартиру, т.е. спальные места в одной комнате с хозяйкой, и я с братом пошли в школу. Школы в Шереметьеве, где мы основались, не было, пришлось ходить в другую деревню, Дятьково. Расстояние до школы не казалось большим, так как мы уже привыкли к неудобствам. И мне опять повезло. Классным руководителем была преподаватель литературы Анастасия Ивановна, внешне очень красивая женщина. Директором школы был её муж Николай Иванович. Я быстро подружилась с ребятами. Мы с удовольствием ходили ухаживать за телятами на ферму. Мне нравилось кормить, убирать у телят, и я уже собиралась стать телятницей. Ходили на скотный двор убирать навоз, на зерносклад шелушить кукурузу, а летом каждому выделялась делянка с кукурузой и мы пололи её. Ударники награждались грамотами, подарками. Было весело и интересно. В школе была самодеятельность и я не могла не участвовать. Я выступала с художественным чтением, пела под свою гитару, уже умела аккомпанировать себе, а уж танцевала все танцы, какие только готовил руководитель.

   Мне так нравилось быть нагруженной всякими поручениями. Обнаружив у меня способности к сочинительству, мне доверили выпускать классную стенгазету. Училась я хорошо и моё фото было на доске почёта. Родителям было не до нас, они ни разу не были в школе, ни на собраниях, ни на праздниках. А мне так хотелось услышать от них мнение о моих успехах. В Шереметьеве мы прожили мало, мама не работала, папа ходил пешком в город на работу, а это было очень далеко. Кто-то помог отцу подыскать работу в рабочем посёлке, где давали жильё и мы вновь переехали. Пос. Новосёлки располагался на высоком берегу реки Оки. Нам дали комнату в бараке, но вот до школы было очень далеко, да ещё и по бездорожью. Никакого транспорта в то время не было. Вот и приходилось вставать в 5 часов утра, в 6 уже выходить из дома и, собравшись на окраине деревни, а она тоже называлась Новосёлки, преодолевать этот нелёгкий путь до Дятьково, по оврагам, по берегу реки, а потом обратно. Когда было тепло и сухо, путь не казался таким трудным. Зимой же или в весеннюю распутицу испытание было не из лёгких. Чтоб сократить путь ходили по льду речки, но сильно уставали. По глубоким сугробам тоже трудно, если к тому же нужно где-то спуститься в глубокий овраг, а потом подняться на другой, пока выйдешь на равнину. А уж в весеннее половодье, когда потоки с оврагов несутся к речке, приходилось рисковать.

   Кто-то перепрыгивал, а потом остальные дрожа от страха провалиться в ледяную воду и быть унесённым к реке; мы прыгали, часто набирая полные сапоги воды. И это было кошмаром. Не раз в школу приходили мокрыми до нитки, после чего директор нас сажал сушиться у печки в своём кабинете. Пока мы чуть-чуть подсыхали - уроки заканчивались и надо было снова переживать ужас возвращения домой. деревенские девочки были как-то внешне крупней и покрепче, а я среди них выглядела малолеткой. Они уже разговаривали о мальчиках, каких-то проблемах, о которых я ничего не знала и не могла участвовать в их разговоре и чаще молчала. К окончанию седьмого класса я перечитала всю школьную библиотеку, меня ставили в пример, и я могла часами говорить о прочитанном, но девочки почему-то не понимали, как это можно сидеть над книгой, или за ночь прочитать книгу; и когда я пыталась рассказать содержание интересной книги, начинали острить в мой адрес. Приходилось терпеть и унижение. То пригрозят, что если получу пятёрку по какому-то предмету, то спустят в овраг, что зимой и делали, или несу в школу готовую стенгазету, отнимут и изваляют в снегу или грязи и смеются. Я порой доходила до отчаяния, но никому ничего не говорила, ведь у меня одна дорога с ними, да и кто поможет. Только в книгах и находила утешение, хотя мама порой сильно наказывала, отнимала, рвала.

   Зато летом я отвадила душу. Когда мать разрешала выходить на улицу, после сделанной по дому работе, я брала книгу и убегала - или на высокий берег Оки или в лес, он был за нашим посёлком. Там я и плакала, и стихи писала, и мечтала. А тут ещё в семье произошло прибавление - родился брат Саша. Маме было уже 46 лет. От девчонок натерпелась всяких насмешек, и было очень стыдно за родителей. Жили очень бедно. Девчонки одевались как-то по взрослому, некоторые даже после семилетки вышли замуж, а я то ботинки брата донашивала, то мать из фуфайки делала что-то вроде пальто и я этому радовалась. А летом вообще бегала босиком. Конечно, рождение брата для меня было огорчением. Мать болела и мне нужно было всё делать по дому самой. Брат Юра после седьмого класса пошёл работать в гараж слесарем, Толя лежал в больнице. У нас росла дочка сестры, а теперь ещё малыш. Внучке было всего три года. Мне приходилось готовить еду, стирать, ходить в магазин, присматривать детей. Убегая в лес, мне порой не хотелось  возвращаться домой, но вспоминая об  Оле, брошенной матерью; - Галя так её и не взяла никогда, сердце сжималось от жалости и я возвращалась. Да и братик стал подрастать и нуждаться во мне, родители ведь были старые и не здоровые. Я хотела учиться, но школ рядом не было, а в Дятькове была только семилетка. И меня родители решили отправить в городскую школу. Я и не знала, что мне предстоит ещё выдержать.

   Школа находилась в пос. Гор. роща. Чтоб до неё добраться, я ехала с рабочими в кузове грузовой машине до промышленной базы, куда устроился отец у пос. Никуличи. От промбазы через всю деревню, пустыри, территорию психбольницы, часть города я шла пешком в школу, и это в любую погоду. От Новосёлок до Никулич км. 40-50, от Никулич до школы 3-4 км. если не больше, да от промбазы до Никулич км. два. Так я пошла в 8 ксласс. Когда добиралась до школы, мне хотелось где-нибудь упасть и уснуть от усталости, но перед занятиями на школьной площадке обязательно делали зарядку. Кому скажешь, что ты валишься с ног? А после занятий опять обратный путь, да не опоздать на машину, иначе ночевать негде. Не раз по теплу сваливалась на обочине дороги и засыпала. А потом бежала бегом, очнувшись. Домой возвращались часов 7-8 вечера, а нужно сделать уроки, да и мать просила помочь, дети ведь маленькие. В школе я не знала куда себя деть от стыда. Городские девочки в шерстяных платьях, настоящих туфельках, наглаженные, свежие, весёлые; а я уставшая, в мятом сатиновом платье, в ботинках на несколько размеров больше, недоношенные братом, или в кирзовых сапогах, зимой в валенках; вместо пальто фуфайка, обтянутая какой-то простой тканью, платок, штаны из крашенного одеяла - всё это угнетало меня. Родителям я, конечно, ничего не говорила.

   Старалась быть незамеченной, стыдясь своей убогости. А как хотелось во время большой перемены вальсировать под музыку как другие девочки, улыбаться, быть беззаботной. Ведь я так любила танцевать и умела, но раскрыть себя не могла. Учителя тоже смотрели на меня как на убогую. Конечно, больших знаний я уже не могла иметь. Но зато сочинения были хорошими. Уровень знаний и требований городских и сельских школ резко отличался. Однажды зимой я обморозилась, присев отдохнуть на обочину дороги, и родители проявили заботу, попросив знакомых, чтоб я у них пожила до тепла. Семья жила в одной комнате семейного общежития и мне поставили кровать. За всю свою жизнь я не спала никогда на кровати. Дома для меня был сундук с вещами и на нём старый отцовский полушубок, под голову чьё-либо пальто и сверху тоже. лечь на настоящую кровать с простынёю и подушкой было сверх блаженства. я стеснялась всего. Старалась в школе что-то съесть, чтобы не соблазниться на хозяйский ужин, хотя они вежливо предлагали, спала в платье, потому что не знала никаких нижних нарядов, да я бы и не разделась. В комнате был мужчина - хозяин. Я не знала куда себя деть. С горем пополам 8-й класс я закончила. Физрук школы предложил приходить летом на тренировки, я хорошо бегала. Но увы, надо было смотреть за детьми. Я сетовала на судьбу, но изменить ничего было нельзя.

   Учась в школе я познакомилась с девочками из этой деревни и летом изредка могла общаться с ними. Ко мне подружки никогда не приходили, мать не разрешала. Я по-хорошему завидовала подругам, когда приходила к ним; разговаривала с их мамами, видела тепло семейных отношений, простоту общения. У нас этого не было. Мать с отцом всё время сорились, у матери были истерики, обмороки, отец срывался, дрались. Мы жались по углам, Юра, средний брат, пытался разнимать, доставалось и ему, мы плакали. Потом приводили в чувство мать, но жалости не было. Было тошно от всего и хотелось убежать подальше. Самое противное для меня были матерщина. Вот как-то летом я вышла с подружкой из дома и мы пошли через сад к пруду, где обычно купались. На берегу пруда расположился цыганский табор.
Мы бы не обратили особого внимания на них, если бы одна из старых цыганок не окликнула меня. Я хотела пройти мимо, но любопытство взяло вверх. Мы подошли к ней. Это была очень красивая женщина и у неё были какие-то особенно красивые глаза. Мне казалось, что они меня видят насквозь. Взяла какая-то оторопь. Цыганка сказала:
-Не бойся, деточка, подойди ко мне. У тебя очень тяжёлая судьба, но помочь тебе может только мать, - мы с подружкой засмеялись, не придавая никакого значения её словам.

   А она продолжала:
-Принеси иголку из твоего дома и я тебе всё объясню. К своему дому бежать было далековато и мы спросили:
- А можно у подружки взять?
- Можно, но только чтобы никто не прикасался к ней, кроме тебя.
   Конечно, мы через сад кинулись к дому, нашли новую иголку из упаковки и вернулись к цыганке. Цыганка назвала моё имя, отчего мы опешили.
- А теперь зажми иголку в кулак, - сказала она.
Я держала иголку в кулаке.
- Разожми. Смотри на иголку, видишь, что с ней?!
На ладони у меня лежала согнутая, разъеденная ржавчиной иголка. Казалось: она вот-вот рассыплется. У нас отнялись языки от удивления. Цыганка же продолжала:
- Вот такая у тебя судьба. Пойди принеси из материнских рук один рубль и я тебе помогу. Это порча. Когда мать была молодая, у ней была соперница. Её звали Мария. Она хотела разлучить твоего отца с матерью и делала наговоры. Положила наговоры, чтоб наступила мать на это место и она бы умерла, но так случилось, что пробежала ты и наступила левой ногой. Но ты была невинным ребёнком и взяла материны мучения на себя. Если будешь болеть, то до смерти, но твоё имя будет тебя спасать. Если мать тебе не поможет, твоя судьба такая: через три года ты встретишь парня, который увезёт тебя далеко на юг, а потом к морю. Будет у тебя двое детей, но вы все будете болеть сильно, а потом блондинка разлучит вас, предав тебя. Много времени пройдёт. Будет страшный огонь, ужас, твой муж погибнет, но не с тобой рядом. Дети предадут тебя за твою любовь к ним. Будешь умирать на чужбине без друзей, без близких, потому что смерть принесёт тебе родной по крови мужчина. Беги, деточка, возьми у матери рубль. Я сниму с тебя порчу, потому что ты будешь хорошим человеком.

   Мы с подружкой не знали что делать: верить или посмеяться. Мне было совсем не весело. В растерянности мы всё же пошли в сторону посёлка. Цыганка крикнула вслед:
- Если мать не даст, я не смогу тебе помочь и ты меня больше не увидишь.
Тут уж мы припустились бегом. Запыхавшись, я объяснила матери, чтоб она дала мне рубль, хотя чувствовала, что мать не даст. так и случилось. мать покрыла меня трёхэтажным матом, накричала, и я в слезах выскочила на улицу. Подружка всё поняла. мною овладело какое-то отчаяние и мы пошли обратно, не зная даже зачем. Подойдя к поляне, где стоял цыганский табор, мы от удивления раскрыли рты. Поляна была пуста и даже места от костра мы не нашли. Ни пепла, ни следов от палаток, ни следов от колёс, лошадей не было. Поляна была чистая, как будто 15-20 минут назад здесь не стоял большой табор, не бегали дети. Солнце садилось и нам бросилось в глаза, что закат был какой-то зловеще кроваво-красный. Не знаю, что нас больше поразило: слова цыганки или её исчезновение, но у меня в груди что-то похолодело. Сказанное цыганкой оказалось правдой, но в том возрасте я об этом не думала, а при каждом новом ударе судьбы я вспоминала её глаза и предсказание. Вскоре отцу дали квартиру в Гор. роще. Брата выписали из больницы и мы радовались скорой встрече.

   Мебели у нас не было, собрались быстро. дом стоял на окраине посёлка. Квартира нам показалась хоромами: две комнаты, кухня, ванна, туалет. Мы о таком и не мечтали. Хотя комнаты были для нашей семьи маленькие, а на кухне можно было поставить только стол, лучшего мы уже не хотели. Отец постепенно своими руками сделал кровати, столы, диван, стулья, шифоньер и мы чуть ли не стали "богачами". У отца были золотые руки. Чего он только не мастерил за свою жизнь, а это очень выручало нас с нашим материальным недостатком. Спальные места были все распределены, но мне так места и не хватило. Мой сундук за дверью комнаты был уготован пожизненно. Ждали брата. Отец на работе взял машину и со средним братом поехал в Клекотки. Толя был в туторе - в гипсе от середины грудной клетки до нижней части ног. Домой привезли его на носилках. Потом на дому на ночь стали снимать тутор, а утром затягивали снова. Купили костыли, начали ставить на ноги. Брату было уже 18 лет. Было всем очень трудно. Ему было нужно хорошее питание, витамины, уход и условия, а в доме ещё было двое маленьких детей. С полгода Толя поднимался на ноги, правая коленка с трудом начала двигаться, а вот бедро навсегда осталось неподвижным. Сколько силы воли было у Толи, если он преодолел всё, через боли, мучения, бросил костыли и стал ходить с тросточкой. Он был очень сильный парень.

   Он ещё долго носил тутор, но даже такой поступил в техникум, а потом и в радиотехнический институт и успешно закончил. Я же ходила в 9 и 10 класс в школу №3. Отношения с ребятами было обычное. Более обеспеченные дети выглядели красиво, в шерстяных костюмах и т.д. Я , конечно, ничего этого не имела. Так что я не особенно волновалась, когда меня подначивали. Училась средне, знаний деревенской школы не хватало, да особенно заниматься уроками было некогда. И всё же меня заметила учительница литературы. Говорили, что она лечилась в психбольнице, но мне она нравилась. От других учителей она выделялась какой-то задумчивостью, одевалась очень скромно, но у неё были очень умные грустные глаза. Мария Ивановна так её звали, отмечала мои сочинения, интересовалась моей жизнью, как-то ко мне относилась бережно. Я очень дорожила этим отношением, но ребятам, если замечали, не нравилось. За глаза её дразнили "дурочкой", что вызывало у меня гнев и желание заступиться, что я иногда и делала, а меня дразнили "профессором". Конечно, иронизировали, чтоб задеть меня, но я не обращала внимания. Я много читала по возможности, могла постранично рассказать прочитанную книгу и, наверное, жизнь видела через призму прочитанного. Конечно, я ошибалась. В школе проходили занятия хорового пения. Я не смогла удержаться от участия в хоре.

   Если других "загоняли" в хор, то для меня это было удовольствие. Руководила хором очень пожилая женщина, Людмила Петровна. Не знаю почему, но она выбирала меня для сольного пения. Я радовалась каждой репетиции. Она стала приглашать меня домой и давать уроки пения. Я смущалась от такого внимания, а она подбадривала и говорила, что мне надо учиться музыке и всё будет хорошо. Предложила мне поговорить с родителями, чтоб меня определили в музыкальную школу, а она мне поможет. Я же боялась ей признаться, что мать это не поймёт, да и денег нет. Людмила Петровна сама догадалась, что мне не решить этот вопрос, и сама пришла к нам, хотя ей физически было трудно, она была грузной женщиной. Пока она разговаривала с матерью, я пряталась на кухне. Слышала, как она убеждала мою мать, отмечала мои способности, предлагала свою помощь бесплатно, но мать была непреклонна. Считала, что музыка - это глупости, дома дел много, да и двое детей маленьких, брат больной. Визит не удался. А школа готовилась к смотру. Всё же Людмила Петровна создала дуэт. В классе у нас был Ваня Исаев. Он тоже был из бедной семьи и внешне выглядел хуже других. Жил далеко от города, в деревне, и каждый день проходил не один километр. Меня забирали с уроков для репетиции, потому что после уроков мать не разрешала. И вот первый концерт. Но тут же стал вопрос с одеждой.

   У меня ничего не было, кроме школьного сатинового платья и ботинок. Мне было обидно, я плакала. Выход всё же был найден. Толина девушка, Зина одолжила мне платье, красивое, в клетку и свои туфли. Я была в нём королевой, так мне показалось. Концерт прошёл успешно, учительница была довольна. Наш дуэт удался. Но всё же кто-то из одноклассников ухитрился испортить этот великолепный праздник. Я никогда не была на вечерах, это был мой первый школьный вечер! Незаметно кто-то плеснул на платье чернила и от горя я не знала что делать. Ведь платье было чужое! От матери скрыть не удалось это событие и дома был скандал. Чернила не отстирались, пришлось с извинениями вернуть такое платье, концерты мои закончились. Мать запретила "заниматься глупостью"; а ведь наши номера прошли на районный смотр. Мне было стыдно. Я подвела школу, учительницу и не знала куда деться. Больше на репетиции не ходила, а завистники в классе посмеивались. Я познавала жизнь. Во втором полугодии 10 класса у нас начиналась практика по автоделу. Машин в школе не было, и нас направили в 5 школу на практику. Вождение проводили во дворе школы. Мне не составляло труда завести мотор и погонять по кругу машину. Рядом всегда был водитель. Так как у нас в семье папа, брат, сестра были шоферами, а папа был профессионалом, генетика сказала своё. Вождение давалось легко, да и машина была лёгкая - ЗИС-5.

   Однажды вместо водителя в кабину вскочил на ходу парнишка, худой, вихрастый, с тёмными, быстрыми глазами, как будто он хотел сразу всё увидеть. Я притормозила, чтоб ему спрыгнуть, а он наоборот уселся на сиденье и попросил ехать. Девчонки, мальчишки стояли в конце двора, смеялись, водителя не было. Я остановила и попросила выйти из машины. Паренёк же дружелюбно протянул руку и представился:
- Юра Варламов, ученик 10 класса, школы № 5.
Мне ничего не оставалось как назвать себя, потому что своим весёлым взглядом он располагал к себе.
- Вот у тебя здорово получается, а я каждый раз дёргаю машину, то при зажигании, то при переключении скоростей, - объяснил он. Я пошутила, что надо нежно и терпеливо относиться к машине. Юра вздохнул, развёл руками.
- А ну, покажи!
Я включила зажигание, поставила на нейтралку, выжала сцепление. Мотор мягко заворчал. Без труда, на первой скорости мы начали осваивать "круг почёта", так как ездили по кругу двора. Подъехав к ребятам, остановилась. Юра спросил, а где я живу и оказалось, что мы живём с ним в домах через дорогу.

   Поболтав о пустяках я поспешила к ребятам, а парнишка побежал в школу. Иногда после школы я с ребятами из класса ходила на каток, мне очень хотелось кататься, но не было коньков. На прокат взять коньки можно, но не было денег. Вот и ждала, когда кто-нибудь устанет и мне даст покататься. Новая подружка-одноклассница жила рядом со мной и иногда вытаскивала меня из дома, уговорив мою мать. Спортивного костюма не было, я выпросила его у своего брата Юры, где могла подшила, я очень любила шить с детства, и малышам всякое придумывала из старых вещей; нашла старенькую вязанную шапочку и мы с Люськой рванули вечером на каток. Коньки брата тоже были большие, я чего только в них не пихала, ноги всё равно болтались и устойчивости не было. А так хотелось побегать! И вот разогнавшись, нога подвернулась, а я, конечно, растянулась на льду, продолжая ехать. Сугроб остановил моё движение. Усевшись, я начала снова перетягивать коньки и неожиданно ко мне подъехал юноша. Он был в свитере, брюках и шапочке. Это удивило меня, потому что на каток в брюках не ходят. Он поздоровался, предложил помощь и я узнала Юру. Я стушевалась, не объяснять же ему, что коньки большие, пришлось свалить на якобы развязавшийся шнурок. Он помог мне затянуть шнурки и мы поехали вместе. Играла музыка. Шёл снег. Огни отражались в зеркале льда. Вокруг тихо шумели верхушки деревьев.

   Наверное впервые я забыла о доме, о том что ждёт меня там, о мешковатости костюма с чужого плеча, и вообще о прозе жизни. В сознании замелькали страницы прочитанных романов, всё казалось сказочно-красивым. Мы нашли Люсю и, набегавшись, решили на коньках добираться до дома. Мы же жили рядом. Тротуары засыпало снегом и бежать было трудно, не везде под снегом был лёд. Добравшись до дома я ног не чувствовала, они просто гудели от усталости. Но на душе было очень легко. Сны в эту ночь были фантастичны. Я в них была и принцессой, и балериной, и красавицей, а вокруг было много музыки. Мне редко удавалось вырваться из дома, но когда удавалось, мы мчались на каток. Время шло. Наступила весна. Уроки в голову не лезли, а на носу экзамены. Школа скоро уйдёт в прошлое и надо думать о будущем. Потеплело. Иногда девчонки и мальчишки собирались в чьём-ни будь дворе; если была музыка - танцевали,- нет, усаживались на детских площадках и всяким историям не было конца. Я редко вырывалась из дома, а когда оказывалась среди ребят, затевала концерты. Уж петь то я могла! Юра обязательно оказывался рядом, девчонки подшучивали, но никто не обижался. От Юры я узнала, что он живёт с отчимом, который плохо к нему относится. Он хотел скорей закончить школу и поступить в лётное училище. Я же уже не мечтала о романтических профессиях, а решила стать медсестрой. Время шло. Я готовилась к экзаменам и не знала, что готовит мне злой рок...