Квартира

1
Ненастные брови подняло
Светило в запое дождей
И гладить лениво стало
Просторы рукою своей.
Ему были рады все в мире,
И были лишь окна темны
В одной коммунальной квартире,
Закрашены, мутны, черны.
За ними в угрюмой каморке
Теснились старушка и внук.
Мальчишка в книжонке истертой
Взбирался по лестницам букв.
И каждое чудное слово
С желтеющих книжных листов
Звучало заманчиво, ново,
В нем слышался знания зов.
Просил он бабушку тихо:
«Пожалуйста, мне расскажи,
Что значит – цветет облепиха?
Что попросту значит – цветы?
Как выглядят небо и солнце?
Как радуга в небе встает?
И как так – ребенок смеется,
Но папа за это не бьет?»
А бабушка в свете лампады
Вязала петлю за петлей
И думала: «Вот же обрадую
Сынка как вернется домой!»
А внуку, помедлив, сказала:
«Не нужно тебе это знать,
Я многое в жизни видала
И много пришлось горевать.
Я видела как-то и солнце.
Ужасный, обугленный шар!
А стоит взглянуть – обожжешься!
Оно словно бурный пожар.
В нем бесится, пышет дух смерти,
Желание сжечь и убить.
Когда захотела я двери
На улицу наши открыть,
Набросилось злое светило
В проеме дверном на меня
Как только порог преступила,
Неистовый танец огня
Одежд овладел моих тканью,
Лицо охватил и изжёг.
Закончились эти страданья,
Лишь только когда под полог,
Облитый родной темнотой,
Вернулась я еле жива.
И там долгожданный покой
Средь сумрака я обрела.
Когда же ночью прохладной
Угас полыхающий зверь,
Тогда осторожно в парадной
Я вновь отворила дверь.
Там темная дьявлова пропасть
Проела надземную твердь.
Как пламеня черная копоть,
Была в потолке земном смерть.
То небо предстало пред мною,
Прорубленный кровельный пласт.
Зияла дыра над землею.
Я в небо боялась упасть.
Но сын мой, отец наш, спаситель
В дверях предо мною возник,
Вернул меня в нашу обитель.
Собой он в последний миг
Мой взор оградил от той бездны.
И двери закрыв на засов,
Меня утешил любезно,
А после ставши суров,
Завел разговор он о мире,
За дверью простершимся вдаль.
Сказал мне, что в нашей квартире
Есть все чего стоит желать.
Желать же чего-то другого,
Предательство, гнусное зло.
Ведь выбрать жить жизнью убогой,
Когда лишь у нас хорошо,
Один вольнодумец решится.
Ничтожная мразь или гад!
Ведь сроду не станет мирится
С той жизнью последний дурак.
Никто если честен, духовен,
Неважно умен или глуп,
Не сможет продать свою совесть
За пляски свободы и блуд.
Соседи живут наши смутно,
Они без царя в голове,
С того возомнили, что будто
Не нужен им царь на земле!
Им кажется, кто громче крикнет,
Тот право имеет на власть.
И каждый, к чему ни привыкнет,
То делает, людям хвалясь.
Дома там страшны и убоги,
Открыты их окна всегда.
И нету ни капли тревоги,
Пока не придет к ним беда.
Да что там преступники, воры,
Ведь смотрит в те окна весь день,
Сжигая их ставни и шторы,
Сжигая весь сумрак и тень,
Жестокое вредное солнце.
К нему все привыкли давно.
Никто с ним не хочет бороться.
Хоть дети под ним – все равно!
Живут все они своевольно,
Не в силах ничто запретить.
И стержень семейный там погнут,
Отца они в праве судить!
Мой сын ещё долго сердился,
Сурово соседей ругал.
Я правдою этой лечилась,
Чудовищный страх отступал.
Возникло в душе возмущенье,
Пылающий праведный гнев.
Но вновь обуяло смятенье,
Боялась соседских я зверств.
Тогда поклялась никогда я,
Чтоб жуткой судьбы избежать,
На свой интерес не взирая,
Из дома ногой не ступать.
Цветов никаких я не знаю,
И коль то снаружи – то грех!
А радость и смех презираю,
Ведь губит всю нравственность смех.
Отца своего ты послушай,
Не ищи, где не надо искать.
Нет дома нашего лучше,
А больше не нужно нам знать.»
На этом бабушка стихла.
И вновь она стала вязать,
И песню старинную тихо
Под нос начала напевать.
Звучали в той древней песне
Как новые, злые слова
О том, как же глупы соседи,
О том, как же жизнь их плоха.
Лампада, дрожа и мерцая,
Слабее стала светить,
И мальчик, чернь жизни внимая,
Понурил свой взгляд и утих.

2
В углах страх липучий сгущался,
Он разум тисками колол.
За дверью тут скрежет раздался,
В прихожую кто-то вошел.
И вскоре во тьме на пороге
Отец ввысь вознесся скалой.
Он взглядом окинул строгим
Коморки сумрак глухой.
«Сынок, милый мой, ты уставший?»,
Воскликнула бабушка, встав,
«Возьми вот, связала рубашку,
Поешь! Ты и правда устал!»
«Поешь?» - Засверкал он глазами,
«Почему не накрыла на стол?»
«Прости, не успела, вязала.»
«Как ты смеешь? Сюда я пришел,
Отдав свои силы в адище,
Спасая от вражеской тьмы
Родимое наше жилище,
Своей не щадя головы.
А ты не сумела встретить,
Принять и накрыть на стол,
Рубаха дряна и померить
Её мне - настоящий позор!»
Во гневе отец замахнулся,
Тяжелую руку занес,
Старушка не шелохнулась,
И только сильная дрожь
Её охватила, сковала.
Застыли слёзы в глазах.
Она ждала и молчала.
Отец, опустив руку, сказал:
«За то, что обед не сварила,
Сегодня не будешь ты есть.
И чтобы до ужина сшила
Рубаху хорошую мне.
А эту дрянь бросишь на пол,
Ей только драить да мыть.»
«Не трогай бабушку, папа!»
В отчаянье крикнул сын.
«Внучок, не стоит, не надо»
Старушка начала говорить.
Отец, громогласно рявкнув,
Ей рот повелел закрыть.
«Умолкни ты, старая сволочь!»
И к мальчику он подошел,
Уверенно шагом тяжелым.
«Мой сын», - не спеша начал он,
«Твою дерзость и наглость прощаю,
Ты молод, неопытен, глуп.
Но в следующий раз обещаю,
Не спущу тебе этого с рук».
Припав на колено продолжил
Он, пристально глядя в глаза,
«Ведь если б побольше ты пожил,
Тебя бы сейчас наказал
За наглость мешать справедливость
Мне в нашей квартире вершить.
Ведь бабушка твоя провинилась,
Еды мне не сумев предложить.
Сегодня еды не получит
За этот проступок она.
Меня внимательно слушай,
Священная наша судьба
Служить нашей родине, дому.
Жестоко при этом карать
Изменника, труса любого,
Решившего дом свой предать»
Затем, посмотрев на книжку,
Что мальчик крепко держал,
Сказал: «Видно многое слишком
Я раньше тебе разрешал.
Про что ты читаешь, скажи мне.»
И мальчик, собрав силы в кулак,
Ответил «О солнце, о мире,
Который не любишь ты так.
О мире, где нет твоей власти
Над каждым созданьем живым,
Родные не скалят там пасти,
Там родственник близкий любим!
Не злятся, не лгут друг другу,
Важны не только друзья!
Хоть преданы семейному кругу,
Там новое готовы принять!»
Отец, разозлившись, вырвал
У мальчика книжку из рук
Её он страницы выдрал,
Порвав, разбросал вокруг.
И гневно затем воскликнул:
«Предатель! Да как ты посмел
Дать думам этим возникнуть?!
Сказать как ты их не робел?»
И не дожидаясь ответа,
Продолжил ругать он родных,
«Закона нарушить запреты
Нельзя даже в мыслях своих!
Преступники вы. В самом деле!
Пощады не будет вам здесь!
Теперь вы за это неделю
Ни крохи не будете есть!»

3
«Не вздумайте выйти отсюда»,
Добавил отец уходя,
«Иначе будет вам худо,
Страдать только будете зря!»
Отец за собой дверь захлопнул
И тишь начала пожирать
Звон, дребезг закрашенных стекол.
А бабушка стала рыдать.
«Сынка подвела, эх плохая!»
Она взвыла, упав на кровать.
И стали ее стенанья
В коморки стенах оживать.
Худые, высокие тени
Поднялись под потолок.
В глазах – белесая пена,
Во плоти – темнота и ничто.
Они потянулись к мальчишке,
Но в миг их прогнали вон
Страницы разорванной книжки,
Картинками украсивши пол,
Как поле цветы украшают.
И сея мрак ночи вокруг,
Исчезли те тени, сбегая.
И боли не стало слуг.
Тут мальчик стался уверен,
Вспыхнуло пламя в груди.
Шагнул он к запретной двери.
Старушка ему – «Не ходи!».
Но он уж ее не слышал.
Долг жизни затмил слух и взор.
И дверь отворив он вышел
В открывшийся ему коридор
Проход был темный и старый
Но чистый и в нем далеко
Виднелся чуть отсвет слабый
И мальчик пошел на него.
Приблизившись к призраку света,
Шагнул за крутой поворот,
И слеп от сияния места
Он стал, лишь увидев его.
Сияла то золотом кухня,
Сапфир то играл синевой.
Не видел он комнаты чудней,
Не видел богаче покой.
В роскошной торжественной зале
С друзьями отец пировал.
И мальчика лишь увидал он,
Как злобно и гневно вскричал
И бить его начал нещадно.
Не медля, друзья помогли.
На золоте алые пятна
Цветами зла расцвели.
Жестоко мальчишку били,
Домой принесли неживым
Друзья же отца говорили
Потом своим женам, родным,
Что друг храбро спас их от смерти,
От сущего монстра, врага,
Его геройскую жертву
Забыть нельзя никогда!
Убил он предателя-сына,
Чтоб дом наш родной защитить.
Хотел его сын навредить нам,
Квартиру порядка лишить!

4
И жизнь в убогих каморках
Пошла вновь своим чередом,
Со скрипом ботинок стертых,
Болтая на леске ключом
Забылись догадки и слухи,
Эхо правды на век замерло.
К ней души живых стали глухи,
А чуткое здесь умерло.
И если росточек зеленый
Пробьет слепой веры гранит,
То гневом сердец обозленных
Он сразу же будет убит.
Любому юному свету
Твердят здесь: «Молчи и терпи»,
«Взгляни как плохо соседу»,
«Да как ты можешь судить
Отцов, что в давние годы
Нам сделали столько добра?»,
«Да разве нам наша свобода
Важнее, чем предков мораль?».
Надеясь на лучшее завтра,
Они его ждут и ждут.
Но не приблизится, правда,
Оно, коль к нему не идут.

5
Раскинулась эта квартира
По землям, полям и лесам
Блистают в ней кухни большие,
Коморки стоят тут, и там.
Творит беззаконье и смуту
В квартире отцовская власть
И терпят ее почему-то.
Хоть жадности лапа впилась
Отцовская в горло народу,
Хоть грабит его наглый вор.
Народ не зовет на подмогу,
Не хочет давать он отпор.
«И правильно, не упирайся!»
Несчастному вор говорит,
«И даже не собирайся
Ловить тех, кто людям вредит.
Моё это дело, закона».
И звезды сверкают в ночи,
Сверкают на вора погонах.
По-прежнему жертва молчит.

6
Но самое страшное в этом
То, что ни старушка, ни внук
Не метафора, не образ поэта,
А простой осязаемый люд.
Их сотни в тесных каморках
Без окон, порой без дверей
Рассеяло в широких просторах
Несчастной квартиры моей
Живут одним днем, потихоньку.
Им хочется есть да любить.
И, не сомневаюсь нисколько,
Что лучше могли бы жить!
Но многие это не знают.
Да кто бы дал им узнать?
И день ото дня я гадаю,
Как мне им об этом сказать?