Алюминиевая лестница

0

Пришло время рассказать об алюминиевой лестнице.

Пятый год она не идёт у меня из головы и стоит перед глазами.

Но вначале хотел бы пояснить.

В стародавние времена люди убивали сказителей за неоконченную историю,
ибо грешно и бесит, если пришлось вникать в чужую жизнь, а что делать
дальше непонятно.

Отсюда привычка писателей заканчивать историю свадьбой или смертью
героя.

Это даже не привычка, а результат эволюции – выжили и дали потомство
окончившие.

Свадьба это конец любви в её первичном изводе, а смерть не нуждается в
комментариях.

Мой рассказ завершается иначе, потому что свадьба у меня уже была, а
смерти я не хочу, ведь рассказ обо мне.

Я считаю, что мой рассказ окончен, но заранее предупредил, чтобы не
нарваться.

Мы ведь все теперь оказались в петле времени.

Мы скатываемся в прошлое настолько быстро, что, боюсь, скоро придёт
время, когда писатель головой отвечает, в конце концов.

1

Когда на Донбассе началась война, я обналичил все деньги с расчётного
счёта своей фирмы, достал из сейфа кассу, погрузил в небольшой грузовичок
и поехал в Киев.

Денег было килограммов полста.

По дороге никто меня не задерживал.

Грузовичок был нужен для того, чтобы спрятать деньги среди старых
домашних вещей, коробок и ящиков.

Потом этих денег мне хватило платить зарплату почти 2 года, пока фирма не
работала.

В мирное время такие деньги называют «зарплата в конверте», но из-за
военной безработицы мои сотрудники стали говорить «пособие».

В Киеве у меня не было никакого жилья.

Я снял квартиру на 9-ом этаже.

Грузовичок я поставил на стоянку возле дома, чтобы видеть его с балкона.
Выйду на балкон, посмотрю – стоит, и обратно иду.

Выходил часто, но не частил.

Смотрел не прямо на машину, а как бы на город и обязательно крутил
головой направо-налево.

Если бы кто-нибудь наблюдал за мной, то ни за что не догадался, что я
смотрю на эту машину.

Так я жил примерно месяц. Наладил передачу денег на Донбасс. Это всё
просто и привычно.

Однажды звонит мне товарищ. У него тоже фирма на Донбассе.

– Тут такое дело, у меня деньги в Киеве. Много. Надо их куда-то спрятать.
Я пишу это открытым текстом, а он говорил на птичьем языке.

Если бы нас прослушали, то решили, что у него родственник привёз в Киев
на продажу капусту. Капуста прогнила.

Её нужно зачем-то заморозить на три месяца, а потом размораживать, но не
всю сразу, а килограммов по двадцать-тридцать.

Размороженную гнилую капусту нужно частями возить в центр Киева, где за
ней будет приезжать брат товарища, которого знают в лицо.

– Вези, – говорю, – свои кочаны.

Вы будете смеяться, но через неделю позвонил ещё один. И тоже хотел
заморозить капусту.

Но тут оказалось, что урожай в 2014 году был фантастическим и он весь
сгнил!

Третий звонок меня совершенно озадачил. Тонна!

Но фермер этот был не простой.

Он ещё месяца за три до звонка спросил меня при личной встрече, какой бы я
предложил способ надёжного хранения крупной, то только очень крупной
суммы.

Спросил невзначай. Долго расспрашивал о семье, детях. Потом сказал:
«Увози семью с Донбасса. Там будет война, бомбы будут падать с неба».

Это был, наверное, май 2014 года. Кажется, сразу после референдума в
Донбассе и ещё точно до Славянска.

Я стал доказывать ему, что войны не будет, ссылаясь на теорию фон
Неймана, которая определяет войну как логическую игру, где никто не
выигрывает.

Он слушал, кивал, а потом спросил о деньгах.

И назвал сумму, от которой я просто ошалел!

2

Я подумал полминуты и сказал: «Нужно купить небольшой среднего достатка
дом. И где-нибудь там спрятать. Поскольку у нас есть три врага: огонь, вода
и люди, то из дома нельзя никуда уходить. Вообще никуда. Пусть продукты
кто-нибудь другой возит».

Брать дом в аренду нельзя ни в коем случае.

Если хозяин или кто-то из членов его семьи совершит преступление, то в
дом, который им принадлежит обязательно приедут с обыском. А именно
обыск самое плохое в нашем случае.

Квартира не подходит из-за пожара снизу или затопления сверху.
Сиди себе дома и мышей гоняй!

Вот он мне позвонил и говорит: «Помнишь, ты дом продавал? Я его хочу
купить».

«Хорошо, – говорю, – продам тебе дом. А тебе когда надо переезжать?»
«Вчера надо было. Я три месяца в гостинице с капустой живу.

Санэпидстанция завтра будет проверять».

«Хорошо. Вечером скажу».

Поехал я с риелтором по объявлениям, штук пять домов посмотрел и через
несколько часов нашёл подходящий.

В доме жил хозяин, но он уже вывез почти всю мебель, а кое-что продавал
вместе с домом.

Чтобы не вызывать подозрений я энергично торговался с ним минут десять.
Давил на жалость к беженцам. Мне здорово уступили в цене.

Цена дома была килограмма три капусты – в пределах ошибки
подслеповатой весовщицы при взвешивании одной тонны врассыпную.

«Только одно условие, – говорю, – дом нужно сегодня освободить и больше
сюда не приезжать».

А время было уже к ночи.

Хозяин говорит: «Ты сумасшедший!? Я здесь живу. У меня книги, вещи,
велосипед, картины, сувениры. Это нереально! Все нормальные люди дают
неделю на переезд».

«Завтра мне не нужно», – говорю.

Стали мы с хозяином грузить его вещи в машину. Влезла только малая часть.
Говорю: «Можешь завтра вечером приехать и вывезти остальное, но больше
сюда ни ногой».

Решили.

Моя надежда была на две вещи.

Первая – в доме имелся чердак на всю площадь. Это я выяснил при осмотре.
– Мне кажется, – говорю, – у тебя потолок просел. Балки слабые.
Я встал на табурет и заглянул на чердак.

– Подсоби, – говорю.

Хозяин здоровый мужик. Подтолкнул меня вверх, и я влез на чердак.

Осмотрел.

Чердак утеплён, есть гидроизоляция, электропроводка новая, лампочка одна,
доски на полу прочные, но лежат с большим шагом – не очень удобно
ходить.

То, что надо.

Слез.

Второе важнее первого.

Я до этого выяснил, что в доме нет лестницы. Вообще! Даже деревянной во
дворе.

Хозяин сам высокий. Абрикос и вишня в саду такой высоты, что он легко
достанет до средних веток.

Чтобы поменять лампочку ему достаточно табурета.

Отсутствие в доме лестницы означало, что хозяин никогда не был на чердаке.

НИКОГДА!

Предварительный договор мы подписали тут же в присутствии не менее
удивлённого риэлтора, который проверил документы и получил половину
комиссионных.

Я отдал хозяину задаток.

Договорились через неделю идти к нотариусу.

Хозяин уехал, а я умчался за лестницей.

В Киеве есть строительные магазины, которые работают до 22-00. Я успел.

Пригнал грузовичок и поставил во дворе. Позвонил на овощебазу и сказал:
«Везите».

3

Машины с капустой я встречал ночью на трассе вдали от дома и перегонял к
себе.

Считал я только мешки. В первой машине было мешков тридцать.

Не просто лазить по лестнице в узкий проём на чердак с мешком, который
весит килограмм двадцать, а потом, согнувшись, длинно шагать с мешком по
редким доскам.

Нужна сила и ловкость, а через пару часов нужна выносливость.

Но я выработал несколько рациональных приёмов – первые шаги по
лестнице я делал с мешком на спине, а последний шаг, держа мешок перед
собой, по чердаку я переставлял мешок с доски на доску за собой.

До четырёх утра я заморозил всю капусту на чердаке и лёг спать.

Проснулся, точнее, очнулся через пару часов.

Я не рискнул увозить лестницу из дому, да и нельзя мне было отлучаться.

Оказалось, что спрятать её в доме негде.

Хозяин приедет за вещами, увидит новую алюминиевую лестницу и всё
поймёт.

У него никогда не было вообще никакой лестницы!

Тем более – новой алюминиевой немецкой складной красавицы лестницы за
50 долларов – мечты любого садовода, мастера по вкручиванию лампочек и
замораживателя капусты.

Я носил лестницу по дому, опускал в подвал, пытался просунуть между
кухонным гарнитуром и стеной, втискивал её под диван – она везде торчала
и при этом, было очевидно, что её хотели спрятать.

В итоге я поставил лестницу за дверь спальни, в которой спал я, и где не
было хозяйских вещей, настежь открыл эту дверь и надвинул её табуретом.

Мысль о том, что мне сегодня предстоит покупать ещё один дом, спускать
мешки вниз, а потом вновь таскать мешки на чердак промелькнула в моей
голове, но я её прогнал.

4

Если бы хозяин нашёл лестницу, убивать его было нельзя.

Во-первых, дом по документам был пока за ним, а копия договора осталась у
риэлтора.

Во-вторых, я бы не справился с этим огромным человеком.

В-третьих, я неспособен убить того, кто ещё не успел сделать мне ничего
плохого.

Когда хозяин приехал, я поначалу везде ходил за ним, помогая собирать
вещи.

Я носил его сумки, коробки, ящики, настольную лампу, торшер, бра, книги,
пылесос, подушки, стекло с письменного стола, а также множество
предметов загадочного назначения, но для меня это были те же самые мешки.

Мне запомнился хитрый утюг хозяина, который служил замаскированным
сейфом, а от розетки не нагревался, о чём хозяин сообщил мне по секрету.

В утюг можно было спрятать сантиметр денег – граммов двести.

Наконец я остался сидеть на кухне, устав от мысли, что опять таскаю мешки.

Через два часа все хозяйские вещи были погружены.

Хозяин сел передохнуть возле меня на кухне и сказал: «Я всё собрал. Там в
спальне за дверью стоит лестница. Два года назад у меня работали строители
и забыли её. Я пойду, заберу?».

Его фраза длилась бесконечно долго: «Т----а-----м в сп-----а-----льне з-----а две------рью сто-------ит лес------тни---------ца».

Пока он говорил, я понял, что мне нельзя оставаться в стране.

Риэлтор и хозяин уже успели похвастаться удачной сделкой.

С деньгами или без них, но меня будут искать и найдут в любом случае. И
всё из-за лестницы. Мелочь!

Пока дело дошло до забывчивых строителей, я успел продать этот дом,
добежать до молдавской границы и уже стоял на плоту среди мешков.

Я оттолкнулся шестом от мелкого прибрежного дна и начал форсировать
Днестр.

– Забери ещё швабру и веник, – сказал я, – забери мусорное ведро и коврик у
входной двери. Не мелочись!

– Новая лестница, – задумчиво сказал хозяин.

– В тебе метр девяносто, – сказал я, – как я буду вкручивать лампочки? В
вашем Киеве бесконечно горят лампочки.

– Это, правда, – сказал хозяин, – прыгает напряжение.

Но он оканчивал электротехнический и не менял направление как постоянный
электрический ток.

Хозяин сидел на кухне, смотрел на меня тяжелым взглядом и не собирался
уходить.

Нельзя слишком акцентировать на лестнице, – решил я.

Я пошёл в спальню и вынес лестницу.

Отдавать её, мне было бесконечно жаль.

Жалость отдавать лестницу была необъяснима.

Я не мог расстаться с лестницей, хотя именно расставание с лестницей
спасало меня.

Я полюбил её, но так как мученик в застенках Гестапо любит своего палача.

Любит за то, что боль пытки длится не бесконечно, а иногда отпускает.

Эта лестница спасла меня дважды – если бы я не сумел её купить за десять
минут до закрытия магазина и если бы я не сумел продать её хозяину вместе
со шваброй и мусорным ведром я бы погиб.

– Пошли, провожу, – сказал я.

5

Лестница не влезла в машину. Она, кстати, и в мой грузовичок не влезла и
предательски торчала из него.

– Новая лестница, – задумчиво повторил хозяин.

– Приезжай за ней завтра, – предложил я как можно безразличней.

Но он больше не приехал, а у нотариуса, радуясь деньгам, не вспомнил о ней.

Но ведь это судьба! Лестница моя и осталась со мной. Что тут скажешь!

Два года я не выходил из дому. Жил неплохо. Фермеры возили мне
продукты. Денег за пропитание они с меня не брали.

По моей просьбе мне БЕСПЛАТНО привезли гантели и велосипед-тренажёр,
на котором я объехал весь мир, глядя на своё абрикосовое дерево через окно
в гостиной.

Я обожал лестницу и любовался ею каждый раз, проходя мимо. Бывало,
гладил её ступени рукой. Подолгу стоял возле неё без всякой точной мысли.
Мне было хорошо с ней.

Лестница блестела чудным матовым алюминиевым светом, ступени её были
оклеены резиной, на ножках были синие пластиковые заглушки, не
царапавшие пол. Верхний обод был округлым. Направляющие немного
расширялись к низу.

Только сейчас, когда пишу, я способен задним умом осознать свои прошлые
переживания. А тогда не мог и даже не пытался.

6

Как всякому влюблённому дурачку, природа стала близка мне и отвечала
взаимностью.

Я млел от кота, который шёл по забору, разговаривал с сорокой, жившей во
дворе.

Сорока доедала за котом из чашки, которую я выставил наружу. Кот и сорока
не были друзьями, но они отдавали должное друг другу.

Сорока ждала, когда кот насытится, находясь неподалёку. Кот, наевшись,
уходил далеко.

Однажды осенним вечером я вышел во двор. Смеркалось.

Клён уже пожелтел и начал ронять листву, но большинство листьев были на
ветках.

Подул ветер, но внезапно стих.

Я услышал нечто необычное.

Это был приглушённый затяжной звук.

Я стал искать источник звука.

Сотни мокрых тяжёлых от дождя листьев одновременно срывались с клёна и
шлёпались о мокрую густую траву и друг о друга. Но звук был двойным.

Оказывается, осенний лист издаёт щелчок, отрываясь от ветки.

Когда листьев много и они опадают одновременно, эти щелчки сливаются и
звук слышен за несколько шагов.

За минуту на моих глазах клён облетел догола, открыв мне зелёную, как ни в
чём не бывало вишню, которая в наших краях отдаёт листву в декабре с
наступлением морозов.

7

Для безопасности я сделал ещё одну штуку.

Я положил в тумбочку в спальне сто тысяч долларов, а между полотенец в
гардеробе – несколько пачек.

Какой вор станет искать дальше, если найдёт такое!

Не буду скрывать.

За два года меня не единожды, а многократно посещала мысль перебраться
куда-нибудь, где меня никто не знает, хотя и здесь меня никто не знал, но
иначе.

В том будущем, где меня никто не знает, я был свободен, а в настоящем, где
меня никто не знал, я был свободен выбирать только между будущим, где
меня никто не знает и настоящим где меня никто не знал.

Я представлял свою жизнь в Нью-Йорке или, наоборот – в Лос-Анджелесе.

Я бы смог засолить всю мёрзлую капусту и вывезти её в любое место на
Земле.

Но самый крупный фермер незадолго до урожая перенёс инфаркт и я
понимал, что он не переживёт мой отъезд.

Я понимал, что меня будут искать и вполне могут найти, но его, скорее всего
уже не будет на свете.

Представляя себе засолку и вывоз капусты, я неизбежно доходил до мысли,
что убью человека, который мне доверился, убью его своим предательством,
и я не мог переступить через эту мысль в своих мечтах.

Мои мечты отводили мне не больше недели счастливой жизни в пресловутом
свободном мире среди лакированных автомобилей и дорогих ресторанов.
Дальше наступал ужас.

Но вдруг именно эти мечты о недельном счастье удержали меня от бегства и
предательства?

Ведь в мечтах мы проживаем не менее яркую жизнь, чем наяву.

Зачем ехать в Нью-Йорк с миллионами, если ты уже бывал там с десятками
миллионов десятки раз, пусть даже только во сне!

И вообще кто я – чья-то мечта в реальном мире или реальность в мире чужих
грёз?

Мне так понравился этот вопрос, что я не решился искать на него ответ.

8

Я пытался оценить себя со стороны, чтобы понять, на чьей я стороне в
борьбе добра и зла.

Но вести с фронта, судьбы близких мне людей, оказавшихся по обе стороны
войны, поведение украинских политиков, заявления Кремля и ночные
записи Трампа в Твиттере совершенно размыли мою этическую основу.

Я пришёл к выводу, что в мире идёт не борьба между Добром и Злом – нет.

Добру и Злу нет никакого дела друг до друга.

Добро и Зло сражаются со Временем, причём безрезультатно.

Время нельзя победить и оно это знает.

Чтобы Добро и Зло не самоуничтожились, Время позволяет Добру и Злу
оседлать себя по очереди или двоим сразу.

Время чередует всадников своих, но Времени не жарко и не холодно от
этого.

Если бы мне было позволено основать религию, я бы поставил Время в центр
пантеона богов, молился бы ему и воскурил фимиам.

Ещё я разгадал загадку древних, поразившись их мудрости.

Древние даровали Богам бессмертие и уравняли их со Временем.

Так древние одушевили Время и не оставили Человека без надежды на
Добро.

И всё же время настало.

Рассудите, как здорово я придумал!

В моей религии не будет проблемы с первосвященником – им автоматически
станет часовой у здания в Гринвиче.

Не будет богословских споров.

О чём спорить, если за атомную секунду совершается число периодов
колебаний цезиевого генератора, равное его частоте, составляющей 9 192
631 770 Гц.

Стабильность этой частоты очень высока!

Китайцы не выдержат санкций и перейдут на григорианский календарь.

Любителей астрологии и людей, говорящих «тринадцать пятьдесят» вместо
«без десяти два» ненадолго отправим в Сибирь.

При своём летоисчислении останется только Израиль, но Израиль был всегда
– с ним ничего нельзя поделать.

За то!

Вместо «Отче наш, Иже еси на небесех!» вы только вслушайтесь в слова
новой молитвы:

«Передаём сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует
пятнадцати часам московского времени. Говорит Москва. В столице
пятнадцать часов, в Ашхабаде — шестнадцать, в Ташкенте — семнадцать, в
Караганде — восемнадцать, в Красноярске — девятнадцать, в Иркутске —
двадцать, в Чите — двадцать один, во Владивостоке и Хабаровске —
двадцать два, в Южно-Сахалинске — двадцать три, в Петропавловске-
Камчатском — полночь».

Оставь надежду всяк входящий в глобальный мир.

Я хочу, чтобы Время стало во главу угла нашей веры, но я должен вернуться
в свой дом.

Мне важно пояснить.

Я вырос в доме, где никогда не было денег. Мой дед погиб на Войне, а
бабушка вырастила троих детей.

Нужда послевоенных лет накрыла меня лишь тенью своего крыла, но
взрослые часто обсуждали при мне, ребёнке, нехватку денег, считали монеты
и мелкие купюры.

Неизвестно, ошибка ли это воспитания, но я всегда знал, что в нашем доме
нет денег.

Это именно только так и говорилось: «В доме нет денег».

Если у кого-то в другой семье были деньги, то говорили: «У них в доме есть
деньги».

Получалось, что сам язык подсказывал – деньги больше связаны с домами,
чем с людьми.

Одно из двух – в доме есть деньги или в доме нет денег.

И вот я живу в доме, о котором можно сказать всё что угодно, кроме одной
фразы.

Той самой! В доме нет денег.

Поймёте ли вы меня?

Теперь в моём доме не просто были деньги. О, нет!

9

В этом доме были только деньги, одни только деньги и ничего кроме денег.
Из сказанного выше очевидно – хозяин вывез всё до последней тарелки и
ложки, до статуэтки из папье-маше.

А покупать новое мне претило.

Мне было противно не только иметь, а даже хотеть.

Как вообще можно чего-либо хотеть, живя в таком доме!

С тех пор я с презрением смотрю на любую роскошь и на любой декор.
Магазины дорогих подарков кажутся мне воздушными шарами пустыми
внутри.

Золотые дверные ручки и глобусы из сандала, внутри которых стоит
марочный коньяк – безумством старых дев.

Единственной вещью достойной моего внимания может стать алюминиевая
лестница, да и то, боюсь, только одна на свете.

Люди потом стали чувствовать во мне это глубокое презрение ко всему
дорогому и яркому.

Когда я вышел из своего заточения, отношение людей ко мне стало иным – я
стал иным.

Однажды задолго до событий мне пришлось говорить с человеком,
смотревшим сквозь меня, но не вдаль, а в бесконечность.

Этот человек никак не реагировал на мои слова – выражение его глаз не
менялось, хотя говорили мы о важном.

Я спросил о нём. Оказалось, что он провёл в одиночной камере 5 лет.

Вдруг и со мной случилось подобное?

Ещё удивительно. С тех пор я стал экономить карманные деньги, как никогда
раньше.

У меня долго были только одни джинсы.

Я ездил в них на велосипеде, экономя на автобусе, протёр и не заметил.

Я шёл по городу с рваной дырой на стыдном месте, а на спине у меня висел
рюкзак с суммой, за которую можно купить небольшую швейную фабрику, а
на воюющем Донбассе – большую.

Но удивительно другое. Когда я обнаружил дыру, мне не было стыдно!

10

Мой рассказ остался бы не полным без женщины.

До этого мне не приходилось подолгу жить в одиночестве.

Я начинал страдать.

В этот раз страдания оставили меня.

Я стал вспоминать и сделал, возможно, самое важное открытие в своей
жизни.

Подчиняясь общему мнению, я привык думать, что женщины делятся на
неприступных и готовых отдаться по первому свистку.

Но зря я думал о разных женщинах.

Мне удалось многое вспомнить, сосредоточившись на одной, и вдруг меня
осенило – речь идёт не о двух типах женщин, а об одной и той же.

Она, одна единственная неприступна и она же настолько твоя, что это даже
пугает.

Но и это лишь две крайности, которые ничего не объясняют в прошлом и
неспособны предсказать в будущем.

Автор учебника по математике для старших классов академик Колмогоров
призывал нас исследовать окрестности экстремальных состояний в

функциональном анализе, но никто не смог ещё указать, где заканчиваются
эти окрестности.

Колмогоров называл их «достаточно большие».

Сразу было понятно, что достаточность лежит за пределами математики.

Прирастая бесконечно малыми шагами вдоль горизонтальной оси, нужно
пройти с женщиной весь путь между крайними точками её состояния.

Выявить точки разрыва и перегиба, а не искать начало и конец у
бесконечности.

Так учил Колмогоров.

Я с 8-го класса носил два портфеля с его учебником, сумел запомнить, но не
умел прочесть.

11

Боялся ли я жить в этом доме?

Скорее переживал и нервничал, чем боялся. Со временем привык и волнение
прошло.

Мои стихи и рассказы того периода ничем не отличаются от прочих.

С тех пор, бывает, я задаю себе вопрос – на что живут наши современные
поэты и писатели?

Советская власть хорошо им платила, но потом всем пришлось работать.

А вдруг все, кто пишет, особенно те, кто пишет часто, живут в таких же
домах?

Ведь мой случай редкий, но вряд ли единственный в нашем мире, где редкие
случаи нередки.

Ещё мне, кажется, теперь достаточно поглядеть на любой дом, чтобы сказать,
есть в этом доме деньги или нет.

Как я это пойму, не смогу объяснить. Мне нужно просто взглянуть, постоять
вблизи и я услышу.

Как следопыт, знающий место, где нужно рыть колодец в пустыне, я смог бы
зарабатывать деньги, указывая дома, где нет денег и дома, где есть деньги.

ДЕНЬГИ ДЕНЕЖНЫЕ ЗНАКИ КУПЮРЫ ПАЧКИ С ДЕНЬГАМИ ДЕНЬГИ
НОВЫЕ И СТАРЫЕ ПОЖЕЛТЕВШИЕ КАК ОСЕННИЕ КЛЕНОВЫЕ
ЛИСТЬЯ ДЕНЬГИ ЗЕЛЁНЫЕ КАК ВИШНЁВОЕ ДЕРЕВО В НОЯБРЕ
ДЕНЬГИ В ПАЧКАХ В БАНКОВСКОЙ УПАКОВКЕ В КОНВЕРТЕ В
ПАЧКЕ ПЕРЕТЯНУТОЙ РЕЗИНКОЙ ВЕРЕВКОЙ ШПАГАТОМ
ПРОВОЛОКОЙ ДЕНЬГИ В КРОБОКАХ ЯЩИКАХ МЕШКАХ
ЦЕЛОФАНОВЫХ ПАКЕТАХ ДЕНЬГИ

Мои заказчики однажды спросили: «Почему я ничего не прошу за свои
труды?»

В те дни я считал последние копейки на зарплату моей фирмы.

Мне разрешили взять тридцать, что ли килограммов, и мне хватило ещё на
год.

Но настал день, когда нечего стало морозить и солить.

За два года я разморозил всю капусту и вывез её на трассу, откуда капуста
поступала в центр Киева. Прямо на Крещатик.

И вот капусты больше нет, а война продолжается.

Дом оставили мне, но я его продал и купил другой.

К абрикосу и вишне в моём саду добавились груша и яблоня.

Лестница стоит в коридоре и служит для обрезки деревьев весной, сбора
плодов осенью и вкручивания лампочек – напряжение-то прыгает круглый
год.

Сам я уже год в Москве.

Мне приходится вести переговоры с людьми из Чечни.

Бывает, напротив меня сидит высокий сильный человек абсолютно лысый со
спокойными руками.

– Зачем ты подписал этот договор, – спрашивает Джамал, – ты ведь знал, что
мы встретимся?

– Я хотел заработать деньги и искал встречи с тобой.

– Это честный ответ достойный мужчины. Сколько ты хотел заработать?

– Две тысячи.

– Ты их заработаешь. Я могу предложить тебе заработать со мной сто тысяч.

– Я тебя не подведу.

– Я вижу. У тебя не меняются глаза, когда ты говоришь о деньгах.

– Сто тысяч это два килограмма.

Джамал смотрит мне прямо в глаза, видит в глубине моих глаз алюминиевую
лестницу, и всё понимает.

Человек из суровой горной страны вынужденный притворяться дикарём в
городе университетов, человек, легко произносящий слова юриспруденция и
коммуникация, но успевающий в последний момент включить гортанный
или шипящий звук.

Его речь похожа на шум падающей осенней листвы.

В коротких словах у Джамала это получается лучше.

Я бы дал ему диплом экономического факультета, но у него, думаю, уже есть
два своих.

– Я здесь самый старший, – однажды сказал Джамал.

– Ты не самый старший, а самый страшный, – возразил я.

– А в чём разница? – он не понял меня.

Я объяснил Джамалу, что старшего выбирают, а страшный назначает себя
сам.

Первый библейский царь Саул был избран на довольно примитивном
референдуме, но ведь Пророк Мохаммед стал лидером единолично, испытав
откровение.

В дальнейшем халифами становились потомки Пророка, а выборы
Президента предполагают более широкий круг кандидатов.

– Среди многих больше умных, – пояснил я.

– И дураков, – сказал Джамал.

Я знал, что он так скажет, но рассмеялся, а Джамал не знал, что я знал и
остался доволен собой, а значит и мной.

Вы спросите: «А толку?»

Теперь он разрешает мне доедать после него из чашки!

Знать бы ещё, кто выносит чашку в наш 15-тимиллионный московский двор,
чтобы Джамал мог грациозно идти по забору, задирать хвост трубой и,
развалившись, греться на солнце, а я – каркать и подпрыгивать, пока Джамал
ест...

А за лестницей я не скучаю, потому что вижу её постоянно и отчётливо.

Полезная сама по себе вещь. Но разве в лестнице дело!

Кажется, я забыл сказать, что я не знаю в чём оно.

Если пойму в чём дело напишу, а пока у меня всё.


сентябрь, 2018