to You

Прости, если вдруг помешал, коли так, мне молчанье твоё вполне будет внятным ответом, я с этим знаком языком и даже — когда ж это было? — почти в совершенстве владел им, однако, потом охладело моё любопытство и почти не осталось вопросов к тому, кто отвечает на них лишь на нём, и только лишь если на нём ты попросишь об этом его, молчалив, но не нем.

Так бывает во сне, или, если точнее, на подступах к сну — так выходит подлодка на перископную глубину, чтоб осмотреться вокруг, оставаясь никем не замеченной, ровно столько балласта приняв, чтоб плавучесть была нулевой — смешно, но похоже, что и этому тоже когда-то зачем-то учили меня. Неужели затем, чтобы после я смог научиться парить между явью и сном? Чтобы с ним говорить и творить?

Когда же то было? Ведь было когда-то и где-то, только давно перепутались даты и города, но ведь да — помню всё же, как в городе том я был юным небритым кадетом, нет, не с этою рожей, покрытой недельной щетиною с проседью, просто в первую осень мою в этом городе бритвы звенящая сталь моих щёк не касалась ещё, да и девичьи уста, кстати, тоже.

Впрочем, чуть позже я наверстал всё и даже, быть может, с весьма преизрядной лихвой, однако при этом ничуть до сих пор не устал восхищаться сердцами, умами и душами милых созданий, да и прелестными формами их, разумеется, тоже, о да! Но всё же давно уж совсем не нужна мне узда, чтоб себя в ней держать, нетерпеливо дрожа в предвкушеньи амурных баталий. Похоже, спокойнее стал, может, даже немного мудрей, наконец-то.

И смешной пьедестал, за места на котором идет век из века борьба покорителей дамских сердец, уж давно привлекать перестал не меня одного, но, кажется, также и истинных дам, обладающих сердцем, душой и умом — они тоже скрылись куда-то. А доспехами бойко гремят лишь купцы да чиновники, дабы добыть себе в койку хотя бы каких-нибудь баб, увы, ибо тех на этом потешном турнире утех — так и кишит, как вечно кишело — кишмя.