Космический Арбат

Ряды пестрых кофт –
много рядов,
топот шагов,
горы столов, 
прилавки – меха,
одежд вороха.
Крик петухов,
хруст кулаков, 
гроздья чесноков, 
губами вишнев
накал.  Требуха
и рыбы, в цветах, потроха.

Базарный луноход в те ряды въезжает,
ему тесно малость, он их обожает,
они ему моргают, ждут пока сметают
с полок дани мод,
это не вопрос,
это вовсе не вопрос,
это космический Арбат – площадь в полный рост.
Траффик в свете звезд.
Выбор богат, немыслим,
сознание молочнокисло.
Из кармана торчат рубли.
Они их туда долго везли.
От самой планеты Земли сквозь
тоннели текли.
Оберегали, стерегли.
Все моменты учли.
Рыбы вкусные, б ляди.
Скоро пойдет торг, наблюдай.

Вина из погребов,
строй книжных лотков,
запах печеных хлебов,
пестрота вееров.
Снова любая еда,
снова любая еда...
Выкрики слов
средних японских купцов:
«Желаете это и то?
Немного цветов?  Манто?»
Нет, спасибо.  Греха, 
рыбья требуха.

Книга, говорят, звездная лига,
высший пилотаж, экспонат антика,
исключение из правил с мертвой точки сдвига,
семантический подход, что придумала заика.
Ани спелая, на вес клубника.
А также смородина, крыжовник, и ежевика.
Хочешь?  Покупай.
Это будет дико.
Мне приспичил
коктейль водичек,
сок брусники симпатичен.
Ас летит, кидает брызги коктейля.
Сдачи?
Не надо сдачи,
она не значит.
А значит...  Перистальтика.
Сыр чеддер и черная брусника.
Мы в Токио, Анн,
ягодка-сан...

Бег вдоль рядов
под стоны часов,
ярких флажков,
ярых врагов.
Луны баскетбол
под рок-н-рол.
Свист сквозняков,
свист соловьев, 
зрачки мертвецов
из белых штрихов.
Где ты?  Я нашел.
Где ты?  Я нашел...

В глазах все поплыло, это крыша едет,
не надо отрицаний, она тебе ответит,
базар опустевший не бывает спереди
космоса, ни внизу,
как дождю нужен сток,
так и здесь водосборная
площадь и мол.
От неудачи плача,
умение утратя
вести тот диалог, он нам кивает
и принимает дико.
Он, как и мы, временной парадокс, 
и оттого большой хлебосол,
звезды сияют, как та голубика,
вдали планеты алеет клубника,
на Гавайях телескоп ее видит онлайн,
хоть и свет тот не ближайш.
Он извиняется за то, что мир жесточайш,
а мы пылинки, вид мельчайш,
моргай и бойся, и моргай.

Такая любовь.