Баба Варя

истории моего детства

От детства в памяти у нас остаются лишь осколки ярких воспоминаний — радостные или горестные события, ощущение праздника или разочарования, мечты и люди... люди гораздо реже, чем события, связанные с ними. Лица и имена стираются из памяти быстрее всего, но она почему-то осталась, хотя ничего значимого или неординарного с ней не связано.

Баба Варя — миниатюрная, сухонькая, ничем не выдающаяся старушка, живущая в полуразвалившейся мазанке, напротив детской площадки, где в любое время года мы, детвора, находили чем себя занять. Пока жив был её муж — высокий и угрюмый старик, который никогда и ни с кем не разговаривал, мы бабу Варю даже в глаза не видели. Жила эта странная пара стариков тихо и ни с кем не общалась. Как я узнал позже, семья их была многодетной — пятеро детей, выросли и разъехались кто куда, оставив доживать своих престарелых родителей в полном одиночестве. Но как-то летом дед слёг в больницу и оттуда уже не вернулся, и бабе Варе пришлось самой приспосабливаться к одинокой вдовьей жизни.

В начале, как брошенная хозяевами собачонка, она испуганно осматривала улицу через щель полуоткрытой деревянной калитки. Затем начала потихоньку выходить и подолгу сидеть на дряхлой, давно не крашенной скамеечке у двора, с интересом наблюдая за детворой, кричаще-визжащей от игр и счастья беззаботной летней жизни. Мы никогда не видели, чтобы к ней кто-нибудь приходил в гости, кроме почтальона, приносившего пенсию, и раз в месяц её посещала участковый врач. Вот и все её гости. Может быть от этого беспросветного одиночества и тянуло бабу Варю к детворе. Старый, что малый...

В один из дней баба Варя наконец-то решилась к нам подойти, она выбрала момент, когда мы были заняты тихими играми в карты, за столом под огромной старой шелковицей. Тихонько, наверное, чтобы не спугнуть нас, как стайку взъерошенных воробьёв, она подошла к столу и стала наблюдать за игрой в подкидного дурака. Я на детской площадке был самый старший из мальчишек, может быть по этому, она встала за моей спиной и заглядывая через плечо, невпопад произнесла удивительно звонким девчачьим голосом: «А я знаю — это буби! А меня Варею зовут! У меня вот...» и протянула горсть карамельных конфет. В то время любые конфеты производили впечатление на детей, будь-то карамельки или ириски, а шоколадные вообще были в дефиците. Конфеты в мгновение ока были «склёваны» с её сухонькой ладошки, а баба Варя принята в нашу разновозрастную компанию.

Баба Варя никогда и никого не просила о помощи, она всегда выходила на детскую площадку с чем-нибудь — то конфетки, то печенье, то бублики вынесет. Это сейчас я понимаю, что на мизерную, по тем временам, пенсию «по потере кормильца», ей очень тяжело было сводить концы с концами. Но тогда... нам было всё равно как живёт баба Варя и есть ли у неё в доме чего покушать. Мы считали её немного «примахоренной» (не в себе) и подтрунивали над ней. А баба Варя всё время пыталась завоевать хоть какой-то авторитет у детворы — то единственную пару туфелек красила масляной краской (каждую неделю в разный цвет) и выдавала за новые, то говорила на тарабарском, а утверждала, что это иностранный язык, то пела звонким высоким голоском старинные и печальные, непонятные нам песни. Мы хохотали над ней, покручивая у виска за её спиной. И, по-детски жестоко, иногда её разыгрывали — говорили, что видели у почтальона телеграмму от её сына или дочери, которые обещали приехать в гости. А баба Варя каждый раз свято верила нам и торопилась домой приговаривая: «Пойду к приезду чего-нибудь вкусненького приготовлю». И по три дня не выходила из своей мазанки, ожидая долгожданного гостя.

Баба Варя до последнего своего дня рассказывала нам какие у неё хорошие дети, чего они добились в своей жизни, и как они любят свою маму, показывая старые поздравительные открытки, подписанные от их имени неровным старческим почерком. Она верила, что рано или поздно кто-то из детей приедет за ней и заберёт её нянчить внуков. Ни одного плохого слова о своих близких, ни одного упрёка в их адрес, ни одной жалобы, до самой смерти...

А когда бабы Вари не стало, даже на похороны никто из её детей так и не приехал. За гробом бабы Вари шла вся наша дворовая пацанва, а из взрослых только почтальон да участковый врач.

На девятый день после похорон, мы с мальчишками сидели под шелковицей и осваивали шахматы. Нам вдруг показалось, что из мазанки бабы Вари звучит её девчачий звонкий голос. Нас, как ветром, сдуло из-под шелковицы в сторону осиротевшего дома. Любопытство пересилило страх и мы всей компанией с опаской зашли во двор бабы Вари. Маленький полуразрушенный домик больше походил на сарай — узенькие оконца, низкая крыша, облупленные стены. Никто, кроме меня, не рискнул войти во внутрь. Захламлённое старыми вещами полутёмное помещение звенело тишиной. На чёрном от возраста комоде стояла затёртая деревянная шкатулка, в которой лежали пожелтевшие детские фотографии и официальная бумага с неразборчивой синей печатью. Бумага сухим и казённым языком уведомляла, что эшелон, увозивший детей в эвакуацию был разбомблен немецкой авиацией на железнодорожном узле под Дебальцево. Все её дети погибли в начале октября 1941 года.

картинка из интернета