Искусство делает свободным

Петербург наступает в людей, как во враньё,
Границы Невы зашивает собой вороньё,
Ненавистный звонок щекочет не совесть, но нервы,
У голодных и умных топор опускается первым.
Из старухиной косы, будто из рукомойника,
Сбегает кровь, как локоть скользит с подлокотника.
Радион взяв квадрат топора у Малевича,
Структурирует обухом композицию темечка.
Нерешителен в прошлом, сейчас в безвремений симфонии,
Где пробоина черепа жгёт гаммой додекафонии,
Лобное место квартиры сжимает лобные доли,
И Раскольников перебирает губами, как дырою от моли.
В черепе тесном, что петля в пальто,
Мозг расшифровывает супрематическое решето,
Супрематической совести в замолчавшем жесте,
Читая на лезвии, капель крови созвездие.
Ни тебе двух каст, хоть топор горазд,
И теперь и старуха взаймы не даст.
Посреди комнаты человеческая икебана,
Беспредметную живопись курит не ровно нирвана.
Радион исчезает в жёлтом, в поиске реализма,
Старуха ищет отличие искусства от вандализма,
Искуса от искусства, суицидника от Иисуса.
Привкус уксусной губки от скрытого подло бруса,
Скоро старуха разделит их всех как ложе,
Как и удар разделил ей кожу,
Раскольников видит вечность на потолке,
Шизофриния похабно зрит в декольте,
Раскладывая людей будто бы пасьянс,
Обнажает Питер Невы фаянс.
„Искусство освобождает" - кровопишет свободный Родя,
На полигоне вечности заблудившись шкодя.
Мотаясь в Освенциме собственной демагогии,
Мысли Раскольникова обнажают худые ноги,
Из под платья старухи. Брезгливо скомкавши стенки,
Желудка, Родя глядит на Голгофы - коленки,
С крестами суставов, освобождаясь от красного,
Топора и приближаясь к долинам прекрасного.
Мой Радион, эрудит, литератор, сходящий с ума от уровня,
Непонимаемый никем он снимает скальп общества слабоумия.
Бьёт гиперссылками, выдержками из Канта и Будды,
Обухом по голове старухи. Как будто,
Взлетая в космос души, где людям земным нет места,
Гипертрофия света, становится светонесущим бесом.
Мой Родя, пишет картины, пейзажи антипортреты,
С неба падают ангелы, заплетаясь в падении в дреды,
Остаётся лишь форма, сперматозоидом жгущая гения,
И треск черепов, напоминает аккорды творения,
Душащего клавиши пианино минором,
Однобоким катарсисом, внутрисердечным раздором.
Высасывая из воздуха сухими губами сонно,
Неосознанно роется в звуках : „Соня ! Соня !"
Искусство раскалывается на топоре, в борьбе,
Не в силах найти проститутку в самом себе,
Подавая явственно яства на серебре,
Всепрощающе плачет Соня в изъятом ребре,
Где она ? Радион почти мёртвый от боли рыскает взглядом,
Но старушка из дали ласково шепчет : „Рядом."
„Рядом, рядом" - и хочется верить в сказку,
Но улыбка и хэппи-энд, хмурится порванной связкой.
Распластавшись на городе, Родя скрипит пером,
Аккордом, кистью, мыслью и топором,
Закатывая глаза от духовной вони,
„Надеятся. Верить ! Дождаться бы Сони..."