Листья

  Ночью прошел шумный и краткий, тёплый и благодатный дождь. В раскрытое окно пахнуло свежестью, влагой. Я втянул ступни ног под одеяло. Послушал наступившую тишину и снова заснул.
  В бор поехал при полной тишине. В тоннелях дорог, просек, полянок стояли влажные столпы испарений. Они чудно преображали оставленный на кромке дорожки велосипед, привязанный к ветке дерева чей-то пакет, паутинки, ветви елей с капельками прошедшего дождя, листву под ногами… Набирающее силу солнце вырезало из утреннего тумана голубоватые правильные кубы, невесомые лифты, устремлённые в просветы . В ярком блеске сентябрьского солнца они дымились, закручивались, росли и умалялись. Но всякий раз, когда я подходил или подъезжал к сказочным воронкам, они гасли и возникали в очередном световом конусе дороги, зовя меня дальше и дальше.
  Как только солнце выжгло их, подул восхитительно свежий и лёгкий ветерок. И чем дальше я продвигался к Опуску, тем сильнее время от времени становились его порывы. Но они были так добры и теплы, мягки и полны летящей листвы и хвои, что невольно хотелось подставлять под них лицо, руки, шею.
  Когда я спустился к Опуску, ветер и солнце уже высушили береговую осоку, тростинки камышей, листву осин и берёз.
  Ветер дул с юго-запада и тот берег завораживающе гудел. Осенний воздух разгонялся по затенённому каналу воды и обдавал раз за разом могучие кроны с листвой. Мой был ярко освещён вставшим над лесом солнцем. Может быть,  впервые так пристально, жадно наблюдал, как роняют листья деревья и как чудно, красиво и по-разному они летят в травы, на ветви елей и сосен, на воду… Порыв ветра сдувает с верхушки осины за моей спиной сотни листьев, и поначалу в вихре этих лиственных птах, как в стае пеночек, трудно найти что-то разное: выдуло их в миг, развеяло над полем реки и прибрежных трав! Но потом каждый «совершит прощальный круг замедленно, как в удивленье», не повторяя рисунок движения собрата: один, как парашютист, прочертит ровную косую, не вихляя тельцем; другой, наоборот, начнёт телепаться, биться в воздухе мотыльком, дрожа и бросаясь в разные стороны; третий, как запущенный учеником самолётик, чуть подрагивая тёмным череночком, проскользит диагональ и вонзится в травы; четвёртый закрутится вокруг своей оси, да так, вращаясь, и опустится рядом со стволом дерева; пятого закачает ветер вверх-вниз, долго не давая успокоиться…  Вдруг из глубины осины выпорхнет гигантский лист с красивейшей подпалиной, выпорхнет, как экзотическое перо тропической птицы. Я нашёл его и положил в пакет с грибами. Выгоревший пергамент ядра листа обрамлён коричневым орнаментом, по цвету напоминающим шляпку борового белого гриба. Но с краёв лист свеж и зелен.
  Никакое дерево у нас не дарит такого разнообразия оттенков, как осина. Стоит только пройтись взглядом по нескольким стволам и их лиственным купам, чтобы убедиться в этом.  Вон их сколько по течению реки выказывают себя в сентябре и солнце! Одна, красивая толстушка, трепещет шумно начищенной, как на корабле, медью. Другая – вытянутая в росте, чуточку скорбная, лениво перебирает багряной листвой. А вот еще одна – желтовато-зелёная, но с удивительно пёстрым хохолком на вершинке, где, как  в букете цветов, смешались все краски. А эта, на противоположном  берегу, вся в утончившемся, остром, бледно-зелёном листе…
  Поднимаюсь по крутой тропе на берег. Листы осин украшены под ногами каплями. Они физически ощутимы, крепки. Кажется, возьми на ладонь и перекатывай в ложбинке  прохладный, просвеченный шарик влаги. Восхитительная сфера!
  Возвращаюсь. Лес начинает гудеть. Листья царапают куртку, шуршат под колёсами, бьются в спицы. Редкие звоны пеночек и резкие выхлопы одинокого дятла.