После разговора с совком

В электричках, пахнущих съестным,
Побирались пьяницы и бомжи.
На Руси Великой вдоволь их
Вечно, как на Пасху куличей.
Духом чернохлебным и квасным
Испитые отдавали рожи,
И друг друга потчуя под дых,
Каждый был здесь странник и ничей.

Помню бестолковый патефон
С ручкой и заезженной пластинкой,
Певшей про любовь до хрипоты
В форточку, открытую во двор.
Было, да прошло, как детский сон
С не цветной невнятною картинкой,
На которой спутались черты
Близких и какой-то давний вздор.

Мне ещё родиться повезло
Не в бараке с кухней коммунальной.
С завистью смотрели на меня
Дети местных лагерных трущоб.
Рвали струны скрипки мне назло
И в своей бездомности вокзальной
Издевались, корчась и дразня,
Презирая мой высокий лоб.

Счастлива была я всё равно,
Водрузив себя на старой вишне
С книгой и, болтаясь в вышине,
Уходила в свой святой "запой"...
Время не союзник мой давно,
И хоть голос детства чаще слышен,
Да оно забыло обо мне,
Словно бы о малости какой.

Ну, а я такая же, как там,
В медленной гудящей электричке,
В толчее бессмысленной толпы -
Паганини трепетный этюд.
Сердце разрывая пополам,
Принимаю за обличье - клички,
Ведь всегда на истину скупы
Те, кто козни с казнями плетут.

Вот они-то знают хорошо,
Как чудесно было в эсэсэре,
Как дороги все вели туда,
Где светло от заповедей тьмы.
То ли ров остался, то ли шов
На моей наивной детской вере,
Что уже не ходят поезда
От сумы дырявой до тюрьмы.

Мне не стыдно в прошлое смотреть,-
От наива подлость не родится.
Ну, а тем, кто хвалит палачей,
Перед Богом будет что сказать.
Вновь в России разгулялась смерть,
Кровь людская татям, что водица.
А страна становится ничьей,
Никому ни родина, ни мать.