Набоков обзорная лекция

                НАБОКОВ: ОБЗОРНАЯ ЛЕКЦИЯ


    В повседневных разговорах, при описании любых событий нас всегда интересуют два вопроса – когда и где это произошло. Другими словами, дата и точка пространства являются самыми верными, необходимыми координатами как в прошлом, так в настоящем и будущем. Если я Вам скажу, что именно в этом месте Констанца, в пяти минутах ходьбы отсюда, почти 85 лет назад гостил один из великих людей 20-го века, имя которого вошло в интеллектуальную память всего человечества, вы, наверно, просто не поверите. Но это действительно так. О ком же я веду речь?
   В любой сфере человеческой деятельности, в частности в культуре, есть не просто уникумы, достигшие несравненных высот в своем деле, но и признанные всем миром подлинные гиганты, гении. Если говорить конкретно о литературе, можно назвать с десяток имен, произносимых нами с благоговением и уважением. Взяв только европейскую литературу, можно вспомнить таких всемирных Мастеров, как Данте, Петрарка, Сервантес, Шекспир, Вольтер, Флобер, Бальзак, Диккенс, Гейне, Гёте, Шиллер, Толстой, Чехов, Кафка, Бунин, Пастернак. Именно к этой плеяде выдающихся мировых светил в области просвещения относится писатель, который гостил в Констанце в сентябре 1925-го года. Его имя – Владимир Набоков, американский писатель 20-го века русского происхождения.

   Чем же он знаменит? Хотя он был великолепным прозаиком и поэтом, одинаково феноменально писавшим, в основном, на двух языках – русском и английском, и, несмотря на то, что при жизни был признан классиком, знаменитость, а соответственно и славу, и возможность достойно жить за счет литературных гонораров, ему принес роман «Лолита».На этом плакате представлена его жизнь, (а прожил он 78 лет), разделенная годами и странами, где он проживал.
      Как подчёркивает новозеландский биограф Брайан Бойд вся жизнь и творчество Владимира Набокова делится на два отрезка времени. Первый называется «Русские годы» и длится он с года рождения писателя в России  – 1899-й до года его эмиграции из фашисткой Европы – 1940-й. В это время произведения писателя написаны, как правило, на русском языке. Второй промежуток времени (тоже по определению Бойда) называется «Американские годы» и длится с упомянутого 1940-го года, года приезда Набокова в Америку, до года смерти –  1977-го в Швейцарии. В этот период творения классика написаны, как правило, на английском языке.
    «Русские годы» в свою очередь можно разделить на два временных интервала: первый – с года рождения 1899-го (а он родился в Санкт-Петербурге, в аристократической семье) до года вынужденной эмиграции из России – 1919-й, второй – время проживания в Европе с 1919-го по 1940-й, из них 15 лет с 1922-го по 1937-й он живёт в Германии.

    Но начать свой рассказ я хочу с истории написания «Лолиты». В 1948-м году, будучи профессором Корнельского университета в Америке, (где он читал лекции по русской и западноевропейской литературе) Набоков приступает к созданию этого романа. Не существует другого романа со столь запоминающимся началом: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел, Грех мой, душа моя, Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та.» ( показать немецкую «Лолиту»).
    О чем этот роман? О любви, точнее, о безумной страсти сорокалетнего мужчины – Гумберта Гумберта – к 12-летней девочке Лолите, чей образ после издания кгиги миллионными тиражами по всему миру стал нарицательным. (показать книгу Циммера). Издать тотчас роман в Америке, несмотря на непрерывные двухлетние обращения писателя в самые разные издательства, не удалось, поскольку англоязычный мир в 50-е годы был довольно пуританским. Появившийся в 1955 году, а писал Набоков роман с перерывами с 1948-го по 53-й, во французском издательстве «Олимпия», он (роман) сразу же попал в список первых бестселлеров Франции. Писатель Грэм Грин назвал «Лолиту» одной из трех лучших книг, изданных в 1955 году. К 1980-му году тираж этой книги в мире, изданной на разных языках, не считая пиратских копий, составлял 14 миллионов.

  При чтении любого произведения Набокова поражает  прежде всего стиль. Автор пишет так, будто читателя нет вовсе, вернее, есть – такой всезнающий, всё понимающий, всё могущий пояснить и объяснить. Он заранее знает, что автор может быть непоследовательным в изложении  событий, может забежать вперед и неожиданно вернуться к прерванной ситуации. Да, что к ситуации – к высказанной мысли, к пустяковому штриху, к возможной перелицовке всей композиции. От этого читателю поверхностному (коих большинство) – сразу не по себе. «Как же так?» - восклицает сей читатель – «текст должен быть абсолютно понятен каждому читающему, а тут сплошные загадки, которые ещё не всякий разгадает. И для чего это делается? Может быть, чтобы была видна недосягаемая мне планка при прочтении трудов этого автора?» И, наверно, такой читатель где-то прав, у него своя непоколебимая, железная правда.

     Но с другой стороны и писатель имеет право писать так, как до него ещё не писали, создавать свою систему координат в процессе письма и, как правило, непрестанно следовать ей во всех написанных им произведениях. Что собственно Набоков и делал, непроизвольно поставив себе в начале творческого пути такую казалось бы неразрешимую задачу. И по сути оказался прав, ибо творчество настоящего Мастера в литературе не бесследно и вероятно Набоков не без оснований рассчитывал не только на знающего понимающего современника, но и на близко-далёкого потомка, что по достоинству оценит его стиль, его язык, его философскую систему координат.
     Подтверждением этому служат конференции по набоковедению в разных странах, на разных языках; журнал «Набоковиана», издающийся в Америке, а также  многочисленные труды исследователей, и, кстати, та же книга Дитера Циммера, которая перед Вами.

   Наверно, Вас интересует характер писателя, его пристрастия, манера поведения. Вот что пишет о характере писателя  Брайан Бойд: «Набоков всегда был одиночкой, и любой рассказ о его жизни должен сосредоточиться на загадке его личности и на том, как она проявляется в искусстве. Три характерные особенности сразу бросаются в глаза. Во-первых, его необыкновенная самоуверенность: кто еще отважился бы начать нехудожественное произведение словами: «Я мыслю как гений»? Во-вторых, необыкновенная, почти беспощадная напряженность и концентрация его чувств к другим людям. Хотя Набоков мало кому позволял считать себя его другом, он любил отца, мать, жену с неистовой преданностью. В-третьих, его неусыпный индивидуализм. Он всегда отказывался приглаживать свои вкусы и свои критические мнения в угоду времени и ненавидел всяческие объединения, обобщения, условности – ненавидел всё, кроме индивидуального и независимого.
    Его занимали извращенность, безумие, жестокость, сексуальные отклонения от нормы. Но про всей своей ярко выраженной оригинальности он сам оставался абсолютно «нормальным» человеком: у него был светлый, здравый ум, он не терпел насилия, он умел хранить верность в любви, когда закончилась его бурная юность.»



    Сам же Набоков пишет об этом чувстве в «Speak, Memory” так: «Когда я думаю о моей любви к кому-либо, у меня привычка проводить радиусы от этой любви, от нежного ядра личного чувства к чудовищно ускользающим точкам вселенной… Я должен проделать молниеносный инвентарь мира, сделать все пространство и время соучастниками в моем смертном чувстве любви, дабы, как боль, смертность унять и помочь себе в борьбе с глупостью и ужасом этого унизительного положения, в котором я, человек, мог развить в себе бесконечность чувства и мысли при конечности существования.» (показать книгу)
   И ещё Брайан Бойд отмечает: «Некоторые полагают, что раз стилистическая оригинальность Набокова  так постоянно заявляет о себе, то, значит, ему нечего предложить, кроме стиля. Я же считаю более убедительным другое объяснение: набоковский стиль так заметен именно потому, что он глубоко переосмыслил писательское искусство и смог благодаря этому выразить всю оригинальность своего ума.»
    И последнее в этом ряду суждение о творчестве писателя – Глеба Струве, критика, поэта, переводчика, историка литературы: «В основе этого поразительно блестящего, чуть что не ослепительного таланта лежит комбинация виртуозного владения словом с болезненно-острым зрительным восприятием и необыкновенно цепкой памятью, в результате чего получается какое-то таинственное, почти что жуткое слияние процесса восприятия с процессом запечатления.»



   Помимо литературы были два жизненных пристрастия, коим он мог отдавать, если нужно было, всё свободное время, причем в обоих хобби Набоков слыл отменным профессионалом. Это изучение жизни бабочек и составление шахматных этюдов. В семилетнем возрасте Набоков открыл для себя бабочек и во взрослой жизни они стали отличительным знаком Набокова-писателя. После успеха «Лолиты» совместными усилиями Набокова и фоторепортеров он стал – в таких журналах, как «Time», «Life» - самым знаменитым лепидоптерологом мира (показать фото). Эволюцию Набокова-художника можно представить как поиск все более и более действенных способов передачи в прозе тех восторгов, которые он находил в энтомологии: восхищение единичным, потрясение сделанным открытием, интуитивное ощущение тайны и лукаво-обманчивого узора. Бабочки помогли Набокову понять, что мир нельзя принимать как нечто само собой разумеющееся, что он намного реальнее и намного таинственнее, чем кажется; собственные набоковские миры созданы по тем же принципам.


   Теперь остановимся на родословной писателя и первой половине, «русских годах» его жизни. Владимир Владимирович Набоков родился в Санкт-Петербурге 10 (22) апреля 1899 года – в один день с Шекспиром и через 100 лет после рождения Пушкина. Дед писателя по отцу был министром юстиции при Александре II и Александре III, а его отец, Владимир Дмитриевич Набоков, известный юрист, один из лидеров Конституционно-демократической партии, член Государственной Думы. Его мать, Елена Ивановна Рукавишникова, была дочерью  землевладельца Ивана Васильевича Рукавишникова.
      И здесь следует отметить начало набоковской автобиографии, первые три предложения: «Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь – только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой, но в бездну преджизненную нам свойственно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, к которой летим со скоростью четырех тысяч пятисот ударов сердца в час.» («Speak, Memory»)
Родился он в родительском особняке в центре Санкт-Петербурга  на Большой Морской 47, кроме него, первенца в семье вместе с ним росли два брата и две сестры. Поскольку семья была англоманской и первые сказанные мальчиком слова в детстве были английские, соответственно в спортивных увлечениях преобладали футбол (Володя был первоклассным вратарем) и бокс.
   Благодаря большой домашней библиотеке к четырнадцати – пятнадцати годам Володя прочитал или перечитал всего Толстого по-русски, всего Шекспира по-английски и всего Флобера по-французски», не говоря уже о Пушкине, которого он боготворил. И это еще не всё. Как он сам пишет: «В Петербурге в возрасте от десяти до пятнадцати лет я, должно быть, прочел больше прозы и поэзии – английской, русской и французской, чем за любые другие пять лет своей жизни. Особенно я любил Уэллса, По, Браунинга, Китса, Флобера, Верлена, Рембо, Чехова, Толстого и Александра Блока.

   Брат по матери, Василий Иванович Рукавишников, дипломат, умер осенью 1916 года в Париже, завещав своему любимому племяннику Володе усадьбу в Рождествено, которая стоила не менее миллиона рублей. Таким образом Владимир в 17-летнем возрасте стал обладателем колоссального богатства, но, к сожалению, он не смог им воспользоваться по причине большевистского переворота 1917-го года. В 1919 году семья Набоковых из Крыма эмигрировала. Через Турцию, Грецию, Францию они добрались до Англии. В том же 1919 году Владимир стал студентом Кембриджского университета, вначале специализируясь по энтомологии, затем сменив ее на русскую и французскую словесность. В 1922-м году он с отличием закончил университет и переехал в Берлин, где его отец основал эмигрантскую газету «Руль». В этой газете Владимир не только печатал свои стихи и рассказы, но даже шахматные этюды. Чтобы его не путали с отцом, часто печатавшимся в «Руле» и других эмигрантских изданиях, он взял себе псевдоним «Сирин», под которым и публиковал свои творения на протяжении всей европейской эмиграции, т.е. с 1921 года по 1940-й.

   Берлин с 1920-го года стал центром русской эмиграции в Европе, а отец Набокова стал неофициальным лидером крупнейшей эмигрантской общины. Снимаемая семьёй квартира в Вильмерсдорфе, на Зекзишештрассе 67 была проникнута духом богатого, интеллигентного петербургского дома, став центром живой русской культуры. Приехав в марте 1922 года на пасхальные каникулы, Владимир пережил самый трагический день в жизни – 28 марта убили его отца. Это произошло вечером в берлинской филармонии, где выступал с лекцией Милюков, лидер кадетской партии, был полный зал – около 1500 человек. Двое террористов-монархистов предприняли попытку убийства Милюкова. Владимир Дмитриевич, защищая его, сбил одного из них с ног, пытаясь выхватить револьвер; второй негодяй, видя происходящее, выстрелил ему три раза в спину: смерть наступила мгновенно. Его похоронили в Берлине, в Тегеле, на небольшом русском кладбище при церкви. Многие мировые газеты и журналы сообщали об этом страшном событии.

  К 1924-му году в Берлине проживало несколько сотен тысяч эмигрантов, насчитывалось 86 русских издательств, которые за предыдущие 3 года выпустили столько печатной продукции, сколько иная страна не выпустила бы за десятилетие. Первые четыре книги Набокова-Сирина вышли одна за другой в течение 4 месяцев: в ноябре 1922 года – «Николка Персик», в декабре – сборник стихов «Гроздь», в январе 1923-го – сборник стихов «Горний путь», в марте 23-го – перевод Кэррола «Алиса в стране чудес». После гибели отца в апреле 22-го Владимир сделал предложение 17-летней Светлане Зиверт, дочери горного инженера. Родители Светланы согласились на помолвку при условии, что будущий муж их дочери найдет себе постоянное место работы. Нашлось место в немецком банке, но Владимир смог в нем продержаться всего 3 часа: он не мог приковать себя к конторскому столу. Поэтому, когда 9 января 1923 года Владимир пришел к Зивертам, ему объявили, что его помолвка со Светланой расторгнута: родители не решились доверить свою семнадцатилетнюю дочь молодому мечтателю и денди (хотя целый раздел в книге «Горний путь» был посвящен Светлане). Он со слезами на глазах выслушал объяснения: она молода, он не устроен.

  Как же он зарабатывал себе на жизнь? Кем только, живя в Берлине, он не был: преподавателем английского и французского языков, переводчиком для газет, составителем шахматных задач и шарад, сочинителем маленьких скетчей и пьес, актером, голкипером в футбольной команде. Но, конечно, главным в его жизни было сочинительство. Начав, как прозаик, с рассказов и пьес, он стал незабываемым поэтом прозы. Первый роман «Машенька» написан в 1926 году. Далее выходят романы: «Король, дама, валет» (1928), «Защита Лужина» (1929), «Возвращение Чорба», «Соглядатай» (оба – 1930), «Подвиг»(1932), «Камера обскура» (1933), «Отчаяние»(1936), «Приглашение на казнь» (1938), «Дар» (1937-1938), «Solus Rex» («Одинокий король», 1940). Русская эмигрантская критика выделяла как вершины набоковского творчества романы «Защита Лужина» - о гениальном шахматисте и «ужасе шахматных бездн», «Приглашение на казнь» - множество интерпретаций на разных уровнях глубины. Аллегория, сатира, сопоставление воображаемого и реального, страшная проблема жизни и вечности и «Дар» - о русском Берлине 20-х годов с встроенным романом-пасквилем на Николая Чернышевского.

    В 1940 году, нищим и никому неизвестным эмигрантом, Набоков приплыл в Америку.        Здесь он стал ученым, писателем (перейдя на английский язык) и преподавателем – и к тому же неожиданно прославился на весь мир. Он не хотел жить на одном месте, предпочитая менять  дома, квартиры, хижины и мотели. В то же время, пусть и сохраняя духовную независимость, он вынужден был тянуть преподавательскую (профессорскую) лямку то в Стэнфорде, то в Уэлсли, то в Гарварде, то в Корнеле – у него просто не было выбора. Здесь в Америке им были написаны романы «Истинная жизнь Себастьяна Найта» (1941), «Другие берега» (1951 – на английском, 1954 – переведен на русский), «Пнин» (1957), книга «Николай Гоголь» (1944) и огромный труд в 4-х томах, перевод на английский язык пушкинского«Евгения Онегина»  и комментарий к нему. По объему и затраченным усилиям последний его вызвавший столько споров перевод пушкинского шедевра и тысяча двести страниц сопроводительного комментария обращают остальные его работы в карликов. Как смог писатель, которого прежде всего занимает стиль, а уж потом содержание, создать перевод, нарочито жертвующий каким бы то ни было стилистическим изяществом, чтобы с безжалостной верностью передать буквальное значение пушкинских строк? И как удалось человеку, последовательно старающемуся отделить художественную литературу от «реальной жизни» предоставить больше, чем любой другой критик, сведений касательно тончайших деталей – времени и места, флоры и фауны, блюд и напитков, одежды и жестов – пушкинской и онегинской эпохи?

   В 1960 году Набоков поселяется в Швейцарии в курортном местечке Монтрё, поразившее его ещё в студенческие годы «совершенно русским запахом здешней еловой глуши». Выходят его романы «Бледный огонь» (1962), «Ада» (1969), «Прозрачные вещи» (1972) и «Смотри на арлекинов» (1974). Набоков умер 2 июля 1977 года в лозаннской больнице. Причина смерти – скопление жидкости в легких.
   За два дня до кончины сын Дмитрий, видя отца в предпоследний раз, как обычно, на прощание поцеловал отца в лоб, и глаза Набокова наполнились слезами. Дмитрий спросил отца, почему он плачет, и Набоков ответил, что у некой бабочки сейчас как раз самый лёт, и по глазам его было ясно, что он уже не надеется ее увидеть.   
 





     Вдохновителем и главным помощником во всех его творческих делах была жена Вера Слоним. Они встретились в Берлине, 8 мая 1923 года, на благотворительном балу, причем Вера была в черной маске с волчьим профилем. Она не снимала маски весь вечер, как бы желая, чтобы ее кавалер обращал бы больше внимания на то, что и как она говорит, а не на ее внешний вид. Через три недели об этом вечере Набоков напишет первое, посвященное ей стихотворение.

ВСТРЕЧА
И странной близостью закованный...
                А. Блок

Тоска, и тайна, и услада...
Как бы из зыбкой черноты
медлительного маскарада –
на смутный мост явилась ты...

И ночь текла, и плыли молча
в ее атласные струи –
той черной маски профиль волчий
и губы нежные твои...

И под каштаны, вдоль канала,
прошла ты, искоса маня;
и что душа в тебе узнала,
чем волновала ты меня?

Иль в нежности твоей минутной,
в минутном повороте плеч –
переживал я очерк смутный
других – неповторимых – встреч?

И романтическая жалость
тебя, быть может, привела
понять, какая задрожала
стихи пронзившая стрела?

Я ничего не знаю... Странно
трепещет стих, и в нем – стрела...
Быть может, необманной, жданной
ты, безымянная, была?

Надолго ли? Навек?.. Далече
брожу – и вслушиваюсь я
в движенье звезд над нашей встречей...
И если ты – судьба моя...

Тоска, и тайна, и услада,
и словно дальняя мольба...
Еще душе скитаться надо.
Но если ты – моя судьба...

   И действительно, Вера Слоним сразу же после этой встречи стала единственным, любимым человеком писателя Сирина, без которого он просто не мог представить свое житьё в Берлине. И, как чудно, как будто про их отношения, написано в «Даре»: «Её совершенная понятливость, абсолютность слуха отношению ко всему, что он сам любил. В разговорах с ней можно было обходиться без всяких мостиков, и не успевал он заметить какую-нибудь забавную черту ночи, как уже она указывала ее. И не только Зина была остроумно и изящно создана ему по мерке постаравшейся судьбой, но оба они, образуя одну тень, были созданы по мерке чего-то не совсем понятного, но дивного и благожелательного, бессменно окружавшего их.».

   И там же, про их незабываемые свидания, но уже в стихах, написанных, правда, в строчку: «За пустырем как персик небо тает: вода в огнях, Венеция сквозит, – а улица кончается в Китае, а та звезда над Волгою висит. О, поклянись, что веришь в небылицу, что будешь только вымыслу верна, что не запрёшь души своей в темницу, не скажешь, руку протянув: стена.».
   А через два года, 15 апреля 1925 года, Владимир Набоков и Вера Слоним сочетались браком в берлинской мэрии. И, как говорится в старой доброй сказке, прожили в мире и согласии 52 года. Правда, и на их отношения набегали иногда каверзные, небезобидные тучки. Но они умели по-царски любить и по-царски прощать. И немногочисленные друзья, с коими чета Набоковых общалась на протяжении всей своей жизни, не переставали  удивляться и неустанно повторять: «Как трогательно, восхитительно они любят друг друга!».
   И когда в 1977 году в возрасте 78 лет Владимир Владимирович умер, его жена Вера Набокова, находясь в состоянии глубокой депрессии, сказала своему сыну Дмитрию, когда уже писателя не было в живых: «Давай наймем самолет и разобьемся!»
   А через 14 лет, когда уже Вера Евсеевна ушла из жизни, в газете «Нью-Йорк таймс» заголовок некролога был весьма характерным: «Вера Набокова, 89, жена, муза и агент».


  Возвращаясь к началу лекции, следует указать, что 4-го сентября достославного 1925 года Набоков прибыл в Констанц, где его встретила Вера и отвела в пансион «Цейсс», где были заранее сняты две комнаты с видом на озеро.