Дагерротипия

Из сумеречной комнаты-обскуры
пишу тебе картины серебром. Отвыкли стёкла в городе моём
от цвета позолоты и лазури. И серый воздух пахнет мокрой розгой.
Как лучше мне тебя запечатлеть? Намного раньше, чем фотограф-смерть
придаст тебе осмысленную позу, на стульчике в гостиной, как на троне,
поддерживая голову скобой стоящего штатива за спиной…
оставьте зеркала на заднем фоне, случайные фантомы на портретах,
где траурницы крутят фуэте
на ниточках изнаночного света.

Паучий бог на них взирает сверху,
как многорукий собиратель тел. И носом заострилась чья-то тень –
пиноккио? не ставший человеком, в морщины кресла вросшее всецело
чудовище… в оскале два гвоздя, кряхтит на раскоряченных культях
в забытом доме кукол престарелых. Сиделкой с голубыми волосами
не стань ему, давай его костьми – кормить каминных ящерок, аминь,
смотри, как пляшут, слившись языками, на сцене погорелого театра. 
Я перевёл молитвы на стихи
и прихожу к тебе в костюме падре.

Оставь мне свет в зеркальном коридоре.
Люблю тебя и все твои грехи. Быть может, то волшебное «а-а-чхи!»,
что делало меня внезапно-добрым, –  подобно вскрику счастья и свободы
огня, почти… ещё немного дров, золы и пепла, чтобы петли слов,
распущенные в глотке дымохода, качнули пол под нашими ногами.    
Оставь мне право на твоё лицо – под пальцами, на сплав, на тайну со-
прикосновений кожи амальгамной, дыхание сквозь трещинку в картине,
рассветное беспамятство часов 
и обморок зрачков дагерротипных.