Виктору Паисовичу Якимову

Набредешь на рыжик – сядешь,
Чиркнешь звонким острием
И, на сок на рыжий глядя,
Вспомнишь вдруг берлинский дом,
Ганса в розовой рубахе,
Шар-животик – впереди,
В красной феске желчный Ахмед
В дверь не пустит Мехмеди.
Чемодан: с углами – бляхи,
Сумка с клюквой и брусникой,
Тяжкий книжный перевяз.
Застрекочут, залорочут,
Глянут Ирме в декольте…
Дом наш строил старый зодчий
Из фашиствующих тех,
Что ушли к американцам,
Штурм берлина обманув.
Эти Фрицы, эти Гансы
Знали смерти глубину,
Плен сибирский,
Гнус таёжный,
Труд пилы и топора.
Из тумана соткан воздух:
В космос с холодом – дыра.
Время к старости погнуло,
Я теперь и сам – в плену.
Третий мой этаж – аулом,
Я соседей не пойму.
А себя – еще больнее:
Как я сдался в этот плен.
Шпрее серная артерия,
Кегельбан и кружки крен –
Пиво хлещет прямо в глотку…
На Урале – тот же сорт.
Мне сюда бы – самоходку,
Мне бы – памяти аборт.
Рыжик поерошу в ладони,
Брошу щепоть солонца,
Сок грибной губа уронит –
Ламца-дрица-лацаца.
Водка, а скорей – водяра:
Где "Столичная" моя.
Жалко полземного шара
С заграницей – на краях.
Чертов отпуск,
Милый отпуск –
Камера дрожит в руке…
Так необит аем остров
И немыслим так побег…