Выхожу

Выхожу из дома в 7. 24. Первое, что попадается навстречу, женщина с белым псом. Пёс большой и тихий, смотрит мне в глаза.
Прохожу Введенский сад, там яблоня полна зелёных яблок, они на ветках и внизу. Как много, зелёных и чистых! Кто-то сзади следует за мной всё громче, но почему-то не обгоняет. Закрыт перекрёсток для движения машин. Подхожу к рынку. Прямо по курсу взлетает грязно-белый голубь у самого спящего рынка. Этот пролёт меня радует, я давно люблю разглядывать движения птиц.
Впереди Александровский сад и метро. Ещё немного людей, всё-таки воскресенье. Я иду мимо М «Горьковская». Теперь мечеть, Санкт-Петербургская соборная мечеть. Скамейка в осколке парка, на которой написано «Булич».  Какое смешаннное соседство: Максим Горький (памятник) и, вдруг, мечеть. Но они давно здесь вместе. Атеизм и зелёная истина. Всё время приходится что-нибудь дописывать и пояснять. Но сейчас я перехожу ул. Куйбышева и встречаюсь глазами с Петропавловским шпилем. Я его знал со школы, но так не сразу дошёл до него, подрастая, пока жил совсем в другом районе.
Утро с тучами, но солнце выбивает свет и шпиль горит в блеске золотой иглой. Шпага? Нет. Шпага с ангелом это слишком. Опять надо дописывать и пояснять, а я всегда ленюсь пояснять.

И всё так же ангел собора
С высоты на город глядит,
Поднимается, крест сжимая,
Будто крест не стоит, а летит

И над самой Невой и выше
И над городом свет услышан,
В этом небе увиден свет
Трижды поднятый трёх побед

Те победы ему известны,
Тем победам и весть и песни,
Этот ангел словно часы,
А во времени как весы

На самом-то деле ангел на город не смотрит, а только висит над городом. Его взгляд повёрнут к небу и обращён к небу его указательный палец.

Дворники и женщины с собаками у бывшего Дома политкаторжан. Одни метут, другие выгуливают, все по земле.
— Я хочу собачку маленькую такую, завести, знаешь?
— Собачку, а почему не кошку?
— Не-ет, кошку не хочу. Кошки. Они сами по себе. А собаки, они верны и тебя понимают и к тебе тянутся, и тебя ждут. Собака всегда с тобой. Жаль, они недолго живут. Но с тобой... не расстаются.
 — Да, конечно, я это знаю.
У меня тоже была собака. По своему я её предал, уйдя из дома родителей, где осталась она. Овчарка, немецкая. Звали её (его) Вулкан. Он действительно был беспокойный. Лучше не вспоминать, как он умирал. От чумки. С какими слезами надо было его увозить из дома в последний раз, чтобы умертвить одним уколом, чтобы не мучился. Как он любил играть со мной, как мы бежали вместе… Да любил ли меня кто-нибудь так бесконечно и так до конца, так неизменно, словно можно сильнее, чем прежде. Я помню его глаза, его развороты, его рысистый бег, я помню его визгливый лай от какой-то бушующей радости, что  мы вместе. Он отдал бы жизнь за меня, он и отдал её… А я всё реже видел его, всё реже его навещал. Я жил другим домом. Вулкан не мог быть со мной в другом доме, а я не мог быть с ним в родительском. Но сука был я.
...Она снова курит. Она курит, а я покупаю это курево по её просьбе. Автор. Если она умрёт или заболеет для смерти, мне крышка. Это уже не осень. И не зима. Это чёрная слепота. Глупая женщина, которая считает себя умнее. А может, поглупевшие оба. Ты связан с другим человеком, тебе дорогим и тёплым. Тёплый человек, близкий человек, человек, обнимающий твою кожу. Считай, что и душу.
Теперь берег совсем близко. Памятник Г. Товстоногову (режиссёру) и четыре серебрянные скамейки с его подписями на каждой. Роскошные скамейки. В скамейках всегда есть что-то от жизненной дороги: здесь сидел, здесь обнимал, здесь думал, курил, листал, здесь ноги твои, уставшие от ходьбы, согнулись в коленях, чтоб снова идти. Здесь был ты любим и любил, и сказал, здесь исповедь в тысячный раз выяснял. ...Стоит, опустив края губ с платком на шее и плащом или курткой, закинутой за спиной. Почти мальчишка и точно не мудрец. Он только приостановился, он вообще-то шагает.
Домик Петра I, весь в заборе, словно заколоченный этим забором, чтобы забыли. Два Ши-Цза на берегу. Их взгляд прямо на Летний сад через Неву. Картина неба над Невой: смесь свинца и белого тумана. Солнце кажется спящим, так оно скрыто в полухмуром небе. Нет мрака, а есть надвижение. Небо не стоит, не летит, не ветрИт, не замерло и как будто не дышит, а надвигается. Не меняясь в скорости, меняется кусками туч. Телами.
Два огромных матроса на крыше. Но на самом деле не так, как смотрится снизу. Оказалось скульптура "Матрос и кораблестроитель" высотой 6.5 м., расположена над аркой жилого дома по ул. Мичуринской д. 1, предназначавшийся для сотрудников Наркомата Военно-морского флота. Не успели до войны и ставили уже во время войны в 1941 году под бомбежками.
Скульпторы Я.А. Троупянский, братья А. Е.Громов, М. Е. Громов. По сторонам от фигур большие вывески «ВТБ» и «Мегафон». Украшение бабла и связи.
Широко стоят, мужественно и прочно, как сам Питер.
Нахимовка (морское училище) рядом. «Аврора» неестественно свинцовая, сродни самому небу, когда оно готово к дождю и собралось для исхода. Рядом с «Авророй» китайцы, а китайцев ждёт автобус. С утра они здесь одни.
Мост Свободы на той стороне. Я дошёл до него. Но перейду через него в следующий раз, не в этот.
Бесцельность, прозрачность, но не призрачность. С утра мало кто на кого смотрит, хотя и не в смартфонах. Да и как смотреть друг на друга? Спрятанные глаза. Зато дома и окна смотрят друг на друга. Куда смотришь ты? В каких окнах, домах и огнях жизнь твоя, человек? Где душа и радость, где трепет твой и немолчанье? Где голос твой, где мысли, память и волнение? Где голоса друзей твоих живых и живущих?
Бывают же очень хорошие памятники поэтам. Вот памятник Михаилу Дудину. Солдатский памятник, застывший в движении и само движение. Не вверх, а прямо перед собою. Весь сжатый и сцепленный с этой землёю. И словно растущий от самой земли, поэт-фронтовик и поэт из войны. Поэт не поющий, а только сказавший и даже не умерший, НЕ УМИРАВШИЙ.
А тут же вороны горланят как кузнецы. Чёрные птицы и хитрецы. И откуда только берутся белые среди сизых. Откуда белые птицы?
Ещё бьют фонтаны. «Дети, вы знаете, это так важно, дети». Дети ещё не страшны, они — дети.
И кто-то опять у меня за спиной, не обгоняя, но рядом. Какая-то девушка спрашивает меня, где здесь центр йоги под названием «Искусство жизни»? Я этот центр едва заметил, но адреса назвать не могу. Пройдя по Большой Пушкарской, я уже был совсем рядом с домом, когда перед мной оказался волонтёр (словно вырос из под земли) с улыбкой и вопросом: не хочу ли я обратиться в этот центр из любопытства. Искусство правильно дышать и вообще… Он такой счастливый, этот парень-волонтёр.
Ну прямо как сговорились. Одна искала, а другой туда приглашает.
Может, он знает «Искусство жизни»?
Я ведь тоже это искусство знал, как мне казалось. Без названия

Зачем я думаю о ней? Зачем мне дана эта каторга думать не о себе и думать.
Зачем не живу я, а думаю жить?
Но ведь я же ещё и живу