Би-жутерия свободы 104

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 104
 
Даник с готовностью отозвался на её просьбу, содержащую небезосновательные претензии и приглашающий жест, и решив, что хватит с него мытарств, попытал счастье огнём и теннисным мячом. Теперь можно было поиздеваться над другими, тем более, что ещё не подошло время стимулировать интерес к себе ассигнациями, которых у него, честно говоря, было в обрез. Кроме того он проповедовал протекционизм в любви и ему до чёртиков надоело механическое пережёвывание одного и того же с полным ртом и ввалившимися от недоедания щеками. Зевнув в полрта, Шницель схватился за Мурочку, как за стропы наполовину раскрывшегося парашюта. В сбивчивом ритме румбленного танца Даник, наперекор логике, повёл Мурочку Спичку к дверям туалета, намереваясь избежать кривотолков на толчке, а заодно и черкнуть на стене в кабинке несколько пикантных словечек, обладающих, по его мнению, ценными вкусовыми качествами, которые несомненно раздразнят вкусовые сосочки языков взыскательных посетителей.
Но после третьего оскала бульдога, сидевшего загривком к туалету (он сторожил выходящие запахи, считая что собачьи бои – это мракопесие), Дане вздумалось волной залить  умы друзей, дважды в месяц отмечающих праздник «Благополучки» и подзарядиться спиртным. Они со Спичкой вернулись к столику.
Мурочка давно уже перестала ходить в платье из колючей проволоки, ограждавшей её от репейника почитателей, думающих, что если они носят штаны в чистку, то им всё позволено. Она не сопротивлялась Данику, зная, что голос у него низкий, да и масштабные намеренья не лучше. Ясно было, Мура не прочь сойтись с ним поближе, не исключая соития. К тому же худышка вспомнила мамины напутственные слова на Амур-реке: «Или ты незаметно для себя теряешь невинность и получаешь что надо, или ничего не теряешь и удовольствия не видишь, как собственных ушей в ушанке на тесёмочках». А маме, этой ходячей энциклопедии медицинских советов, Мура вполне доверяла, но не до конца.
Завидев приближающуюся танцевальную пару, какой-то хмырь-солдатик – форменный идиот, выходивший из кафельного тузика с полузастёгнутой ширинкой, нырнул обратно в него в предвкушении невероятного приключения. Он бросился к зеркалу над умывальником, выхватил из кармана гимнастёрки расчёску и, озираясь, начал пробираться вдоль аккуратного пробора слева наискосок ото лба к лысеющей макушке.
Шепелявый солдатик, производное многоочкового Бундесрата во дворе, колючим взглядом взирал на Шницеля из-за засеребрённого стекла, мысленно готовя открытое обращение к Данику: «Мне вовще не хошется вштревать и ражбивать швою жизнь о вашу морду, но в даной щитуации вы меня прошто вынуждаете это шделать!» Если же события не развернутся по намеченному липкому сценарию, думал Шницель, придётся положиться на тренированные на плацу икроножные мышцы (короткометражку  в 10 метров он пробегал за 3,5 секунды – это составляло мировой рекорд, потому что кроме него никто в здравом уме её не бегал).
Предвкушая осложнения, опомнившийся ловкач Шницель не дал чужаку испохабить вечер и быстро изменил заданное направление в сторону оркестра. Он обдал из ушата презрения тупоглазым взглядом скрывшегося в туалете недотёпу-солдатика и заулыбался от задорной мысли о незадачливом нахале, нюхающем в растерянности за дверьми затхлый миксаж мочи с хлоркой. Даник увидел в конце зала старого приятеля Павла Ватку, с которым они сидели там, где раз в день на полчаса выводят погулять во двор. Не обратив должного внимания на спутницу Ватки за ломящимся от спиртного столом, Шницель приветственно махнул рукой в боксёрской перчатке, создавая у присутствующих впечатление, что смелый держит удар, а осмотрительный дистанцию.
Похоже дама не вызвала у Даника вспученного животного чувства – по вырезу декольте было заметно, что она не жалует представителей его породы, предпочитая им развлечения с нежинскими огурчиками, когда солнце за шторами в будуаре присаживается за горизонт. Она не относилась к женщинам, в которых можно запарковать машину любви до лимонного рассвета, брызнувшего сквозь занавески в заспанные глаза. Скорее всего её прелестная головка была забита мыслями о размерах компенсации за компанию, нежели за любовь, а потому не происходят ли слова ловушка и отлов от «love» по-британски? Перехватив тяжёлый взгляд Даника Шницеля, Павло Ватка подумал, что всё-таки плохо разбирается в истории еврейского народа и что Exodus вероятнее всего исход баскетбольного матча. И как перед многими до Ватки еврейский вопрос встал ребром, но, конечно, не тем, что Бог чудодейственным способом выудил из доверчивого Адама. Павло жаждал выпить по какому-нибудь совершенно новому поводу, но оказалось, что все дни в году уже давно разобраны и распределены по праздникам, а в голове его буйствуют отрывочные комментарии на все случаи жизни из настенного календаря. Поэтому, глядя на репродукцию «Чёрного квадрата» Умалевича, аппетитно распятую у входа на кухню, его так и подмывало высказаться оптимистически: «Не так уж страшен квадрат, как нам его малюют». Между тем тоска по родине давала о себе знать всё острее, и Павло заглушил её традиционными «150 граммами с прицепом». Вторая порция водки цвета пшеничных волос могла оказаться для него излишней заявкой на встречу с судьбой на обледеневшем шоссе, поэтому он благоразумно от неё отказался. Когда на весы удачи выпадали тяжёлые минуты, ему хотелось остановить время и поговорить с ним начистоту, пылесося слова, потому что в таких случаях Ватку охватывал панический страх. Для него не было ничего ужасней рюмочной пустоты и фужерной опустошённости, хотя на столе, непонятно откуда, появились набитые битком биточки.
Её звали Сюзан Канистра, и определённо не по паспорту. В профиль она напоминала собственный анфас. Было в ней что-то от цельного молока. Глядя на неё у Ватки появлялось ощущение, дескать он побрызгался одеколоном, чтобы освежить память мимолётных свиданий штормовой молодости, когда девчонки валили к нему косяком подозрительно покосившейся на него входной двери.
Сидя напротив Сюзан, избегая подвохов, вызванных хромотой взглядов окружающих и принимая мелочи жизни за разменную монету, Павло готов был привести себя в порядок, но стражи куда-то запропастились. Дай ему возможность, он не смог бы придти к решению, какой пригласить оркестр на захоронение усопшей мечты. Не правда ли, коллега, говорил он себе, не артачащаяся женщина достаётся тому, кто её больше желает.
Без тени сомнения, Ватке стоило выйти из состояния ступора, чтобы войти в норму, где знамёна развивались, стяги стягивались, флаги реяли и полоскались в горле бухты, а водка оставалась стимулятором, предающим силы закопчённым телам навынос. Пьяная улыбка многообещающе петляла по его крестьянскому лицу в рабочем порядке, но судя по грациозной посадке дамы за столом, она не боялась оказаться усыпанной сомнительным серпантином комплиментов Паши Ватки. Оркестр заиграл тягуче-ликёрное танго, посвящённое высокой «культуре» труда за прилавком.
Парочка, насупившая брови в гороховой похлёбке за соседним столиком, поспешно сорвалась с мест и слилась воедино, отмеряя прерывистый шаг в направлении туалета. По потемневшим лицам было заметно – резерв их долготерпения исчерпан.
А в памяти Павла всплывали подводные лодки взмокших слов.
– Я не знаком с сапожным искусством, мадемуазель Канистра, поэтому не буду набиваться вам в непонятно для чего отворачивающиеся каблучки-рюмочки, но плохо управляемой близости я предпочитаю секс на автопилоте в мельчайших подробностях.
– Это меня не шокирует, – рассмеялась Сюзан Канистра, догадываясь, что он полон шарма, особенно в трусах, – я ведь участница кулинарной выставки «Что шеф ведущий нам готовит?»
– Слышал о такой. Кажется на презентации у критиков отёчные метафоры подмигивали варикозным аллегориям.
– Приятно иметь дело с всесторонне образованным литературоглотом, взирающим на палати-нары на трёх уровнях, как на уравниловку с тремя неизвестными, – Канистра восстала против себя, подавляя широкодиапазонную зевоту, а тормозная жидкость бурбона помогла ей избавиться от мимолётного перевозбуждения.
– Откровение за откровение! Совесть рада помучить слабого человека. Будь на то моя воля, я бы дорого дал, чтобы увидеть её ноги, но кто-то оказался более состоятельным и задушил её собственными руками, – с энтузиазмом отозвался Павло, –  но, доверяясь вам, очаровательная незнакомка, меня больше всего пугают менструирующие художницы, не знающие к какому периоду отнести свои картины. Вы мне кажетесь одной из самостоятельных, состоятельных персон, которых пропасть сколько, изобличённых во лжи.
– Думаю, вы заблуждаетесь, корзинка с его не стираными трусами – это всё, что у меня осталось от первого брака.
– Что вы, что вы, мадам, я и не думал наводить о вас справки, – встрепенулся Павло, заметив как каёмка её губ искривились в лиловой обиде с разводами по краям.
– Наводить – это одно дело, главное, чтобы не выстрелило.
– Так давайте в этот благодушный вечер выстрелим чем-нибудь другим, пригубим чувство безнаказанности и постараемся его не расплёскивать, – обрадовался он, схватив «Моёт» за горлышко.
В унисон романтическому настроению Ватки Сюзан впала в немилость поэтическому настроению, сочтя неуместным декламацию отрывка из Опы Непонашему: «Яблоня рассказывала груше свою печальную историю, ветер грубо оборвал её».
– Нам это не угрожает, – заверил Павло, голосом, вырвавшимся из пересохшего колодца рта, – мы достигнем договорённости.
– И подпишем соглашение. По поступившим последним данным, мир любовных гонок не терпит проволочек.
– Вам не кажется, что беседа приобретает спортивно-политическую окраску с оттенком сексуальной конотации? До встречи с вами я – оперный факалист  с нетерпением ожидал только результатов анализов, учитывая, что мне, ухоженному по добру-по здорову, не так уж плохо жилось с третьим разрядом по пенису.
– Вольфрамовые нити слов перегорели,  весёлый трёп угас. Но в любом случае на вашем месте я бы не беспокоилась – ещё несколько рюмок и вы вырубитесь. Учтите, дурные привычки и навязчивые идеи – блюстительницы душевного беспорядка.
– О, на улице я не пью. На днях один носитель припадочных настроений предложил мне вступить в партию «Коричневых бумажных пакетов», так я отказался от гудёжного союза уличных выпивох. К тому же неподъёмные вступительные взносы, напоминают проект объединения университетов с больницами под эгидой Министерства Высшего Новообразования. Неужели я не похож на вдумчивого пьяницу, ноги которого изображают джигу велосипедной восьмёрки?! У меня, как у циклопа, ни в одном глазу.
– Вовсе нет, вам не характерны застеклённые взгляды, но повседневность внесёт свои коррективы в вашу жизнь мима, выбегающего в чёрном трико и белой косоворотке на перекрёсток с зазебренной палочкой регулировщицы, дающей отмашку грудью.
– Приятно слышать, что у меня есть хоть какие-то перспективы.   Готов поделиться с вами, что даже перед лицом плодоносящей дамы, мне на многое глубоко наплевать, а это не значит раз плюнуть и растереть. Я, понимаете, не пирог, чтобы меня допекать за то, что подпиливаю устои антикварных приличий.
– Тогда у меня вырисовывается к вам вопрос...
– С вопросами подождём до лучших времён, милочка. Я не гонщик в постели с женщиной, продолжающий свой автопробег по незнакомым местам. Я врождённый алкоголик, сначала пропускавший уроки, потом по одной, включая девчонок, на откидных местах в кино для длинноволосых, страдающих космосоманией – заболеванием в запущенной форме.
– Обожаю ваш высокий штиль, Павло, в придачу к океану поэтического таланта. Можно ли считать, что я присутствую на торжественной выдаче «Свидетельства о перерождении» куколки в бабочку? Это вызывает у меня повышенный, возможно нездоровый второй интерес, к половой принадлежности бабочки, первого, как я понимаю, в разговоре с вами быть не может. Беседуя с вами, у меня возникает ощущение, что я, в свою очередь, получила роль безделушки в пьесе «Игрушки для взрослых».
– Как вам будет угодно, мадам, я могу обнажить свой внутренний мир, но для этого мне придётся вывернуться наизнанку. Не стоит меня винить в семи смертных грехах за то, что создание видимости в тумане. Не буду вас разубеждать, что искусственно вызванный интерес всего лишь легкоперевариваемая пища для ума.
– Смотрю я на вас и думаю, кого же вы мне всё-таки напоминаете. А-а, вспомнила, одного сказочника-пилота, ворвавшегося в мою жизнь полосатой зеброй событий. Исключительно вежливый с людьми, он ограничивался анонимными посланиями на... Его снедала неосуществимая мечта – быть захороненным в воздушной яме.
– Ну что ж, мне приятно сознавать, что и ты трудишься на благо грядущего апокалипсиса. Так как вы, мадам, упомянули зебру, я не ошибусь, если скажу, что вы любите животных.
– Вы угадали. Да, я люблю вещи. Кто-то заводит собачку, кто кошку, а я со своим патентом радости – моль в шкафу.
– Я вас понимаю, она такая пушистая. Вижу, вы не отказываете себе в насущном, – понимающе кивнул Павло, незаметно для окружающих оценивая объём грудей и диаметр бёдер собеседницы.
Ватке доставляло удовольствие смотреть как вылетает пробка из бутылки шампанского, и у прелестницы, спускающейся к нему по трапу снисходительности, открывается второе дыхание.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #105)