Из Чарльза Буковски - открыто всю ночь

                Чарльз Буковски


                открыто всю ночь


 еду на поезде где-то в Европе, выпив всё до последней капли,
 вечер и бессонница совсем рядом, утомившись смотреть на маленькие деревеньки
 пролетающие мимо в которых живут весьма разумные люди чтобы остаться в своих
                кроватях
 (хорошее место чтобы вытерпеть жизнь и больше не ждать от неё ничего).
 она заснула у тебя на плече пока тебе хочется пол бокала вина в руке превратить
 в полный бокал просто лишь потому что тебе бы хотелось быть где угодно только
                не здесь.
 говорят, путешествие расширяет твой кругозор, но это ложь, оно уменьшает,
 сбивает с толку, умаляет, это течёт сверху из черепа и вытекает из глаз.
 это бессмысленная необходимость смириться с чем-то новым для вас не вполне ясна.
 ты выпиваешь свои полбокала ожидая когда язык передаст усыпление разуму;
 но этого не происходит.
 ты ставишь бокал, пустой бокал, на подоконник. 
 смотришь на тёплые и цветастые деревенские крыши
 точно в то время когда прибывают пьяные войска некой армии;
 молодые ребята пошатываясь идут по направлению к мужскому удовлетворению находя-
                щемуся перед тамбуром,
 распевая паршиво, почти что испуганно, всё ещё близкие к объятиям матерей,
 но громко, ты знаешь,что может быть некоторые из них теперь храбры от спиртного.
 их обучают повиноваться, убивать и быть убитыми.
 некоторые из них качаясь бьются о двери купе проходя мимо него
 томясь и мечтая о женщинах и победе.
 я поднимаюсь, стою у двери купе. они заглядывают внутрь,
 присматриваются, некоторые бьют кулаком по стеклу, в них
 есть энергия судя по тому как они кричат и поют, эта энергия то что нужно
 использовать.
 я машу рукой, подмигиваю, или остаюсь невозмутимым перед каждым проходящим
 мимо меня, в зависимости от настроения - их или моего, в зависимости от того
 какой блеф или какая сила или какая решимость или
 сопротивление или объятия необходимы.
 они продолжают проходить мимо: там должно быть половина долбанной армии.
 эй, ребята, я здесь родился, точь так как и вы. понимаете?
 я немец. обратите внимание на форму черепа; бульдожью челюсть;
 мерзкие испуганные глаза. я родился в Андернахе на Рейне.
 у меня там живёт дедушка 93-х лет.
 мне страшно и мне не страшно; я готов к
 этому и приятно чувствовать себя готовым.
 что б ни случилось я
 собираюсь оторвать чьи-то яйца,
 кто-то потеряет сетчатку глаза
 или ухо прежде чем они в конце концов раскроят мой череп
 и макнут крендельки в мой нервический мозг...
 после они ушли, последний маменькин сын, белые лица
 как приплюснутые таблетки аспирина и возможно теперь я вскоре смогу снова
                послушать пятую симфонию Сибелиуса.
 я снимаю туфли и скольжу по длинной узкой дорожке
 сидения мы используем как кровать.
 она удобно вытянулась пока я стоял напротив
 этот батальон и я легли близ неё,
 я обнял её за талию чтоб не скатиться на
 пол когда мы спим, когда она спит, когда я пытаюсь
 заснуть.
 она хорошая девочка. утром как только появляется свет
 сквозь толстое, грязное окно поезда, освещая
 запачканный стакан из-под спиртного, она
 встаёт, идёт в ванную в нашем маленьком купе,
 потом возвращается и находит меня мрачным тоскливым безмолвным
 разбитым, сонным и невыспавшимся, с суровой улыбкой.
 она достаёт карту и рассказывает мне о замках,
 и появляющихся виноградниках, о колоритных пейзажах и
 чудесах, и я буду доволен тем как она восхищается, но
 мир и его история и эти дороги смущают меня
 как всегда и мне захочется покинуть поезд и
 это место и очень захочется вернуться домой,
 куда бы то ни было.
 но теперь вояки ушли и последняя выпивка тоже.
 и ночь миновала
 и чего-то я жду
 без сновидений и недовольный
 так же как почти все остальные люди.
 
 
          from: "Open All Night"      


                13.09.19





                open all night

on a train somewhere in Europe, down to the last drink, the
evening and sleeplessness at hand, tired of watching small villages
go by lived in by people sensible enough to stay in their own
beds (a good place to endure life and wait for no more of
it).
she’s asleep on your shoulder as you try to wish the
half glass of wine in your hand into a full glass just
as you also wish you were anywhere but here.
travel broadens, they say, but it’s not true, it lessens,
it confuses, it diminishes, it floods down through the top
of the skull and leaks out of your eyes. there’s this senseless
necessity to come to terms with something new you don’t quite
understand.
you drink the half glass, waiting for the tongue to send
mercy to the mind; it doesn’t happen.
you set the glass, the empty glass, upon the window
sill, looking out at the warm and colorful village roofs
as just then the drunken troops of some army arrive:
young boys staggering toward manhood bang along the vestibule,
singing badly, almost frightened, still too close
to mother’s arms but loud, you know, maybe some of them
now brave with drink.
they are trained to obey, kill and be killed.
some of them lurch against the compartment door as they
move past
yearning and dreaming of women and victory.
I get up, stand at the compartment door. they look in,
leer in, some slam their fist against the glass; there’s
energy there as they yell and sing, there’s energy there
that needs to be used.
I wave, wink, or remain impassive before each passing
face, depending upon their mood or mine, depending upon
what bluff or what force or what determination or
resistance or embrace is necessary.
they keep coming by: there must be half a fucking army.
hey, boys, I was born here just like you. see me?
I’m German. notice the shape of the skull; bulldog jaw; the
nasty fearful eyes. I was born in Andernach on the Rhine.
got an uncle there 93 years old.
I am frightened and I am not frightened; I am ready for
them and it feels good to be ready, whatever is coming I’m
going to get somebody’s balls, somebody is going to lose
a retina or an ear at least before they halve my skull
and dip pretzels into my nervous brain…
then they’re gone, the last mother’s son, white faces
like flattened aspirin tablets and maybe now I’ll be able
to listen to Sibelius’ Fifth soon again.
I take off my shoes and slide onto the long narrow
seat we use for a bed.
she has stretched out comfortably while I was confronting
that battalion and I lay down beside her,
put my arm around her waist to keep me from rolling onto
the floor as we sleep, as she sleeps, as I attempt to
sleep.
she is a good girl. in the morning as the light comes
through the thick, dirty train window, lighting the
stained drinking glass, she’ll get
up, go to the bathroom in our little compartment,
then come and find me looking gloomy dull dumb
defeated, sleepy and sleepless, smiling grimly.
she’ll get out the map and tell me of the castles
and vineyards to come, of vivid landscapes and
miracles, and I’ll be pleased by her excitement but
the world and its history and its ways will confuse me
as always and I’ll want to leave that train and
leave this place and I’ll want badly to go home, wherever
that is.
but now the troops are gone and the last drink is gone
and the night is gone
and I wait
dreamless and unsatisfied
like almost all the other people.