Посвящения Лене

-КОМИКС-


Первое посвящение Лене, постновогоднее
***
Проснувшись под ёлкой второго
в бесформенной луже сырого,
восстал на колени из мрака
поэт по фамилии Раков.
Затем, постояв на коленях,
он вспомнил о девушке Лене,
понюхал ещё раз компост
и встал уже в полный рост.

Тихонько вращались планеты.
И Боже, которого нету,
прикалывался свысока.
Тут Раков качнулся слегка
и понял,  что ёлка и лужа, и запах, и тремор, и хуже, и снег за окном, и вода, на кухне текущая вдаль, орущий за стенкой Задорнов, в башке негодующий  жёрнов, засохшая кровь на сопатке и девушка Лена в остатке, -  могли означать лишь одно: что Раков скатился на дно.

Попытка припомнить, а как же…
в каком таком праведном хадже…
его занесло в этот дом…
Нет, Раков не помнил. Ведом
позывом попить и пописать,
он зло прохрипел типа: «киса,
а где у вас можно… воды…»
Услышав из кухни: «Сюды!», не делая резких движений, но всё же воспрянув, (уже ли!) - поэт устремился на зов. За грудой тарелок, тазов, бокалов, фужеров и банок, судочков, кастрюлек, креманок -
увидел он кухни закут.
И Лену увидел. И тут
наш Раков отчётливо вспомнил улыбку и взгляд её томный, и светлые лёгкие пряди, и скромную пошлость в наряде, автобус, набитый битком, и очередь за коньяком,
и первые прикосновенья,
цепочки серебряной звенья,
которые с девичьей шеи
он рвал, от коня хорошея,
пьянея, теряясь, блажа,
уже на волне куража,
почти что любя эту Лену,
вгрызаясь, кончая мгновенно,
без страха, что станет отцом.

И  Раков сблевал холодцом.



Второе посвящение Лене,  дорожное
***
С девушкой Леной случилась беда:
кто-то её полюбил нетуда.
Лена в растерянности и тоске
тут же – топиться к реке.
Мостик  высок и  река глубока, рядом  ни пляжа, ни островка, хмуро, тепло. Вот такой фронтиспис. Словом, спокойно топись.
Но перед тем, как скакнуть пируэт, вспомнила Лена, что некий поэт, Раков – фамилия, ей обещал песню про лодку, причал, про бесконечное счастье вдвоём, тихие  свечи и поздний подъём, отдых на Капри, слиянье флюид… Словом, как каждый пиит.
Лена немедленно слезла с моста, стёрла помаду с припухшего рта, чуть причесалась, встряхнулась слегка. Быстро найдя левака, Ладу-копейку без правой двери, девушка Лена под «чёрт побери» словно в Колхиду отважный Арго, тащится к Ракову в го…

Ой, говорит себе, а позвонить? Нет, говорит, я же чувствую нить нашей взаимной и прочной любви. Словом, водила, дави! Скажем, меня  поимели не так… и заплатили всего четвертак… но, между нами, урон небольшой… Раков-то любит душой!
Ехали долго, но деньги всё те ж. Раков снимал в Подмосковье коттедж, песни писал и вкушал самогон. Лада пошла на обгон фуры кампании Пан-Татар-Star. Визг тормозов и ужасный удар там, где двери не хватало совсем...
Лена без всяких лексем
тихо  летела, молчала, ждала
смерти  ли,  чуда ль, а, может, крыла.
Чавкнула, в лужу упав тяжело.

Это её и спасло.



Третье посвящение Лене, косвенное
***
Раков любил коньяк.
Раков писал стихи.
И был у него свояк,
вхож был свояк в верхи.
Может быть, олигарх,
может быть,просто вор…
Известно лишь, что в верхах
был свояку фавор.
Как-то напились в дуст
Раков со свояком.
Глядя в глаза лангуст,
в горле глотая ком,
Раков проникся вдруг
к сонному  свояку
верой и ляпнул: « Друг,
слушай, тогда, в Баку, –
я ж не один летал,
девушку  брал с собой,
веришь, стихи читал
под голубой прибой.
Сколько их было, Лен…
Только жене – ни-ни!»...
Так ли уж он растлен? – спрашивал у родни.

Правда, родня спала,
сладко уткнувшись в стол
гордым лицом орла,
знавшего свой престол.
Где пониманье, где
шутки: «ну ты с гнильцой!»,
где она, помощь в беде?!
Видело сны  лицо,
и в этих дивных снах,
сдобренных коньяком,
Раков был в белых штанах и не жалел ни о ком,
сам же свояк – премьер,
душка и доктор наук,
жаждет в тени портьер
Лениных губ и рук,
Лена ему дерзит,
он достаёт портмоне
и другой реквизит,
чтобы служить стране. 
Весь из себя кипуч, в бой готов и на труд!
Но тут совершается путч.
Мёрзлых сибирских руд
в ногти въедается пыль,
и не добыть жратву.
Тут уж свояк завыл.
Громко и наяву.

Раков вздохнул, поднял
родственника за здесь,
молвил: «Балуй у меня,
ишь, возбудился весь».
Долго волок в кровать.
После глядел во тьму,
думал: твою же мать,
что ж это снилось ему?
Грустно  допил коньяк,
скушал остатки ухи.

Был бы сейчас стояк –
сел бы писать стихи.



Четвёртое посвящение Лене, летнее
***
Ах как зрела земляника
под ракитовым кустом,
ах как жаворонок плакал
в необъятных небесах.
Ах как шла по чаще дикой
Лена в лифчике простом,
а за ней ломился Раков
в шлёпках, майке и трусах.

Раков трясся, Раков падал, причитал, что заблудились, 
что погибнут, несомненно. Раков плакал тяжело.
Был он склонен к эскападам, наш манерный амариллис,
но на девушку на Лену это не произвело.

Лена слышала сигналы, гул мотора, шорох шин.
Орентируясь легко, Лена шла на юго-запад…
Кто же знал, что озерко переходит в камыши,
и тропинка чуть видна, а по ней придётся драпать

от  поэтовой жены,
этой рыжей негодяйки.
Бац, явилась рано утром,
а звонила, что – в обед.
Потому они должны
были так, в трусах и в майке,
не закончив камасутры,
уходить в седой рассвет,

и в тумане потеряться, точно ёжик и лошадка.
И на Лену – вся надежда, Раков просто никакой.
Да, полюбишь тунеядца – знай, что будешь по посадкам
резво бегать без одежды и с ободранной щекой.

Вот и трасса.  Тут же Лена тормозит невзрачный форд.
Стали,  стёкла опустили. «Стольник», – так  вот, без затей.
Лена пробует мгновенно устанавливать раппорт,
мол, откуда деньги, милый! Только лифчик для грудей!

Мол, бежали через лес мы
от нагрянувшей жены,
как пошла б она по следу,
и –  поймала б, и –  развод.
Но из форда ржут скабрезно,
типа, бабки всем нужны.
Намекают,
что уедут,
что уедут,
что  вот-вот!

И тогда певец любви, чуткий, томный, нежный Раков,
бравший рифму на излёте, рвавший душу за  добро
наклонился к визави и сказал: «Ну нет дензнаков!
Вы натурой не возьмёте? До ближайшего метро».



Пятое посвящение. Ракову.
***
Я  тебя придумала, Раков.
Ты в моих руках –  катыш глины.
Вот  не спишь, полночи проплакав,
что не взяли в клин журавлиный,

вот бежишь от жён и подружек
в поисках чужой благодати…
А  передо мной –  безоружен,
потому что я – твой создатель.

Что бы ты ни делал, мой милый,
отчего б ни пил и ни злился,
с кем бы ты ни мерился силой
и куда б ни переселился –

ты моей являешься частью.
Я – твой незатейливый Боже.
Захочу – и дам тебе счастье.
А могу совсем уничтожить.