Идя от обратного

Вячеслав Пасенюк

ИДЯ ОТ ОБРАТНОГО

Каждый из нас, рождаясь, выплёскивается в объём,  а умирая, выходит на плоскость. Они стоят друг друга, и под прежней плоскостью
набухает новый объём – не для нас и вовсе без нас, но дело же не в этом. Помним ли наши первые признания – выговоренные, а пуще того непромолвленные?
Солнечный свет – не к нему ли обращён наш изначальный восторг? Гаснет электричество, и в комнату, где мы сгурьбились, вносят зажжённую
керосиновую лампу или свечу, - не к ним ли обращена наша изначальная надежда?..Бывают моменты, когда жизнь кажется состоящей из одной только боли, ненависти, презрения. Но если бы действительно обстояло именно так, наше бытие давным-давно пресеклось бы. Неиссякающей признательностью, неубывающей благодарностью держимся!
Поздние не значит запоздалые. Коли не добьёт история, в которую мы разом рухнули вдруг, эти признания ещё и не последние.
Обращаю их к тем, кто никогда не прочитает моих стихов. К друзьям, которые помнят, но в большей мере к друзьям, которые напрочь позабыли.
Адресуюсь ко всем розовым мгновениям жизни, к родимой почве и подпочве, в которую положат. К девушкам, мучительницам, музам из жалких и великолепных
1965, 66, 67, 68, 69 годов…К ученикам, ничему не научившимся у меня…К жене и дочерям, неизменно терпеливым и снисходительным…
К тем дверям, которых уже никогда не открою…Ко всем пишущим, кто честен со своим словом, кто ещё надеется извлечь из него то, чего в нём, может быть, никогда и
не содержалось. «Я не умею считать даже до одного. Я не знаю и первой буквы азбуки. Я всегда сожалею, что не так мудр, как в день своего появленья на свет». (Г.Д.Торо).

С чего мы начинаем встраиваться в бытие? С лирики колыбельных напевов, с эпоса поведанных сказок. Человек – существо говорящее, громоздящее и
городящее. Сперва ему сказывают сказки из общелюдского резерва, потом он сам себе их придумывает – чтобы подлиннее, пусть местами
страшненькие, но чтобы в итоге исключительно добрые, чтобы сплошная удача, везение и непременное исполнение трёх желаний…
У многих личная сказка завершается  раньше, чем обрывается самоё жизнь. Вот этот промежуток не самый ли сложный? Поначалу начинаешь
примериваться к чужой старости, потом примениваешься к чужим похоронам: любопытство переходит в убеждённость, умозрение – в обыденность.
В названии раздела осталось прояснить одно словцо. Жил-пыхтел заводик керамических изделий, плодя и множа вокруг себя гнилистые карьеры и отвалы бракованного
кирпича. При заводике жил себе да пыхтел, переходя из одной эпохи в другую, рабочий посёлочек со своей барачной атмосферой, барачным укладом.
Наша страсть к речевому удобству, к сокращениям привела к тому, что вместо отдельных обозначений завода и посёлка утвердилось, обрубая толкования и разночтения,
одно-единственное, как приговор: Керам…Так Дебальцево стало Дебалем, Краматорск – Крамахой…Река Кривой Торец перетекла в «говнотечку»…О, это фамильярничанье
с языком ещё не единожды  ударит по нам…Керамское время, керамская житуха, керамские судьбы – особая статья, особый разговор.

Что я думаю о себе, о своём поколении, о завершившемся веке, в котором осталась моя земля, моя история, моя жизнь?
Что я думаю о разворачивающемся перед стариковским взором веке наших детей и внуков? Отвечу словами Генриха Бёлля из повести «Поезд
пришёл вовремя»: «Ни сердца, ни губ, только глаза, только душа, горестная, прекрасная душа вне тела, зажатая между двумя локтями,
как привязанная к столбу ведьма перед сожжением…» Тем не менее вселенная никуда не подевалась, звёздное многоточие вполне узнаваемо. Самые темные точки –
пульсары, образования, регулярно испускающие пучки энергии, нечто вроде космических маяков. Для моих сверстников «большой взрыв» пришёлся как раз на сорокалетие,
на возраст «акме», по представлениям древних. Не стало галактики, в которой мы родились и выросли, полюбили, укоренились.
Оглянешься, а позади – чёрная дыра, мерцающая, неустанно посылающая тебе вдогонку пучки информации, плачи, приветы, напоминанья, -
наверное, уже бесполезные, однако по-прежнему теплые, почти осязаемые.

Во что я верю? В то, что солнце восходит на востоке, а заходит на западе, и ещё в тысячу подобных вещей: на жизнь хватает. Вера – краеугольный камень, это понятно. А ещё она Сизифов камень, который должно вкатывать и вкатывать на вершину, не вопрошая о сроках и условиях. Пока пишеш, веришь. Пока толкаешь каменный пузырь по каменному краю, уже не разбирая дороги, не замечая, что вертикаль переместилась в горизонталь. Для настоящего есть люди настоящие, для настающего непременно отыщутся люди будущие. А прошлое время действительно для прошлых, для прошедших людей. Там они и живут – в прежних делах и заботах. Снова и снова застрелившийся стреляет в себя, поэт и поэтесса неустанно пробуют петли на прочность, сочинявший сочиняет, хоронивший хоронит. Если разрушать, то добираясь до самого базальта. Если возводить, то не думая о потолке возможного. Писать стихи значит разгребать потёмки, протирать запотевшую душу: искать настоящее, теряя грядущее, обретая минувшее: оно не изменит, не предаст.

Никогда не верил в чертовщинку, в потустороннее, в действенность заклятий и волшбы. Но что такое, если разобраться, наши тексты, как не попытки лечения заговором? Наборматываем строки – подслушанные, уловленные, угаданные, наборматываем и нанизываем  - для себя и для прочих желающих излечиться. Однако от чего? Чем мы хвораем, от чего непереносимо
страдаем?.. До пятидесяти маятник часов ходит слева направо, а после пятидесяти – справа налево, что сообщает обстоятельствам обратный ход.  Но мы не замечаем этого оборота и продолжаем наличествовать-существовать как ни в чём не бывало. А когда спохватываемся, то помочь нам может (если откликнется) разве что та самая чертовщинка потусторонняя, от которой отнекивались, открещивались, пока жили от скорого до скорого. Но вот прижало по-настоящему, живешь от скорой до скорой, и своих наговоров-заговоров становится маловато, тянешься к истокам  подревнее.
Жуткие, завораживающие, роскошные темноты…Что останется от шаманства, от волхвования, если всё изложить «наречием родных осин»? С языка несчастья на язык счастья перевод невозможен.

В начале и в конце пути судьба даёт нам пожить вне привязки к расписанию, к обязаловке. И на простейший вопрос «который час?» с лёгкой душою можешь ответить: «Без четверти четверть». Или ещё более абсурдным: «Без половины половина». От этого в мире не прибавится бессмыслицы, напротив: ощутишь себя участником некоей легковесной игры, можешь позволить себе баловство с непререкаемым. Чем это плоше нашей народной забавы с переводом часовых стрелок то на шестьдесят минут вперёд, то на шестьдесят минут назад? Н.Бердяев: «Я никогда не мог ловить счастливых мгновений жизни и не мог их испытывать. Я не мог примириться с тем, что это мгновение быстро сменяется другим. С необычайной остротой и силой я пережил страшную болезнь истекающего времени…»  Пережитое постепенно перестаёт пугать и мучить. Итак, от времени я отвязался, что осталось? Пространство. Фатально не везёт с географией. Зачем я пустился в странствие за десять лет до провала в тартарары той державы, гражданином коей являлся с рождения? То есть она не провалилась (никакие тартарары такую махину не вместили бы), но раскололась, и я оказался чуть ли не в самой беспокойной из отколовшихся частей. А когда и эту новую страну залихорадило, я  очутился в самой гиблой из её областей. Были Диким Полем и в него же возвращаемся. Здесь нету для нас ничего сокровенного, спасительного: одни химеры, дурь, чертополох. И не задавайся нелепым вопросом: «Сколько осталось до…?» Пока не убили – живи.

По-моему, в Писание закралась разительная ошибка: Бог не человека, а всю нашу Землю сотворил по своему образу и подобию. А уж человека лепил, как получалось и из чего получалось. Пока не прислушиваешься к сердцу, оно в норме. Пока доверяешь телу, оно в норме. В какой-то день недели, месяца., года происходит смещение: отказывают ноги, свинцом наливаются ощущения, провисают мысли. В спину тяжело, с невыносимым постоянством дышит ветер. Иногда он забегает вперёд и тогда надсадно дышит прямо тебе в лицо. Ветер творит своё извечное: перемещает массы воздуха, пыли, людей в известном направлении: отсюда, где мы есть, туда, где нас нет. Трепыхаются полусорванные объявления, рекламы, призывы - на столах, на щитах, на стенах. Вокруг нас царит преизбыток надписей: если взяться и перечитать из конца в конец всё, чем залеплен город с головы до пят, это будет равно по объёму приличной библиотеке. Но и прочитанное прежде тащишь на себе, задыхаясь, обмирая. Мимо деревьев проходишь, словно мимо не прожитых тобою жизней. Остановишься, вглядишься: в каждом стволе, в любой кроне обозначится сочетание муки и силы. Куда мы поспешаем? Где в нас верят с такою же силой, где с такою же мукой любят?

Чтобы узнать, как будет, когда тебя не станет, достаточно уйти со двора, присесть на соседскую лавочку, а потом выглянуть из-за угла. То, что узришь, и называется следующей серией, в которой ты не занят. Ты вообще больше нигде и ни в чём не занят: на твоём поле настал черёд расплаты. Урожай снят давно. И посеяно было неплохо, и взошло густо: златом-серебром по серверу, по самой нашей сердцевине провело вскользь, как будто чиркнуло ножом-бритвою. И ни одно словечко не чирикнуло: мол, нехорошо. Ложась на лист, лексемы не грешат и не каются. Это мы лишь под. капельницей начинаем проникать в содержание и нащупывать сущность. Схватываем, сглатываем, а никак не получается сглотнуть накопившееся ватное, только с виду похожее на суть, а в действительности оно не главное, ох, не главное. А как же мы ему поклонялись, какою верой-правдой служили!..Теперь продай дом, но калитку не отдавай. Перенеси её в чистое поле, укрепи, насколько возможно, - запирайся до упора. Сверху ветер, снизу голым-голо, по округе пальба не утихает: продолжается восстание мертвых…Покуда не расплатился, тебя не отпустят. Жди, опустив глаза. Или поплачь. Ведь самые яркие радуги бывают только в чистых слезах.

Строю безвоздушные замки: воздушные давно рухнули. Как много старых вещей, изношенных, изжитых, геморроидальных и ревматических, окружает меня. А что я без них?!. Но и с ними не бог весть что. К тому же - проблема с родиной..Где она? В куриных городках детства-юности, отделённых от меня тремя границами и одной линией фронта? Или в чреве навсегда недостроенного метро по соседству? Или на изуродованных полосах взмывшего в небеса аэропорта?..Услышим ли правду от памятников неизвестно кому? От маятников эпохи, со свистом проносящихся над нашими головами в донельзя сгустившемся воздухе? Или правда – это косо поставленный апостроф на чёрном грабовском поле?.. Ни неметчина, ни туретчина, а какая-то чёртова вотчина вместо родины. Мы воздвигли тёмное царство, а назвали его светлым. За это и покараны. Оседают, развеиваются наши неказистые вавилонские сооруженьица. Стать нелепым дополнением к бетонной окрошке, к железным конструкциям, вырванным из осмысленного контекста? Этого нам не хватало, чтобы переполнилась чаша самодовольства?..Бедные облака и вчера стояли над разорёнными местами. Спросишь: «Где наши птицы?» - и они тут же возникнут. Спросишь: «Где наши звзёзды?»  - и они сейчас же проступят. А люди отсюда уехали, убыли и не вернутся. Наращивается слой беспамятства и безродства.
 
Это они – летящие по ветру, на лету сгорающие ласточки, письма, годы, слова…Безголовые ласточки, неосновательные слова, пустые конверты. А где-нибудь что-нибудь непременно взвешивают в это самое тщательно проживаемое мгновение. Поскрипывают чаши огромных весов, поиски равновесия затягиваются. Что уложено на ржавеющих плоскостях, что с чем уравнивается? Ты знаешь, и все знают: не обязательно называть вслух. У этой книги ещё нет своей судьбы и, вполне возможно, не будет. Доля – как путь, как цепь событий – даётся совсем не многим из людей. Что уж о книгах-то говорить…А может, мы и вправду что-то вроде сверчков, которые не нашли своего шестка и пыхтя взбираются на чужой – не по росту и не по чину? «Мы так бедны отвагой и верой, что видим в счастливом конце лишь грубо сфабрикованное потворство массовым вкусам. Мы не способны верить в рай и ещё меньше – в ад». Сказал, как припечатал. Тяжёлой ладонью пригнул наши стручкоподобные головы к самой натуральной земле: вот какие вы и вот где ваше место. А мы, хоть и соглашаемся с ним (куда ж деваться – сам Хорхе Луис Борхес!), но не верим ему и, выпрастываясь из-под свинцовой длани, тянемся вверх, готовы карабкаться по любой травинке-былинке, лишь бы к небу тянулась. Писать-выписывать на белых хрустящих листах рисовой бумаги? С таким же успехом можно чертить прутиком на песке, царапать гвоздём на прокалённой июлем глине, в конце концов – водить пальцем в выдыхаемом и вдыхаемом…

Что мы всё о серьёзном да о важном? Давайте поговорим о вещах бескорыстных, бесполезных и безнадёжных. Например, о стихах. Лучшие из них ничего не открывают, ни о чём не рассказывают: они разговаривают сами с собой. Если нам повезёт, они разрешат присоединиться к их беседе. Не больше того. Но и не меньше?.. Божья коровка – неплохой пример воистину «чистого искусства», действительно незаангажированного боготворчества. Создать нечто столь же вечное, живое и бесцельное – кому под силу?..Сегодня живу и завтра намерен заняться тем же, - вот ключ, которым отмыкаешь евродверь, ведущую в азию (с маленькой буквы). Стареть означает ли идти на попятную, пятиться, отступать хотя бы на одну ладонь от самого края?.. Ты отчётливо понял, кто изображён на круглом снимке, впечатанном в тусклую грань поставленной прямо плиты. Отныне и воду пить по-другому  –  иными, мимовольно считанными глотками, и хлеб откусывать, искоса следя за тем, как убывает твой ломоть…Евродверь, ведущая в азию (да-да, с маленькой буквы)? А если доказывать от противного, используя нестыковочки в затасканном, залоснившемся, затверженном сызмальства? Не выйдешь ли в сад, неизменно воскресный , в котором небес много больше, чем квадратных метров в закреплённом за тобою участке? И заветного там больше, чем осталось в тебе самом.

В молодости хочется напечататься, чтобы тебя заметили. Потом – чтобы не затеряться, не исчезнуть бесследно. Теперь я просто жалею эти тексты, как, бывает, жалеешь птиц, цветы, листву. Уходящих людей. Уходящее время. На что я надеюсь? На то, что ещё хотя бы лет двадцать продержатся, не переведутся те, кто предпочитает печатное слово непечатному, кто выбирает написанное пером, а не вырубленное топором, кто умеет отличить поэзию от подёнщины, а чистые стихи от нечистых. Надеемся на звёзды, а звёзды расположены ли к нам? Мы ищем себя в прошлом, где нас уже нет. Ищем в будущем, где нас ещё нет. А как насчёт настоящего? Упыри наматывают его на гусеницы, укладывают штабелями, перемалывают настильным и перекрёстным огнём из всех мыслимых калибров. Пух и прах летит от тщедушной нашей житухи. Упыри, выползшие из-под терриконов, набежавшие с беспредельных равнин, протянувшихся до тишайшего океана, - кто мы для них? ..Как по стеклу, по каждому дню размазываешь себя: нет, это не стёкла вечности: высадить, выдавить, выбить их - плёвое дело. Осколки скрипят и визжат под. ногами. Ухожу, выставляя плечо, натёртое грубо оструганным древком: свисает полотнище, хватаясь за оставляемую землю. Чиркните спичкой: где-то здесь завершается путь. Водружу древко,  расправлю темные складки:  всё-таки знамя.