Прогулка с Окуджавой по Гефсиманскому саду

Заметка эта была опубликована в "Независимой газете" от 22.08.19 в приложении  НГ EX LIBRIS под заголовком "Здесь, в Гефсиманском саду".

Об одном стихотворении Булата Окуджавы, о братьях-стихотворцах, о великих наших грехах и воздаянии за них в шутку и всерьез

С тех пор, как чудо человеческой мысли – Интернет  вошел в широкий обиход, все творческие натуры получили наконец возможность самовыразиться, и древо поэзии расцвело небывалым цветом. Скажите, кто нынче не пишет стихи? Я таких людей за последние десять лет вообще не встречал. Все пишут, все плодоносят и каждый тут же выкладывает свой плод на всеобщее обозрение. Выкладывает и снова пишет. Объем литературного процесса поражает воображение. Туго знающие дело умельцы тут же конкурсы мечтающим о славе стихотворцам устраивают. Стихотворцы для этих конкурсов умопомрачительные образы придумывают, замысловатейшие узоры из спондеев и пиррихиев не щадя живота ткут. Те из пиитов, кто повлиятельней, чьи души особо прекрасны и возвышенны, литературные скандальчики, чтобы не было скучно, организовывают.
Жизнь кипит.
...А я вот недавно чудесную актрису Манану Менабде слыхал. Прочла она вслух одно – всего одно – стихотвореньице (На портале Ютьюб можно найти). Простенькое-простенькое, спокойное-спокойное, ну совсем уж простое, а у меня душа перевернулась, как в старину любили выражаться.
И что в нем, в этом стихотвореньице, чем оно такое особенное? Какой такой человек его написал – неужто такой уж он необычный?  Может ли такое быть?
...Ну, Окуджава написал. Ну и что, что Окуджава. Ни замысловатейших спондеев в нем, ни пиррихиев – и что у него за манера такая? Ну вот гляжу я и ничего не понимаю.
 
...Сколько раз я это испытал: прочтешь что-то новое у него и подумаешь: ну ничего он в этот раз не сказал, ну совсем ничего, ну неужели и в этом что-то есть. Простое до какого-то последнего предела простоты, сухое, как тот песок, как посох сухое – ну что в нем может быть? И вдруг через месяц, через два, через полгода, год  всплывает строка, и даже не помнишь, чья она, и такая с ней вместе необыкновенная радость, как будто вот они – небеса обетованные, как будто ожил тот сухой посох.

...Сколько раз зацветал в моей душе этот посох, сколько раз это чудо наяву случалось, и, может, потому всегда досадно мне было, когда  кто-нибудь (а были случаи, когда даже люди, которые его любили, и которых он любил), что-то не то говорил о его стихах. Стихи, мол, его – они не Бог весть что, а вот вместе с мелодией. Теперь-то уж, конечно, очень редко такое говорят (только очень уж самоуверенные литераторы еще это себе позволяют), а раньше случалось. 

Может, потому досадно, что сам я боялся даже услышать мелодию его "Новогодней елки": знал, что сразу забуду, как звучат эти строки отдельно от нее. Потому что и с "Часовыми любви" то же самое было, и с музыкантом, который там "в лесу под деревом наигрывает вальс" и со многими, многими его вещами.
Люблю его песни, люблю не меньше стихов, но вот не могу, не умею возвращаться назад от намертво слившейся со строками мелодии, и мучаюсь, бывает, и вспоминаю, и не могу вспомнить, как звучали они прежде, чем так обжигали они меня, когда были просто строками на бумаге. Ему-то это было легко, да он ведь гений, ему всё легко.
...И хотя бы однажды, услышав мелодию, сопровождающую знакомые стихи, кажется, навсегда что-то теряю...

Я забываю, я теряю
Психею светлую мою,
Слепые руки простираю,
И ничего не узнаю...
(Ходасевич)

И ничего не узнаю...
Нет, узнаю, конечно, и что-то новое передо мной, и золотой поток слепит мне глаза. Но что-то и правда навсегда теряю. Да ведь всё сохранить нельзя...

Не все его строки сделались песнями, не ко всем он сочинил мелодию. Есть у него и другие стихи, но я хочу сказать не о тех, где сразу бросаются в глаза изысканные образы или сложная архитектура строк, а вот об этих, простых.
Смотришь на эти предельно безыскусные строчки  и не поймешь, чем они так обжигают душу. И думаешь: бывает же на свете такая простота! Однажды только и встретишь такую. Увидишь ее и будто кто-то прямо в ухо тебе прокричит: да ну их, эти замысловатые узоры  из спондеев и пиррихиев. Да ну их все!
Трудимся мы, трудимся на ткацком тяжелом поприще, ткем и ткем свои стихотворные полотнища не щадя живота своего, а жизнь между тем идет своим чередом. "Хрипят по утрам петушки молодые, дожди налегке выпадают грибные", – как сказал когда-то Твардовский. И страшно подумать, как мало мы видим, занятые своим тяжким трудом. Сколько прекрасного пропускаем. А ведь придется и нам когда-то оставить всё это.
Наступит момент – и сдадим мы свою голубую кровь на самый последний, самый главный анализ. Сдадим ее прямо туда – в золотые небеса. И начнет переливать ее из стакана в стакан старый усталый доктор с большими белыми крыльями. Станет он проверять, плавают ли там, как кораблики, достойные вечности золотые сны. И вынесет свой приговор, окончательный и бесповоротный. А что в нем, в том приговоре, будет про нас написано, –  это покамест никому не известно. Да, наверно, и хорошо, что не известно: может, стало бы нам от него холодно и грустно.
Ну, да это я, конечно, шучу. "Всем даруется победа", – это ведь сам  Окуджава пообещал, хотя и прибавил тихонечко (тихо-тихо, почти что про себя): "не взаправду – так в душе".
Ну, там посмотрим, чего сейчас про это гадать.
А вот что отправимся мы туда когда-нибудь, так это уж точно.


И в небеса взовьется белый дым змеей
И, словно по законам волшебства,               
Мы пролетим над теплою землей          ,
В обнимку, как кленовая листва.         
                Булат Окуджава

А пока этого еще не случилось, давайте послушаем Манану Менабде – что она там читает?
Да вот оно:

Матушки Нонна и Анна,
Здесь, в Гефсиманском саду,
Гром и ледовая манна
Этой зимою в ходу.

Снежное крошево льётся,
Но до скончания лет
Солнышко всё же пробьётся —
В этом сомнения нет.
 
Матушки Анна и Нонна,
Что ни грозило бы впредь,
Небо глядит благосклонно —
Будем любить и терпеть.
                Булат Окуджава

...Cтихи эти, конечно, из другого времени, кажется даже иногда – из другой жизни. И теперь уже радость эта, как пошутил печальный Мандельштам, – "ворованный воздух." Но чем-то ведь надо дышать.